Александр Лозневой - Крепость Магнитная Страница 24

— А я кто, по-твоему?

— Много творишь глупостей, хвастаешься.

— Ты тоже не ангел! — обернулся, будто ужаленный. — Сколько всяких дрязг из-за тебя… Переживаний!.. Молчишь? Сказать нечего? Но мне и так все известно: в твоем понятии я — дикарь, неуч. Скажешь, не угадал? Извини, всю твою натуру насквозь вижу… Самолюбчиком окрестила. А какой я самолюбчик? Не себя — тебя люблю!.. Понимаешь?.. Хочу, чтоб ты всегда со мною была, разговаривала, смеялась… Ну, скажи хоть слово.

— Я не знаю такого слова.

— Объясни, наконец, что у тебя с Платоном.

— То же самое, что с тобой.

Отодвинул чашку: «Спасибо».

— Может, еще? Горяченького…

Он ждал не этого. Следил за каждым ее движением, должна же она заговорить о главном, сказать что-то приятное, обнадеживающее.

Галина молчала.

Нарушил тишину Колька.

— Платона вчера видел. Зашел в клуб, а он — с девчонкой: и так и этак возле нее, можно сказать, вьюном извивается. Она стрекочет, будто сорока. Кто, думаю, такая? Может, вновь приезжая? Потому как спиной ко мне и лица не видно. Подступил ближе, а это — Исса — дочь учителя. Золотые сережки в ушах, косы до пояса: как есть цыганка! Прильнула к нему, а он так вроде обнять собирается — руку на спинку скамьи… Идиллия! Потом меня увидел, застеснялся: бочком, бочком в сторону: я, мол, не я и хата не моя. Но меня не проведешь! Подошел и прямо ему в лицо: что ж ты, говорю, ловелас, двум сразу мозги крутишь!..

— Врешь.

— Отчего ж это — вру? Из-за какой надобности? Говорю, как было. Ну ему, значит, неудобно, подхватился — и к выходу.

— Вечером, говоришь, было? — Галина прищурила глаза. — Постыдился бы! Платон вчера весь вечер у меня сидел. На этом стуле, на котором ты сейчас. Рассказывал, как в Охотском море на корабле плавал, границу охранял. А еще о работе на стройке. Ударника ему присвоили. На рабфак поступил… А ушел отсюда часов в десять.

— Я и говорю, после десяти было.

— Косоплётишь! — А сама подумала: «Может, и в самом деле? Платон ушел в десять вечера… Да…» — И тут поймала себя на том, что Ладейников для нее в сущности никто, он совершенно свободен и вправе поступать так, как ему вздумается. Ну, допустим, заходил в клуб, говорил с девушкой, что ж тут такого! Молодой, красивый… И глупой была бы та девушка, которая не откликнулась бы на его внимание. А что женихом считался, так мало ли что. Расклеилась их любовь, как под дождем балалайка. И Галина вновь пожалела о случившемся. Да, она уважала Платона, если не сказать, любила. Считала его хорошим, умным парнем, но, видать, этого было недостаточно. Требовалось еще что-то, доверие, что ли, привязанность, умение ждать… Была ли она такой в те дни? Скорее, нет. Не ответил на письмо — сразу в амбицию! Нашла чем досадить — вышла замуж!.. А о том, где находился в эти дни Платон, что делал — не подумала. А находился он на боевом корабле, в далеком и страшном море, и ему, наверное, было не до писем.

— Исса — красавица, — вел свою линию Колька. — Куда тебе до нее. Она, можно сказать, артистка…

— Перестань ты со своей Иссой!

— Слова не скажи, — хмурился Колька. — Думал, как лучше, глаза хотел открыть, потому — слепые они у тебя: смотрят, а не видят. Впрочем, если так, как хочешь… Вчера Платон, может, и был у тебя, но сегодня — у нее. Это точно! Притворяется, души в тебе не чает, а если разобраться — зачем ты ему… с лялькой? Иное дело — Исса — молоденькая, неискушенная. В комнате у нее трюмо, стол на гнутых ножках…

— Хватит. Надоело!

— Всегда так, — вздохнул Колька. — Для тебя же стараюсь, а ты еще и недовольна.

— Не нужны мне твои старания!

Рассмеялся, пытаясь обратить все в шутку, по, увидя далеко не ласковое лицо хозяйки, неуверенно, словно контуженный, побрел к выходу.

Галина сорвала плащ с гвоздя, бросила вслед: нарочно забывает, как же — повод для возвращения!

А оставшись одна, совсем расстроилась. Упала на койку в слезах. Трудно ей, а что будет дальше? Кому не известна судьба матери-одиночки? Вот так бьется, как рыба об лед, сил не жалеет: куда ни кинь — везде одна. Потом опомнится, а жизни-то и нет — прошла. Грустно все это! Но Галина не из тех, кто слепо ждет своей участи — мыслит, борется. Не повезло вчера, это не значит, что так будет и завтра. Глянет солнце и в ее оконце! Она твердо верит: богата и велика Россия, и в ней, ну, конечно же, найдется каждому свое!

