Лазарь Лагин - Старик Хоттабыч (1953, илл. Валька) Страница 25

Интересно, думаю, как это вы до самой до Одессы обойдётесь без моего чаю. И ухожу в наше купе, но дверь только прикрываю, чтобы оставалась щёлочка.

А уже в вагоне все давно спать улеглись, и уже во всех купе пассажиры третьи сны видят, и только в седьмом купе всё шу-шу, шу-шу – разговаривают. Что именно говорят, мне не слышно, но только мне определённо слышно, что о чём-то разговаривают.

Потом вдруг открывается дверь, и из неё высовывается тот самый старичок; не замечает, что я за ним слежу, снимает с головы свою дореволюционную шляпу… И что бы ты, Кузьма Егорыч, подумал, что этот старичок делает? Слово даю, не вру! Рвёт из своей бороды клок волос! Пропади я на этом месте, ежели вру!

Батюшки, думаю, сумасшедший! Вот уж, что называется, повезло! Привалило сумасшедшего аккурат в моё дежурство. Молчу и жду, что будет дальше.

А дальше, оказывается, старик рвёт этот самый клок волос на многие части, кидает этот мусор на пол и что-то про себя бормочет. Тут я всё больше убеждаюсь, что этот пожилой пассажир – ненормальный и не миновать того, что в Брянске его ссаживать. Ух, думаю, скандалу с ним не оберёшься! Может быть, он даже сию минуту начнёт кидаться на людей, стёкла бить…

Смотрю – нет, ни на что не кидается, стоит смирно, бормочет. Побормотав малость, уходит в своё купе.

И вдруг слышу – кто-то по коридору босыми ногами шаркает. Только не впереди, а позади меня. Тогда я понимаю, что кто-то с тамбура прошёл в вагон, и опять-таки страшно удивляюсь, потому что тамбур-то у меня во время движения всегда заперт.

Посмотрел я назад и… честное тебе, Кузьма Егорыч, благородное слово – не вру… вижу – идут с площадки четыре молодца, загорелые, что твои курортники, и притом совершенно голые. Только и есть на них одежонки, что тряпочки на бёдрах. Босые.

Я выхожу из нашего купе и обращаюсь к ним:

«Граждане, вы, вероятно, вагоны перепутали. Это, граждане, международный, и у нас тут все купе заняты».

А они хором:

«Молчи, неверный! Мы знаем, куда мы идём. Нам как раз сюда и нужно, куда мы идём».

Тогда я им говорю:

«В таком случае, граждане, попрошу ваши билетики».

Они мне опять хором:

«Не морочь нам голову, чужеземец, ибо мы спешим к нашему повелителю и господину!»

Я говорю:

«Меня поражает, что вы меня называете чужеземцем. Я – советский гражданин и нахожусь в своей родной стране. Это раз. А во-вторых, у нас господ нет с самой Октябрьской революции. Это, говорю, два».

Их старший говорит:

«Тебе должно быть стыдно, неверный! Ты пользуешься тем, что у нас руки заняты и что мы не можем вследствие этого убить тебя за твою безумную наглость. Это, говорит, нечестно, что ты этим пользуешься».

Тут я замечаю, что все четыре голых гражданина сверх всякой меры нагружены разной снедью. Один держит тяжёлое блюдо, а на блюде – жареный барашек с рисом. У другого – громадная корзина с яблоками, грушами, абрикосами и виноградом, хотя – обращаю твоё внимание, Кузьма Егорыч! – ещё до фруктового сезона не меньше месяца осталось. Третий на голове держит посудину в виде кувшина, и в этом кувшине что-то плещется. По запаху чувствую – какое-то вино. Типа рислинг. У четвёртого в обеих руках по блюду с пирогами и пирожными. Я, признаюсь, даже рот разинул. А их старший говорит:

«Лучше бы ты, неверный, показал нам, где тут седьмое купе, потому что мы должны поскорее выполнить наше задание».

Я тогда начинаю догадываться и спрашиваю:

«Как он выглядит, ваш хозяин? Старичок такой с бородкой?»

Они говорят:

«Он самый. Это тот, кому мы служим».

Я их веду к седьмому купе, по дороге говорю:

«Придётся с вашего хозяина взыскать штраф за то, что вы без билета ездите. Давно вы у него служите?»

Старший отвечает:

«Мы ему служим три тысячи пятьсот лет».

Я, признаюсь, думаю, что ослышался. Переспрашиваю:

«Сколько, говорите, лет?»

Он отвечает:

«Сколько я сказал, столько и служим. Три тысячи пятьсот лет».

Остальные трое головами кивают: дескать, правильно старший говорит.

Батюшки, думаю, не хватало мне одного сумасшедшего – ещё четверых подвалило!

Но я разговор продолжаю, как с нормальными пассажирами. Я говорю:

«Что это за безобразие! Столько лет служите, а хозяин вам даже спецовки простой не справил. Ходите, простите, нагишом!»

Старший отвечает:

«Мы в спецовке не нуждаемся. Мы даже не знаем, что это такое».

