Сергей Сергеев-Ценский - Пушки заговорили. Утренний взрыв Страница 25

На гимнастерке цвета хаки, как раз против сердца, красовался у Пети путейский значок, серебряный, гораздо более богатый по рисунку, чем университетский, и достаточно массивный для того, чтобы немецкая пуля его не пробила. Шутя Петя называл поэтому свой значок талисманом.

Ростом не выше Гени и своих младших сестер – Нади и Нюры, – он обладал счастливой способностью не быть особенно заметным в толпе и в то же время по-молодому зорко замечать все, что делалось кругом.

Саперная часть, в которую зачислили Петю, стояла в Вильне, где находился и штаб армии Ренненкампфа, поэтому водоворот надвигавшихся событий захватывал всех военных инженеров, а через них и Петю, к которому не относились, конечно, как к обычному «нижнему чину», хотя носил он погоны обыкновенного рядового.

В штабе армии была своя канцелярская работа, инженерной части – своя, конечно, неизмеримо меньшего размера, потому что была только маленькой частью штабной, однако старший начальник Пети – инженер-полковник Гладилин, человек не прижимистый, а, напротив, размашистый и даже веселый в своей среде, придя однажды из штаба армии и заливаясь хохотом (не злым, добродушным), рассказал своим офицерам:

– От Жилинского в один и тот же день два приказа! Приказ № 1: «Главнокомандующий приказал железных дорог не разрушать ввиду их необходимости при нашем наступлении». Конечно, подпись тут «Орановский» – начальник штаба Жилинского. Затем, не угодно ли, – приказ № 2, содержания примерно такого: «Германцы пользуются железными дорогами для перебрасывания и подвоза войск с одного фланга фронта на другой. Посему главнокомандующий, в отмену прежних распоряжений, разрешает портить германские железные дороги в любом направлении, но без разрушения серьезных технических сооружений». Подпись – тот же Орановский.

У Гладилина было и без того широкое и плоское лицо, так что Петя Невредимов задавал уж одному прапорщику запаса в своей роте вопрос – не сидела ли на этом лице кормилица Гладилина, когда он был младенцем; когда же инженер-полковник во всеуслышанье хохотал над приказами о немецких железных дорогах, то вместо лица получился какой-то красномясый круг с разными ненужностями вроде вздернутого носа, длинной щели рта и черточек вместо плотно прикрытых веками глаз.

Пете не нравилась эта насмешка над приказами, хотя бы один из них и отрицал другой. Он вообще был настроен серьезно с первого же дня мобилизации. Так же серьезно он относился и к ружейным приемам, которым начал учить его в инженерной роте приставленный к нему «дядька», ефрейтор Побратимов.

– Слу-шай, на кра-ул! – командовал ему истошным голосом диковатый с виду дядька.

И Петя старательно, не дыша при этом и стараясь стоять как бы вросши в землю, делал в три приема «на караул».

– К но-ге-п! – почему-то непременно прибавляя совершенно излишнее «п», командовал дядька. И Петя трудолюбиво опускал в два приема винтовку к правой ноге.

Вообще к ружейным приемам Петя оказался настолько понятлив, что Побратимов не решился даже обучать его «словесности», то есть тому, «что есть знамя», «какой генерал считается старше – дивизионный или же бригадный», «кому и как отдается честь»… Он просто дал ему замасленную и истрепанную «Памятку новобранца» и сказал:

– Как вы несравнимо грамотнее, чем я, то вот это вам, тут все есть в этой книжке, читайте сами, а я после того вас спрошу.

Петя не мог не оценить такой деликатности, вник в «Памятку новобранца», подивился заматерелому, не поддавшемуся времени языку этой книжонки и, как ему показалось, усвоил всю ее премудрость за двадцать минут. Однако действительность скоро показала ему, что теория – одно, а практика – совсем другое.

Вильна была переполнена военными до того, что штатские на ее улицах, особенно на главных, совершенно как-то затеривались, еле были заметны.

Офицеры младших чинов, разумеется, преобладали в числе, но много попадалось и капитанов, и штаб-офицеров: подполковников, полковников. И если капитанам, как обер-офицерам, рядовой Невредимов должен был при встрече только козырять за четыре шага и исправно «есть глазами», проходя мимо и держа руку у своей бескозырки, что он научился делать, то штаб-офицерам, а тем более генералам, он должен был делать фронт, что оказалось гораздо труднее.

И если он все же постиг эту мудрость, делая фронт своему дядьке на дворе, перед казармой, то улицы Вильны, на которых он в первый раз появился один, получив отпуск в воскресный день, весьма его затруднили: то и дело приходилось поднимать руку и при этом вглядываться в толпу на тротуаре, двигавшуюся навстречу, чтобы не опоздать сделать это еще и еще раз.

