Антон Макаренко - Том 1. Педагогические работы 1922-1936 Страница 25

Посмотрим на это дело практически, практические мелочи надо уточнить. Первая деталь: нужно взять из какой-то колонии мальчиков, окончивших четырехлетки, и привести сюда. Представляю себе этого мальчика — если вы возьмете такого, который прожил в Валках определенное время, и возьмете его сюда как нормального мальчика, то посмотрим, как он вам поможет создать эту нормальную обстановку, причем ему будет лет шестнадцать. (С места: «Почему?») Потому что в детских колониях такого возраста дети подходят к пятой группе. Брусиловской колонии мы дали точные указания, кого прислать, и кого они нам прислали — самых сереньких, заурядных: тех, кто им не нужен. Так будут присылать все колонии.

По отдельным деталям — позвольте сказать искренне. Я считаю, что практика наших детских домов настолько не разработана, настолько не определена никакими положениями и даже никакими идеологическими положениями, что трудно установить законы. Ревизия 38 детских домов московских показывает, что правильная идеология, правильная установка недостаточны. Важна постановка дела воспитателями, материальные средства и т. д. Где есть удачный состав, там, где создана некая своя школа, некий свой уклад, не противоречащий ни соцвосу, ни общим принципам, но нашедший в своей обстановке свои формы, там дело движется успешно, и я думаю, что в этой трудкоммуне успех будет в том случае, если найдется коллектив, который сумеет создать свою школу.

Дружная работа 5–6 человек, которые сумеют найти применительно к данной обстановке нужные и полезные формы, даст успех в работе, а здесь, сколько бы мы ни определяли, если такого коллектива не будет, то коммуна не будет поставлена хорошо.

Почему на колонию им. Горького нападают? По перманентному недоразумению. Когда нужно говорить о положительных сторонах колонии им. Горького, то она никуда не годится, а когда нужно организовать колонию, то берут воспитанников из колонии им. Горького. Идет речь о Доме Революции — предполагают взять детей из колонии им. Горького, организовалась колония им. Дзержинского — тоже взяли из колонии им. Горького. Нужно какое-то ядро педагогов, а если не найдутся такие педагоги, то никакие программы, никакие операционные планы ничего не спасут. Нужно найти такое крепкое, сбитое, уверенное, что поступает правильно, ядро педагогов. Вот единственное достоинство того коллектива, который работает в колонии им. Горького, так как он действительно спаян и не за месяц, а за годы работы, и он соответствующие формы работы найдет. Пусть он ошибется, но он увидит свою ошибку и исправит ее. Иных путей нет, а если мы станем на такой формальный путь, то должны написать определенную партитуру и сыграть ее до последнего диеза, из этого ничего не выйдет. (С места: «Значит, играют по слуху, а не по нотам?») Ноты написать можно, но в процессе работы сам коллектив педагогов должен найти те формы, какие нужны.

О некоторых проблемах теории и практики воспитания

В огромном большинстве случае инспектор, привыкший танцевать от школы, и в детском доме ничего не способен видеть, кроме школьных установок, а все то, что выходит за границы класса, все то, что составляет самую сущность детского дома, просто им не замечается.

Применение школьных критериев к работе детского дома в настоящее время сделалось обычным и [стало], так сказать, определенной модой. В этом сказывается потеря веры в детский дом как в основное дело советского воспитания. Мечтания и планы 1920 г. сейчас трезво забыты, и детский дом мыслится необходимым до тех пор, пока будут существовать беспризорные. Насколько я помню, в харьковской пятилетке прямо проектируется уменьшение числа детских домов и их воспитанников. Детский дом в таком аспекте есть нечто вымирающее, и, конечно, никакой особенной педагогики для него не нужно. Через пять лет останется два-три детских дома в больших городах специально для воспитания сирот. Их существование будет определяться нуждой в призрении, но отнюдь не системой советского воспитания.

Если это действительно так, то вопрос о педагогике детского дома отпадает. Как будто все идет к этому. Уж одно то обстоятельство, что почти принципиально не допускается существование детского дома для детей из семьи, что в самых наших колониях и деткоммунах прямо изгоняются семейные дети, что детский дом у нас есть дом обязательно для беспризорных, уж одно это способно поставить крест над нашими педагогическими вожделениями.

