Юрий Рытхэу - Молчание в подарок Страница 24

— Где ты видел работника торговли, который живет только на зарплату? — с усмешкой ответила Зоя, когда Рэмкын сказал ей об этом.

То ли Рэмкын стал поневоле больше интересоваться делами жены, то ли розовый туман любви, застлавший все вокруг него, несколько поредел, но стал замечать муж, что Зоя о чем-то тайком и подолгу совещается то с заведующим складом, то с бухгалтером… Когда в село с очередным пароходом пришли первые мебельные «стенки» из крошащихся древесных плит, покрытых сверху полировкой, первым таким мебельным сооружением украсилась квартира Рэмкына. Многочисленные полки, шкафчики заполнились посудой, хрусталем, на вешалках-плечиках повисли новые костюмы, платья и две шубы: норковая и каракулевая.

Было несколько неприятных ревизий, о которых каким-то неведомым образом становилось известно загодя. Начиналась тревожная суета, что-то прятали, уничтожали или, наоборот, писали какие-то бумаги. Но проходила непогода, снова сияло солнце, и в семье воцарялся мир, спокойствие и довольство.

Правда, в последнее время Зоя все чаще заговаривала о домике где-нибудь у тихой речки, садике, хотя от этих разговоров Рэмкына кидало в дрожь: он отлично понимал, что ему трудно будет привыкать к жизни в новой обстановке, вдали от родной и любимой Чукотки. Но он заприметил, что такие разговоры зарождались накануне предполагавшейся проверки, а потом еще некоторое время продолжались как бы по инерции, потом вовсе затихали, заменяясь другими: каким образом достать новый японский стереомагнитофон, кассеты к нему, пыжиковые шкурки, лисьи воротники, золотые кольца. Вскоре Рэмкыну стало совершенно ясно, что его жена если не ворует грубо и прямо, то каким-то образом берет довольно ценные вещи, далеко превышающие по стоимости ее зарплату.

Раз Рэмкын попытался поговорить с женой, но Зоя, догадавшись, о чем пойдет разговор, сказала прямо:

— А ты что думал? Что я святая? Где были твои глаза, когда ты женился на мне?

Зато во всем остальном она была прекрасна. Она была внимательной и любящей женой, нежной и заботливой матерью. И часто ночью, прижавшись, разгоряченным телом к мужу, она шептала:

— Как я тебя люблю! Как мне с тобой хорошо!

Как-то раз она даже призналась, что Рэмкын самый лучший из мужчин, которых она когда-либо знала за свою жизнь.

Но это признание пришлось далеко не по вкусу мужу, и сомнительная похвала не прибавила ему ни капли превосходства перед неизвестными ему мужчинами, о которых он совсем не хотел звать.

Квартира все больше заполнялась разными хорошими и дорогими вещами, становилась похожей более на склад, чем на человеческое жилье. В какое-то мгновение она потеряла обретенный было уют и даже передвижение по комнатам стало небезопасным, особенно для малыша.

Наверное, все же люди, которые вместе с Зоей Никульковой — Рэмкыной занимались нечестными делами, чуяли, что рано или поздно все раскроется и придется нести ответственность за содеянное. Это было видно по поздним, каким-то судорожным по настроению сборищам то у Рэмкынов, то у заведующего складом, то у бухгалтера. Сначала молча пили, пока не доводили себя до такого состояния, что можно и песню запеть или рассказать анекдот, либо вдруг кто-то пускался в воспоминания, вызывая из закоулков памяти беззаботные годы, голодное студенчество, затерянных где-то родителей.

Занятый ребенком, Рэмкын редко посещал эти сборища, да и не нравилось ему там, и порой он до рассвета ждал Зою, сидя у окна, пытаясь читать какую-нибудь книгу либо коротая время за поздними телевизионными передачами.

Зоя никогда не бывала пьяной так, чтобы ничего не помнить, не соображать. Но от нее сильно пахло вином, когда она входила в комнату, говорила громко, не обращая внимания на предостерегающий шепот мужа: ребенок спит…

— Эх! Ведь один раз живем! — нарочито удалым голосом произносила она и просила заварить крепкого чаю. Первые минуты в такой ситуации Рэмкын испытывал брезгливое чувство к ней, словно она в чем-то замаралась, но стоило ей обнять его, прижаться головой к его груди, как он начисто забывал все, что собирался ей сказать, и его охватывало чувство жгучей нежности, смешанной с жалостью. Он гладил Зою по голове, приговаривая:

— Ну, ничего, моя Золотозубая…

Зоя отнимала лицо от груди, смотрела прямо в глаза мужа благодарным, слегка затуманенным, влюбленным взглядом, и часто в ее глазах блестели слезы.

Беда пришла вроде бы неожиданно, но Рэмкын в первую же минуту подумал: ну вот, наконец, она и пришла…

Зою вместе с сослуживцами увезли в районный центр, а магазин опечатали.