Я тогда говорю:

«Странно слышать подобное от человека с таким приличным производственным стажем. Вы, вероятно, не здешние? Вы где постоянно проживаете?»

Тот отвечает:

«Мы сейчас из Аравии».

Я говорю:

«Тогда мне всё понятно. Вот седьмое купе. Постучите».

Сразу выходит тот самый старичок, и тут все его сотрудники падают на коленки и протягивают ему свои кушанья и напитки. А я отзываю старичка в сторону и говорю:

«Гражданин пассажир, это ваши сотрудники?»

Старик отвечает:

«Да, мои».

Тогда я ему говорю:

«Они без билетов едут, за это с них полагается штраф. Вы как, согласны уплатить?»

Старик говорит:

«Согласен хоть сейчас. Ты только скажи, что это такое – штраф?»

Я вижу, старичок довольно благоразумный, и шопотом ему объясняю:

«Тут у вас один служащий ума лишился. Он говорит, что служит у вас три с половиной тысячи лет. Согласитесь, что он сошёл с ума».

Старик отвечает:

«Не могу согласиться, поскольку он не врёт. Да, верно, три тысячи пятьсот лет. Даже немножко больше, поскольку мне, – говорит, – было лет двести – двести тридцать, когда я стал повелевать ими».

Я тогда старику заявляю:

«Перестаньте надо мной смеяться! Это неприлично в вашем возрасте. Платите немедленно штраф, или я их ссажу на ближайшей станции! И вообще вы мне подозрительны, что ездите без багажа в такой дальний путь».

Старик спрашивает:

«Это что такое – багаж?»

Я отвечаю:

«Ну, узлы, чемоданы и так далее».

Старик смеётся:

«Что же ты, – говорит, – о проводник, выдумываешь, что у меня нет багажа? Посмотри на полки!»

Смотрю, а на полках полным-полно багажа. Только что смотрел – ничего не было. И вдруг – на тебе! – масса чемоданов, уйма узлов.

Я тогда говорю:

«Тут, гражданин пассажир, что-то неладно. Платите поскорей штраф, а на следующей остановке я приведу сюда главного кондуктора – пускай разбирается. Я что-то перестаю понимать, в чём дело».

Старик опять смеётся:

«Какой штраф? За кого платить штраф?»

Я тогда стал совсем злой; поворачиваюсь, пальцем показываю на коридор. А там никого нет! Я нарочно весь вагон обегал, всюду осмотрел. Даже след моих «зайцев» простыл.

Старик говорит:.

«Иди, о проводник, к себе в купе!»

Я и ушёл.

Теперь ты понимаешь, Кузьма Егорыч, почему я тебя разбудил? Не веришь? Хочешь, я тебе дыхну, чтобы ты понял, что я совершенно трезвый? Нет, уж я обязательно… Что? Пахнет вином? Да ну тебя, Кузьма Егорыч! Чтобы я когда-нибудь в пути себе такое позволил! Я и рюмочки со вчерашнего дня не выкушал! Что говоришь: рюмочки не выкушал, а стаканчика два выпил? Ай-яй-яй, Кузьма Егорыч! Ха-ха-ха! Ух, уморил! Ха-ха-ха! Хи-хи-хи! Знаешь что, Кузьма Егорыч? Давай споём песню. Что? Пассажиров разбудим? А мы тихо.

Бывали дни весёлые,Гулял я, молодец…

Ладно, ладно, лягу спать. Я, брат Кузьма Егорыч, человек смирный. Лечь спать? Пожалуйста, с удовольствием лягу. Спокойной ночи, Кузьма Егорыч…

За час до прибытия поезда в Одессу проводник пришёл в седьмое купе убирать постели. Хоттабыч его угостил яблоками.

– В Москве, наверно, покупали; в «Гастрономе»? – с уважением сказал проводник и спрятал яблоки в карман для своего сынишки. – Редкая в это время года вещь – яблоки, – продолжал он. – Большое вам спасибо, гражданин!

Было очевидно, что он ничегошеньки не помнил о том, что произошло с ним на перегоне Нары – Малый Ярославец.

Когда он покинул купе, Женя восхищённо крякнул:

– А молодец всё-таки Волька!

– Зачем это слово «всё-таки»? – сказал Хоттабыч. – Оно совершенно излишне. Волька ибн Алёша – явный молодец, и его предложение, вне всяких сомнений, достойно похвал.

Так как читателям нашей повести, возможно, не совсем понятен смысл приведённой только что краткой беседы, спешим разъяснить.

Когда ночью сбитый с толку проводник покинул седьмое купе, Волька обратился к Хоттабычу:

– Можно ли так сделать, чтобы проводник всё забыл?

– Это сущий пустяк для меня, о Волька.

– Так сделай это и как можно скорее. Он тогда ляжет спать, а утром проснётся и ничего не будет помнить.

– Превосходно, о сокровищница благоразумия! – восхитился Хоттабыч, махнул рукой и сделал так, что проводник вдруг стал пьяным.

Это произошло как раз в тот момент, когда проводник дыхнул в лицо своему сменщику, Кузьме Егорычу.