Поднялась, вытерла слезы. А может, Колька и есть тот самый витязь, которого она ждет? Не так и плох, как кажется. Если взяться по-настоящему, из него можно вылепить все, что угодно. Крикун, задира, но быстро отходит: душа у него добрая. И вдруг почему-то представила Кольку рядом с Вадимом. Они и впрямь в чем-то схожи… Нет, нет! Вадим насмеялся над нею, обманул, а Колька, он же ничего плохого ей не сделал. И сходство их разве в том, что они оба страдают развязностью, любят прихвастнуть… А Вадим, кроме того, еще и притворщик. Хамелеон. И лицо и мысли у него непостоянные, меняющиеся, все зависит от того, где он находится, с кем говорит. Он как бы преображается. И делает это, как ей кажется, для того, чтобы в чем-то превзойти рядом стоящего, возвыситься над ним, унизить его.

16

Платон подошел к группе строителей и, увидев Порфишку, подсел к нему:

— Что случилось?

— Беглец энтот вернулся. Гремислав, значит… Три месяца «летал» и вот прибыл. Будьте великодушны, не взыщите.

Парень с поповской гривой и мужицкой — с лопату — бородой, невнятно толковал о Кузбассе. Понять его было нетрудно: там, в Кузбассе, будто бы и с питанием и с жильем лучше, да и платят поболе…

— Почему же уехал оттуда?

Гремислав жмется: он-де и рад бы остаться и не мог…

— Я так думаю, — сказал пожилой каменщик. — Там, в Кузбассе, тоже работать надо, а он, Гремислав, не привыкши. Бабка у него из дворянок, вот и забродила благородная кровь.

— Лодырь! — не удержался Порфишка. — Ведь он как здесь работал: положит пять-шесть кирпичиков на «козу», идет нога за ногу, куда спешить-то! А мы потакали ему: ничего, мол, привыкнет. Наоборот — расхолодился, возомнил из себя… шишку. Бежал. И вот — здрасте — вернулся: вы не забыли меня?.. Гриву отпустил. Ее ж мыть надо, а с мылом, все знают, не так просто. Вши, небось, завелись?

— Что вы все на одного? — подступил Генка Шибай. — Не видите, человек в попы подался, на хлебную жилу напал… Слушай, — повернулся он к Гремиславу. — Рясу не продал еще? Не фыркай, я ведь по-хорошему, ктитором к тебе хочу. Приход, небось, богатый, не томи, сказывай!.. Ах, пардон, вас оттуда по ж… мешалкой? Что?.. Метлой, говорите? Ну это все равно!

Комик он, этот Генка. Говорит, а сам блокнот вынул и уже карандашом морду блудного сына набрасывает.

— Ладно, поверим еще раз, — сказал Плужников. — Как ты, Гремислав, сам думаешь, сдержишь слово?

Тот кивнул в знак согласия, стал объяснять, как его в пути обокрали и он три дня ничего не ел…

— Слышите! — подхватил Богобоязный. — У него сумку свистнули. А в той суме — хрен на дне!

— Хлопцы, идея! — поднялся Глытько. — Гремислав, бачитэ, с дороги, а в кармане — шиш, вот я и кажу: давайте по рублевке скинемся, нехай в ресторан сходэ. А мы за него поработаем. Не привык он трудиться…

— Гнать паразита!

— Правильно! В самый трудный момент стройку бросил, а теперь…

— Ошибся он. Конь на четырех ногах и то спотыкается!

— Летун — тот же дезертир! Предать может!

Строители загалдели пуще прежнего. Кто-то вставил слово «война», и разговор тотчас принял совсем иной оборот. Перекинулся на события за рубежом. В центре внимания опять встала Лига наций, которая, видать, у многих застряла в зубах.

— Она, энта Лига, что баба базарная! — сказал пожилой каменщик. — Болтает много, а делов ни на грош. Испанию вон фашисты в крови топят, а что она, твоя Лига!..

— Не моя, а буржуазная.

— А я что говорю, из большевиков — там один Литвинов. Трудно одному.

— И все-таки она, Лига…

— Жди, так и решит, чтоб войны не было, — вмешался Порфишка. — Ничего она не решит! Кровопийцы они, буржуи, как ихний энтот Франко, который в Испании рабочих расстреливает. Только что по радио слыхал. Даже поэта одного не пожалел…

— Это какого же?

— Ну, который песни складывал, стихи то есть.

— Лорка его фамилия, — подсказал Платон. — Гарсиа Лорка.

— Одним словом — империализм. Он без войны не могет. Ему чтоб, значит, колонии, рабы… А что касаемо нас с вами, так он готов каждого на дыбу вздернуть!

— Об энтим и товарищ Серго на слете говорил, — поддержал пожилой каменщик. Я в первом ряде сидел и все слышал. Он, товарищ Серго, так и сказал. Враги, говорит, не спят, черные дела делают; хотят наше строительство притормозить, а то и вовсе сорвать. Социализм для них — нож в сердце! Но мы, скажем, дудки, господа експлотаторы! Попили нашей кровушки, хватит! Ни силов своих, ни самих себя не пожалеем, а строительство закончим в срок! Нам нужен чугун, нужна сталь; без металла никака страна не могет!