Александр Шеллер-Михайлов - Чужие грехи Страница 25

Что-же это была за жизнь? Чѣмъ отличалась она отъ жизни въ домѣ его родителей?

О, развѣ можно было сравнивать эти широкія, высокія, какъ бы величавыя комнаты съ маленькими комнатками квартиры его отца, гдѣ черезъ тоненькія стѣны было слышно каждое слово въ сосѣдней комнатѣ, такъ что слуги знали, что говорятъ господа, и потому сплетничали объ этомъ; гдѣ постоянно передъ обѣдомъ разносился повсюду запахъ изъ кухни, что всегда приводило въ бѣшенство его отца и причиняло головныя боли его матери, гдѣ не смолкали грохотъ отъ проѣзжающихъ экипажей, звуки разбитаго фортепьяно сосѣднихъ жильцовъ, топотъ чьихъ-то ногъ надъ потолкомъ и слышались поминутно звонки въ прихожей, споры въ кухнѣ, стукъ падающихъ со спины дворника на полъ дровъ, что опять-таки раздражало его отца, говорившаго, что въ домѣ нѣтъ ни днемъ, ни ночью покоя. Мальчикъ вспоминалъ, какъ въ ихъ петербургской квартирѣ нерѣдко начинались сцены изъ-за того, что во время обѣда въ столовой слышался звонъ разбитой въ кухнѣ посуды, или изъ-за того, что отецъ слышалъ въ кухнѣ громкіе, пронзительные голоса пришедшихъ къ кухаркѣ гостей и начиналъ кричать, что его домъ превращаютъ въ кабакъ. Сотни подобныхъ сценъ проходили въ головѣ мальчика и онъ понималъ, какая пропасть лежитъ между тою жизнью и его теперешнею жизнью: здѣсь было такъ тихо, такъ покойно, такъ чинно. Можетъ быть, въ кухнѣ и пахло гарью, но этого никто не зналъ; можетъ быть, въ кухнѣ и били посуду, но этого никто не слышалъ; можетъ быть, въ кухнѣ и шумѣли гости повара, но ихъ никто не видѣлъ. Здѣсь слуги тоже, вѣроятно, говорили про господъ, но они не смѣли говорить этого при господскихъ дѣтяхъ; господа же здѣсь не вмѣшивались вовсе въ дѣла, въ бытъ, въ разговоры слугъ и не придирались къ нимъ за мелочи, за разбитый стаканъ, за какую-нибудь неловкость; наконецъ, и этихъ разбитыхъ стакановъ здѣсь было какъ-будто меньше и эти неловкости какъ-будто совершались рѣже. Дѣло въ томъ, что здѣсь у каждаго было свое дѣло, для каждаго дѣла былъ опредѣленъ часъ, для каждаго дѣла были свои правила: буфетчикъ, поваръ, кучеръ, лакей, прачка, всѣ, всѣ здѣсь дѣлали только свое дѣло и знали, что прачкѣ не придется стирать пять разъ въ мѣсяцъ, когда стирка производилась только дважды въ мѣсяцъ, что повару не придется готовить завтракъ къ двѣнадцати часамъ, когда завтракали только въ часъ, что буфетчика никуда не ушлютъ во время обѣда, когда онъ долженъ служить за столомъ. Эта точность исключала всякую суетливость, всякія замѣшательства. Люди, привыкшіе къ своему дѣлу, исполняли его, какъ машины, точно, ровно, спокойно.