Но офицеры, кроме того, ехали посреди улицы в экипажах и открытых автомобилях, нельзя было пропускать и их, тем более что вот именно в экипажах и машинах чаще всего и можно было увидеть штаб-офицера или генерала.

Петя нарочно жался поближе к домам, где его заслоняли от улицы другие, но он совершенно упустил из виду, что в Вильне в то время на главных улицах разгуливать нижним чинам не полагалось, и это упущение оказалось для него погибельным: он не успел сделать фронт генералу с длиннейшими рыжими усами и толстым багровым носом, медленно ехавшему в новеньком вместительном автомобиле, и генерал это заметил и приказал своему шоферу, унтер-офицеру, остановиться.

– Эй, ты, ты-ы! – очень зычно закричал генерал, подымаясь с места и протянув руку к тротуару, и Петя с ужасом увидел, что глаза генерала устремлены на него, и узнал в этом генерале самого командующего 1-й армией, генерал-адъютанта Ренненкампфа.

Мелькнула было даже мысль броситься бежать, но тут же погасла: не убежишь – поймают, а преступление слишком огромно.

– Поди сюда! – крикнул Ренненкампф не кому-нибудь другому, а именно ему, хотя он привык уже, что офицеры говорили ему «вы», а не «ты», но то ведь были простые офицеры, а не командующий армией.

Вот один из офицеров и теперь кивнул ему головой – не головой даже, скорее только одними бровями, так как он сам стоял во фронт с рукой у козырька, – чтобы он шел к машине, и нечего было делать, пришлось покинуть тротуар.

– Ты-ы какой части? – заорал Ренненкампф, хотя отлично видел, конечно, значок путейца на груди Пети; и когда Петя ответил и потом назвал свою фамилию, Ренненкампф раскатился, как будто стараясь, чтобы всей улице было слышно:

– Иди немедленно в свою роту и заяви там, что я-я отправляю тебя на гарнизонную гауптвахту… за неотдачу мне чести… на десять суток… строгим арестом! Пошел!.. Кругом ма-а-арш!

И Петя повернулся кругом и зашагал снова к тротуару, а потом – в роту, автомобиль же с командующим армией проследовал дальше.

Просидеть все десять дней до конца на гарнизонной гауптвахте Вильны Пете все-таки не пришлось: он был освобожден за три дня до срока, так как часть, в которой он начал свою службу, отправлялась на фронт.

На 3 августа приходился тот самый «пятнадцатый день, считая от начала мобилизации в России», когда, по договору с Жоффром, русские войска, сосредоточенные против Восточной Пруссии, должны были начать свой энергичный натиск, чтобы спасти Париж.

Начальник штаба верховного главнокомандующего, генерал Янушкевич, подавая накануне великому князю Николаю Николаевичу для подписи заранее составленный приказ Северо-Западному фронту о наступлении, счел все-таки нужным заметить:

– Ваше высочество! Мне кажется, что этот приказ опережает нашу готовность к выступлению на таком ответственном театре, как Восточная Пруссия.

Приготовившийся подписать приказ Николай Николаевич недовольно поднял наигранно строгое, преждевременно состарившееся лицо с немудрым лбом и спросил:

– Что вы хотите сказать еще?

– Может быть, ваше высочество, добавить всего только три слова: «Исполнить по возможности»? – вопросом на вопрос ответил Янушкевич.

– Нет, этого нельзя! – решительно сказал великий князь и подписал приказ.

– Оттяжка могла бы занять всего только пять-шесть дней, – упавшим уже голосом заметил Янушкевич, не прикасаясь к приказу, хотя он был и подписан.

– Фронт не готов к выступлению? – вдруг выкрикнул великий князь. – Разве это ново? Когда же и где это было, чтобы фронт был вполне готов? Никогда и нигде не бывало, а воевать тем не менее всегда начинали!

– За пять-шесть дней могли бы подтянуться резервы, ваше высочество… – стараясь быть убедительным, начал было излагать свои доводы Янушкевич, но главковерх перебил его коротким и начальственным:

– Успеют и во время военных действий! – и поднялся из-за стола.

Янушкевич был выше среднего роста, но главковерх – на целую голову выше его, и выражение лица его сделалось каменно-жестким. Начальнику штаба ничего не оставалось больше, как взять приказ, чтобы передать его по прямому проводу генералу Жилинскому.

В тот же день, то есть 2 августа, приказ великого князя породил директиву № 1, вышедшую уже из штаба фронта: