Николай Погодин - Собрание сочинений в 4 томах. Том 3 Страница 24

В номере старинной гостиницы. Днем. Дождливо. Армандо, официант.

Армандо. Шура, я тебя умоляю, один последний графин.

Официант. А я вас прошу о другом — не звоните, не поможет.

Армандо. Ты же сам отнес письмо товарищу Суходолову. Суходолов заплатит.

Официант. Кто? Он? Никогда. И не ждите. Не придет. Письма в руки брать не хотел.

Армандо. Однако спросил, как я себя чувствую.

Официант. Ничего подобного. Одно слово сказал: «Пьет?» Я ответил: «Да». Хватит, ничего не дам.

Армандо. Дашь! (Достал скрипку, открыл футляр.) В случае полной неудачи ее загоним. Тащи.

Официант. Ох, не стоит.

Армандо. Новое дело!

Официант. Это уж полный упадок. По-моему, стыдно.

Армандо. Не твое дело. Помолчи.

Официант. Лучше думайте, как выехать.

Армандо. Умоляю, друг!.. Саша… Суходолов заплатит.

Официант. Не придет он.

Армандо. Ты не знаешь, какой он широкий человек.

Официант. Письма в руки брать не хотел.

Армандо. А я в него верю. Непременно придет… потому что сердце у него — та же скрипка. Придет. Видишь. Смотри. Он сам.

Входит Суходолов.

Шура!..

Официант. Будет исполнено. (Уходит.)

Армандо. Митя, ты пришел меня убить?

Суходолов. Что тут убивать! Тут все давно убито.

Армандо (покорно). Не все… не говори, что все.

Суходолов (ирония, упрек). Творческая интеллигенция!..

Армандо. Митя… не до смерти.

Суходолов. Пьешь?

Армандо. Заканчиваю.

Суходолов. Зачем звал?

Армандо. Я был в обкоме.

Суходолов. Это для чего?!

Армандо. Я им все рассказал.

Суходолов. А я тебя просил?! На черта это нужно?

Армандо. Есть же во мне что-то… О боже, боже, сам не знаю, как я выболтал!

Суходолов. Положим, знаешь. До сих пор я не любил так называемых сильных выражений, но вот когда коснулось… Ты действительно мне в душу наплевал! Ты… Как я уважал вашего брата! Жрец искусства! Интеллигентный человек. Кто-то пальцем поманил… дешево продаешься.

Армандо. Но Ксения Петровна… она меня обвела.

Суходолов. Значит, легко даешься.

Армандо. Ты уверен, что я тебя угробил сознательно?

Суходолов. Я считаю, что червяк… дождевой… и тот ползает со смыслом. А ты Петрарку наизусть читаешь.

Армандо. Но мне сам Павел Михайлович дал понять, что не так уж страшно.

Суходолов. А ты полез к нему выручать друга. Идиот! Мне страшно за мое сердце, которое надо забить семью печатями и никому не открывать. А ты думаешь, что я боюсь последствий. Ничего я не боюсь. Но какое горе ты мне сделал! Какое горе!

Армандо. Понимаю.

Входит официант с подносом. Длительное молчание, пока Армандо пьет.

А ты как хотел бы?! Ты хотел бы без мучений?! (Официанту.) Александр, скажи товарищу начальнику, через какие мучения достается мне (указал на графин) она. А что она такое? Водка!

Официант уходит.

Армандо. Самое отвратительное вещество в мире и самое доступное каждому, кто его пожелает. А ты хочешь без горя. Ты идиллии захотел?! Я поступил с тобой очень подло, но неужели ты, серьезный человек, не понимаешь, что твое увлечение тысячу раз двусмысленно? В нем заложено столько же счастья, сколько и самого горького несчастья. Тяжело тебе, Митя? Вот и прекрасно! Мне тебя не жаль. И знаешь, почему не жаль? Ты еще недавно страшно презирал душевные тонкости такого рода, а теперь, когда оказалось, что и таким железобетонным товарищам они доступны, ты опять-таки был уверен, что твои переживания ровным счетом ничего не стоят. Так вот пойми, уважаемый Димитрий Алексеевич, что на земле бывают не только громадные стройки, но и громадные чувства… Громадные и страшно дорогие.

Суходолов. А ты чего хотел бы? Я ведь знаю, как вы думаете. Вам одним доступны эти громадные чувства, а нам — нет.

Армандо. Кому — вам? Кому — нам?

Суходолов. Мне думалось, художник, поэт… понимает. Чем ты отличаешься от Ксении Петровны? Но ей простительно — жена. А ты… слов мало.

Армандо. Если ты пришел меня выручить, то не надо. Можешь меня покинуть.

Суходолов. А ты ждал, что водку с тобой пить стану? (Звонит.)

Армандо. Лауры не было, Димитрий Алексеевич. Петрарка ее вообразил. Слышишь? Это символ, огромный, светлый.

Суходолов. Без тебя знаю.

Армандо. Нет. Без меня ты этого не знал бы.

Суходолов. Крайне признателен.

Армандо. А ты как? Женишься на своей Лауре? Старая песня, черт ее подери. Женись. Желаю счастья. Не хочу думать, будто обязательно все пойдет, как с первой женой. Вначале под вуалью молодости мы еще не видим пошлого ума и страшного мещанства… а потом вдруг, как тяпнут тебя по голове какой-нибудь новостью, ты и содрогнешься: «Люди, милые, что я наделал!» Эта Лаура ничем не отличается от той моей спутницы, от которой я так восторженно бежал к этой Лауре. Не хочу думать, говорю, но ты об этом помни. И женись. Желаю счастья!

Суходолов. Замолчи… Пожалуйста, прошу.

Армандо. Не трону больше, я о другом… Милое воспоминание про самого себя. Армандо мог бы сделаться великим музыкантом, но пришла она. (Указал на водку.) А она пришла вслед за моей Лаурой. Может быть, твой выбор выше и достойнее. Я ее не знаю.

Входит официант.

Суходолов. Много должен музыкант? (Достал деньги, положил на стол.) Этого хватит?

Официант утвердительно кивает.

Купите ему билет на первый проходящий поезд и отправьте. Он болен. (Уходит.)

Официант. Ну что за человек?! А ведь какой солидный! Но недоволен вами. Очень недоволен.

Армандо. Уйди…

Официант уходит.

(Со слезами на глазах берет скрипку.) Цела ты… со мною ты… О моя муза! О моя муза!

Занавес

Действие третье

В палатке Суходолова на строительстве, днем. Павел Михайлович, Дононов.

Павел Михайлович (говорит по телефону). Ты не задерживайся, Димитрий Алексеевич, спеши… новости большие. (Положил трубку.)

Дононов. Ох, новости, новости… а тут еще жара немыслимая. И вообще трудная досталась стройка. Но прошу… рассказывайте. Кого снимают? Не томите.

Павел Михайлович. Никого.

Дононов. Вы шутите! Кого-то непременно должны снять. Без жертв нельзя.

Павел Михайлович. И в жертву вы, конечно, себя не готовили. А?.. Кого-нибудь другого — Суходолова, меня…

Дононов. Вас?! Зачем же вас?

Павел Михайлович. Значит, Суходолова! Вот оно, тайное желание!

Дононов. Извините, Павел Михайлович, я ничего не сказал.

Павел Михайлович. Черта мне в том, что не сказал. Тем только и жил. Как пропустить такой прекрасный случай, когда можно человека заклевать!

Дононов. Павел Михайлович, я не клевал.

Павел Михайлович. А заявление жены… кто раздул?

Дононов. Простите — был обязан.

Павел Михайлович. Был обязан разобраться, а не варганить грязную историю.

Дононов. Павел Михайлович, я все же прошу… Я не варганил.

Павел Михайлович. Будет, Афанасий Кузьмич.

Дононов. Пересолил… но по личному убеждению, поскольку живу с собственной женой…

Павел Михайлович. Подите вы с вашими мещанскими добродетелями!

Дононов. Значит, крепкая семья — мещанство? Интересно. Далеко же мы зайдем с подобными суждениями.

Павел Михайлович. Не семья мещанство, поймите, уважаемый товарищ, а ваши семейные добродетели, возведенные в культ общества. Вот что мещанство. Так мы дойдем до осуждения женщин за «незаконнорожденных» детей.

Дононов. Ну, если уж на то пошло, то я сам читал его письма к своему предмету… Чего он там ей не пишет, жуть! И песня, и еще нечто подобное. А дома жена сидит. Я считаю так, что если человек в личном поведении двурушничает, то он и партию способен обмануть.