А потом был суд, опись и конфискация имущества.

Парню шел второй год, и он еще ничего не понимал. Рэмкын после всего этого забрал сына и на все лето уехал в тундру, а когда вернулся и вошел в опустевшую квартиру, стало так горько и больно, что он впервые не выдержал и заплакал, напугав Никитку.

Рэмкын сочинил красивую сказку для сына об отъезде матери на далекую красивую землю, откуда она непременно возвратится. Для обоих мужчин — большого и маленького — она была самой красивой, самой желанной мечтой…

— Для других она, быть может, совсем другая, чем для нас, — сказал Рэмкын, закончив свой рассказ. — Но главное ведь: какая она для нас. И мы ее любим, вместе с Никиткой… Может быть, если бы я был один, могло черт знает что случиться. А вдвоем мы выдержали это испытание.

Всю хмурость и сырость унесло в море вчерашним ветром. Ледовое поле приблизилось к берегу, заблестели заполненные осенними дождями ручьи, небо огласилось криками прощающихся птиц.

Вертолет прилетал в середине дня.

На бетонированной площадке, отмеченной по краям красными флажками, собрались отлетающие и встречающие. Рэмкын с мальчиком стояли рядом со мной.

— Вчера Зоя позвонила, — тихо сказал мне Рэмкын. — Она будет первым вертолетом.

Из-за высокого мыса, нависшего над селением, вынырнула машина и нацелилась на вертолетную площадку, прижимая ветром пожухлую тундровую траву.

Замерли винты, отворилась дверца, и над краем кабины повис короткий в три ступеньки трап. Из вертолета выпрыгнул второй пилот, сделал знак мелькающему тенью за стеклом летчику, и только после этого позволил пассажирам выходить.

Я ее сразу узнал.

Она вышла, щурясь от яркого осеннего солнца, в темном шерстяном платке. Обведя глазами встречающих, она увидела Рэмкына и Никитку, улыбнулась, и тут я понял, почему Рэмкын называл ее Золотозубой: у Зои были собственные прекрасные зубы, подсвеченные алостью полных, неподкрашенных губ. И вся улыбка была такой прекрасной, такой лучезарной, что казалась и впрямь золотой, и только этот солнечный осенний день мог сравниться по яркости с ней.

Она шагнула навстречу мужу и обняла его. Никитка, продолжая держаться за отцову руку, видимо понимая детским сердечком всю значительность момента, стоял тихо и важно, глядя по-взрослому в пространство.

Возвращение на Землю

Космический корабль Сверхдальней Земной Экспедиции возвращался домой.

Он был еще умопомрачительно далеко, но вожделенная, любимая, единственная в своем роде планета уже сияла в кварцевый иллюминатор видимой простым глазом звездочкой среди мириад светящихся точек на черном, бездонном полотне неба. Она притягивала взор каждый раз, когда глаза обращались к иллюминатору или же на экран Звездного локатора, увеличивающего тот участок пространства, где находилась Солнечная система.

Уже все мысли участников экспедиции, длившейся не один год, были там, на Земле, в зеленых джунглях Индостанского полуострова, на заснеженных полях Подмосковья, на заледенелых озерах Таймыра, на бархатно зеленеющих берегах великой реки Вьетнама — Красной, каждый член экспедиции давно уже мысленно был там, откуда происходил, где жили его родные, близкие и друзья.

Сверхдальняя Земная Экспедиция занималась исследованием погибших цивилизаций.

Занятие, прямо скажем, не очень веселое, но Человечество планеты Земля, вышедшее из труднейших испытаний конца двадцатого столетия, не хотело повторения тех судеб, которые привели к исчезновению многих внеземных цивилизаций.

Роми Сахни, космический исследователь Гималайского Института изучения Космоса, порой испытывал некое чувство, вроде древнего чувства зависти, к тем своим коллегам, которые занимались живыми Внеземными цивилизациями, устанавливали с ними контакты, искали пути общения с разумными существами, многие из которых совершенно не походили на людей Земли. Но он глубоко и отчетливо понимал нужность и полезность работы, которую проводила Сверхдальняя Земная Экспедиция. «Это не должно повториться на Земле» — таков был главный девиз всего комплекса исследований, которые вели космические исследователи, коллеги Роми Сахни — русский Владимир Чулков, уроженец маленького подмосковного городка Кимры, вьетнамец Нгуен Тхань, часами готовый рассказывать о своей родине — маленьком селении на южной оконечности Индостанского полуострова с коротким названием Муи, о маленьком саде на самом берегу Сиамского залива, где росли посаженные еще дедом кокосовые пальмы. Четвертым в группе космических исследователей был уроженец Таймыра, ненец Григорий Тайбарей. Его главной специальностью было определение причин физических столкновений небесных тел, приводящих к катастрофе. К сожалению, и такое случалось на громадных просторах Вселенной.