Мальчикъ въ домѣ тетки очень часто слышалъ одну фразу: «воспитаніе — это все для человѣка». Къ этой фразѣ миссъ Ольдкопъ глубокомысленно прибавляла: «и оно только тогда прочно, когда оно не просто благопріобрѣтенный капиталъ, а родовое наслѣдіе». Но что-же такое значитъ воспитаніе? Не то-ли, что люди привыкаютъ жить такъ, какъ живутъ здѣсь? Всѣ помнятъ свое дѣло, всѣ знаютъ время для каждаго дѣла, всѣ спокойно исполняютъ свое дѣло. И на немъ, и на его сестрѣ не отразилось-ли это воспитаніе: они теперь меньше капризничаютъ, они ни съ кѣмъ не бранятся, ихъ никто не распекаетъ, они бодро просыпаются въ извѣстный часъ, они быстро засыпаютъ въ опредѣленное время, они не просятъ поминутно ѣсть и — странное дѣло — они такъ много выучиваютъ, а между тѣмъ у нихъ какъ-будто столько-же остается времени для игры, какъ и прежде. Но прежде они по получасу не могли докликаться няньки, чтобы та ихъ умыла, одѣла и причесала; прежде они по цѣлому часу бродили въ столовой, поджидая обѣда или завтрака и таская куски сухого хлѣба съ тарелки. Теперь этого ничего нѣтъ: они встаютъ и въ пять минутъ кончается ихъ туалетъ; они идутъ въ столовую и въ столовой все уже готово; они приходятъ учиться и урокъ сразу начинается, тогда какъ дома мать гнала ихъ отъ себя, когда они приходили къ ней съ азбукой, и иногда не занималась съ ними по цѣлымъ недѣлямъ. Да, именно это-то и называется воспитаніемъ, думалось мальчику, и изъ разсказовъ тетки и Софьи онъ узнавалъ, что также воспитывалась и тетка, также воспитывались и его дяди, и его кузены и кузины. Мало-помалу, съ словомъ «воспитаніе», «благовоспитанность» въ умѣ мальчика начало соединяться представленіе о чемъ-то очень хорошемъ, въ чему надо стремиться. Когда при немъ говорили о хорошо воспитанныхъ людяхъ, онъ тотчасъ-же думалъ, что эти люди являются контрастомъ «людишекъ», и ему хотѣлось вырости именно такимъ благовоспитаннымъ человѣкомъ, выдержаннымъ, спокойнымъ, далекимъ отъ мелочныхъ дрязгъ, придирчивости и раздражительности.

Темнымъ пятномъ въ этой свѣтлой жизни мальчика было только воспоминаніе объ отцѣ и матери, неотступно преслѣдовавшее его. Начинались-ли разговоры объ отцахъ и матеряхъ, читалась-ли книга объ отношеніяхъ дѣтей и родителей, встрѣчалась-ли крестьянка-мать съ младенцемъ на рукахъ, — въ головѣ Евгенія тотчасъ-же возникали мучительные, неразрѣшимые вопросы: «а гдѣ мои отецъ и мать? почему они бросили насъ? почему они не любили насъ?» Въ эти минуты его лицо дѣлалось печальнымъ и въ его мозгу начиналась усиленная работа: онъ думалъ, что будетъ, если онъ когда-нибудь встрѣтится съ отцемъ и матерью, что они скажутъ ему, какъ онъ поглядитъ на нихъ. Цѣлый рядъ фантастическихъ сценъ создавался его юнымъ воображеніемъ и почему-то ему всегда казалось, что онъ встрѣтитъ отца и мать несчастными и спасетъ ихъ, отплатитъ имъ любовью за ихъ грѣхи. Иногда онъ рѣшался спрашивать объ отцѣ и матери у Софьи, у тетки. «Они уѣхали далеко и потому не могли васъ взять съ собою, отвѣчали ему. — Они очень заняты и потому не могутъ писать къ вамъ». Эти отвѣты не удовлетворяли мальчика, но онъ не рѣшался распрашивать дальше, видя, что на его вопросы отвѣчаютъ неохотно, коротко, неясно. «Ma tante боится, что я не буду ихъ любить, если она скажетъ, что они меня не любятъ, и потому она не говоритъ о нихъ дурно!» рѣшилъ онъ наконецъ и сталъ все рѣже и рѣже задавать вопросы о нихъ. Окруженный сдержанными людьми, онъ самъ привыкъ быть сдержаннымъ.

Среди всѣхъ этихъ наученныхъ долгимъ опытомъ жизни, такъ сказать «уходившихся» и «выработавшихся» лицъ, окружавшихъ ребенка, была только одна личность совсѣмъ иного склада, — это былъ учитель, Петръ Ивановичъ Рябушкинъ.

III

Что Петръ Ивановичъ Рябушкинъ былъ человѣкъ плохо воспитанный — это былъ несомнѣнный фактъ. Сама Олимпіада Платоновна разъ сказала про него: «это плохо воспитанный, но добрый, прямодушный и очень знающій человѣкъ». Мисъ Ольдкопъ, говоря объ немъ, замѣчала: «о, семинаріи даютъ все, кромѣ воспитанія». Такимъ образомъ, сомнѣній на счетъ того, что Рябушкину дано или не дано воспитаніе, не могло бытъ никакихъ: онъ былъ не воспитанъ — это понимали всѣ,- понимали при первой встрѣчѣ съ нимъ. Отсутствіе какого-бы то ни было лоска, какой-бы то ни было житейской дресировки сразу бросалось въ глаза каждому при первомъ взглядѣ на Петра Ивановича: онъ былъ немного дикарь, немного грубіянъ, вовсе не умѣлъ смягчать выраженій; неловкость-же его вошла въ поговорку: «неловокъ, какъ Рябушкинъ».

Его рекомендовалъ Олимпіадѣ Платоновнѣ архимандритъ Арсеній, какъ человѣка, отлично и очень рано окончившаго курсъ духовной академіи, и потому она, желая основательно подготовить дѣтей, взяла его въ учителя. Съ первой же встрѣчи они остались довольны другъ другомъ, хотя объясненіе ихъ и было нѣсколько странно и своеобразно. Впрочемъ, можетъ быть, именно вслѣдствіе этого они и понравились другъ другу.

— Я учить согласенъ дѣтей, только ужь гувернерствовать я не буду, замѣтилъ Петръ Ивановичъ довольно рѣшительно, желая отстоять свою свободу. — Во-первыхъ я и не умѣю, а во-вторыхъ вовсе не люблю таскаться съ этими хвостами, ходящими по пятамъ.

— Да я бы и не согласилась взять васъ въ гувернеры, такъ-же откровенно отвѣтила Олимпіада Платоновна, — а то дѣти ходили-бы и немытыми, и нечесанными.

— Это вы справедливо изволили заявить: я въ туалетномъ дѣлѣ плохой знатокъ, проговорилъ Петръ Ивановичъ. — У насъ этому не обучали.

— А дѣтямъ это необходимо, сказала Олимпіада Платоновна.

— Конечно, нужно-же приличными выглядѣть, не безъ нѣкоторой ироніи замѣтилъ Петръ Ивановичъ.

— Нѣтъ, здоровыми нужно быть, серьезно сказала Олимпіада Платоновна. — Неряшливость не особенно хорошо вліяетъ на здоровье.

— Такъ-съ! согласился Петръ Ивановичъ, какъ будто немного озадаченный такой постановкой вопроса. — Значитъ, гувернерствованіе по боку, ну, а въ остальномъ я согласенъ принять ваше предложеніе?

На немъ былъ довольно потертый сюртукъ; архимандритъ Арсеній говорилъ, что онъ со своею матерью, обремененною малолѣтними дѣтьми, страшно бѣдствуетъ, но Рябушкинъ велъ переговоры такимъ тономъ, который не допускалъ и мысли о томъ, что учитель пойдетъ на всѣ сдѣлки изъ-за куска хлѣба. Это понравилось Олимпіадѣ Платоновнѣ такъ же, какъ понравилась ей и откровенная, полная молодого здоровья физіономія этого «косматаго дикаря», — какъ мысленно назвала его Олимпіада Платоновна при первомъ взглядѣ на него.