Имеем ли мы право, рассчитывая на то, что этот процесс умирания детского дома приведет его к благополучной кончине, забросить вопрос о его педагогике? В 1920 г. мы начинали с утверждения, что соцвос может быть только в детском доме, что школа временная форма; мы отвоевали детский дом у собеса, который по прямой житейской логике считал, что сироты и беспризорные его клиенты. В настоящее время наш детский дом по невыясненности своей педагогики, по заброшенности и своей практики и своего благосостояния, собственно говоря, в значительной мере состоит в собесе. МОЖЕМ ЛИ [МЫ] СО СПОКОЙНОЙ СОВЕСТЬЮ УТВЕРЖДАТЬ, ЧТО ЭТОТ ПУТЬ «ОТ СОЦВОСА К СОБЕСУ» НОРМАЛЬНЫЙ И ПРАВИЛЬНЫЙ? ИЛИ, МОЖЕТ БЫТЬ, У НАС ЕСТЬ ЕЩЕ ВОЗМОЖНОСТЬ НАДЕЯТЬСЯ, ЧТО МЫ ПОЙДЕМ ПО ДРУГОМУ ПУТИ: «ОТ СОБЕСА К СОЦВОСУ»? Не рискуем ли мы, забросив педагогику детского дома слишком рано, лет через пять или даже раньше обнаружить, что мы слишком поторопились?

На эти вопросы не может быть двух ответов. Ответ может быть только один: именно детскому дому принадлежит советское педагогическое будущее. Вот несколько, вероятно, совершенно очевидных аксиом:

1. Не может быть социалистического общества без общественного воспитания. Совершенно невозможно представить себе, чтобы в государстве, основанном на абсолютном плане, вся стихия воспитания до мельчайших влияний включительно не была в руках государства.

2. Современное советское общество в вопросе о воспитании находится на более сложном положении, чем общество дореволюционное. Царская Россия имела все основания считать своим надежным помощником в деле воспитания семью, поскольку семья была основным, признанным и закрепленным первичным коллективом в обществе. Семья, в особенности семья буржуазная, идеологически всегда должна была стоять в одной плоскости с государственной властью. В этом участии семьи в государственном плане воспитания лежали отчасти и причины ее крепости. Супруги необходимо должны были быть связаны религиозными и юридическими цепями, обязательно на всю жизнь, если они несут ответственность за воспитание детей. Женщина по возможности должна быть нянькой и хозяйкой и необходимо должна «бояться мужа»; крепость семьи приводила к принципу единоначалия, к власти одного над другим. Дисциплина в семье была так же необходима старому обществу, как и гарантия того, что каждый ребенок обеспечен надолго отцом и матерью. Таким образом, вся архитектоника семьи была приспособлена к тем воспитательным задачам, которые на эту семью возлагались.

В нашем обществе мы тоже видим семью, но мы принципиально стоим на совершенно иной позиции по отношению к семье. Для нашего общества не нужен этот первичный коллектив. Для его сохранения мы не пожертвуем интересами ни личности, ни женщины. Наша семья уже и в настоящее время не является таким солидным учреждением, с такими гарантиями крепости и долголетия, как семья старая. Женщина в нашей семье уже не нянька и хозяйка, а прежде всего активный и производящий член общества. И как раз воспитание детей мы всё-таки оставляем в руках этой семьи. Ни в одном случае для нас здесь не может быть выигрыша, потому что в семье новой, где оба компонента совершенно равны и свободны, где они оба участвуют в производстве, где они могут свободно уйти один от другого, в этой новой семье воспитательный тягарь возложить не на кого. Ребёнок в такой семье фактически остаётся без воспитания или воспитывается в хаосе случайных, никем не регулируемых влияний улицы, соседей, знакомых, товарищей. Старая крепкая семья с матерью-хозяйкой, с властью отца и отеческим ремнём, может быть и воспитывает, но наверняка воспитывает не того, кто нам нужен. В таких обстоятельствах можем ли мы хотя бы приблизительно сказать, что у нас вырастает и что у нас вырастет из наших детей. Где у нас гарантия, что из нашего теперешнего детства не вырастет самое наглое шкурное мещанство или растяпы и лежебоки «без царя в голове» и без уважения к себе и другим? И если сейчас в ответ на эти вопросы мы можем только развести руками и повертеть головой, дескать, не знаем, [то] что [будет] через пять лет, когда наша промышленность потребует не одну тысячу женщин на производстве, когда в семью войдет матерью нынешняя свободная девушка, воспитанная нами в презрении к пеленочной и печной квалификации, — мы обязательно скажем, что именно воспитание наших детей осталось без необходимых для этого инструментов. Тот первичный коллектив, который раньше выражался в семье, мы [еще] ничем не заменили, ибо нельзя же таким первичным воспитательным коллективом считать школьную группу.