На широкий простор - Якуб Колас Страница 25

Слова и буквы замелькали, запрыгали в его глазах, словно в каком-то танце, и вначале он не мог следить за мыслями автора, хотя они были очень простые и ясные, до того необычным казалось содержание книжечки.

Все те представления о царе как о помазаннике божием, как о персоне справедливой, беспристрастной, для которой интересы самого последнего бедняка и интересы вельможи совершенно одинаковы, одним словом, вся та мишура, которой окружалась личность царя, якобы воплощавшего в себе все лучшее, что только может быть в человеке, — все это развеивалось здесь самым безжалостным образом, развеивалось в прах. Автор метко бил в этот казенный щит, выставленный перед царской особой, и, изрешетив его, стягивал с царя все покровы, показывал его в настоящем, неприкрашенном, грубом виде человека-паука, самого большого кровососа на теле народа.

Все мысли автора направлены были к одному, били в одну цель: разрушить веру в царя, показать его действительную сущность. В книжечке изображались так называемые царские реформы в совершенно новом для Лобановича освещении. Здесь же высмеивались царские приказы и мероприятия, направленные будто бы на благо народа, как, например, установление института земских начальников и другие. На деле же получались совсем иные результаты, чем те, о которых твердила казенная царская печать, и все это показывалось на простых примерах. Наряду с этим в брошюре раскрывалась действительная роль политических организаций, на чьих знаменах была написана безжалостная, беспощадная борьба с царизмом за освобождение народа из-под ярма самодержавия, тех организаций, которые вынуждены были скрываться в тайных углах и которые шельмовались и клеймились страшными словами: выродки, преступники, крамольники. «Помни, Николай Кровавый: теперь тебе масленица, но придут и постные дни», — так заканчивалась брошюрка.

Первое, что ощутил Лобанович, прочитав книжечку, был страх, словно под ногами заколебалась почва и перед ним раскрылась какая-то бездна. Эта бездна и пугала и притягивала к себе с такой силой, что от нее нельзя было отойти. Первый страх, как спутник крушения определенного, хотя еще и не совсем оформившегося и утвердившегося строя внутренней жизни, в свою очередь, вызывал другой страх: а что, если бы эту книжечку нашли у него и донесли начальству?.. Зачем ее подбросили ему? Кто подбросил? Какая мысль руководила тем, кто подбрасывал ему эту опасную книжечку?

Мысли как-то путались, перебивали одна другую, и одно чувство сменялось другим, порождая в душе сумятицу, тревогу. Вместе с тем фигура царя представала в воображении в своей страшной двойственности: царь ласковый, портретный царь, и царь, показанный в книжечке, — хищный царь-обманщик, со злобно оскаленными зубами, готовыми грызть человеческое тело. Эта двойственность не давала покоя, требовала сделать выбор, признать какой-нибудь один из этих обликов.

Целый ряд жизненных фактов, которые довелось наблюдать Лобановичу, и то, как относились к простому человеку люди, стоявшие выше его, и весь общественный уклад — все это вместе являлось наглядным подтверждением тех мыслей, которые высказывались в книжечке. Но неужели люди не замечают этого? Неужели все эти чиновники, учителя с высшим образованием, которые воспитывают людей нового поколения, неужели все они — сознательные лгуны и прохвосты? Как могло случиться, что люди ума, люди высокообразованные одобряют, восхваляют этот политический строй, находят его лучшей формой общественной жизни, которой нужно служить, помогать, которую нужно оберегать?

Эта маленькая книжечка произвела целую революцию в мыслях Лобановича, показала положение вещей в совершенно новом освещении.

Книжечку носил он с собой, а вечером, ложась спать, на всякий случай прятал подальше.

Постояв на крыльце, Лобанович идет в квартиру, одевается, берет палку и выходит на выгон.

Его заинтересовало, кто бы это мог бродить у него под окнами.

Осторожно идет он к реке, присматривается, видит: оттуда кто-то движется. Подходит ближе. Оказывается, это старый дьячок Ботяновский.

Неужели это он подсматривал в окна? Не нравится что-то дьячок учителю, вот почему и с визитом к нему не собрался до сих пор. Дьячок медленно плетется к своему дому, а Лобанович идет в сторону железной дороги, чтобы побыть наедине со своими мыслями.

1926–1927

НА ШИРОКИЙ ПРОСТОР

(Из трилогии «На росстанях»)

На простор, на широкий простор!

Я люблю родные просторы, люблю их необозримые розовато-синие дали, полные жизни, бесконечного разнообразия красок земли и неба, где так много раздолья для твоих глаз, где молчаливые дали, окутанные тоненькой синеватой дымкой, думают какую-то извечную свою думу и так сильно влекут, манят заглянуть за светлую завесу их мудрости, познать их тайны. Я люблю эти дали, где ласково-приветливое солнце рассыпает свои улыбки и так нежно проводит метелочкой лучей своих по лицу земли и легкий ветерок колышет на ветвях зеленые листья, расчесывает и путает косы кудрявых сосен и качает над полем серебристо-серую рожь, мгновенно меняя, переливая ее живые, подвижные тени, словно выкатывая из земли дымчато-льняные бесконечные, безостановочные волны.

Я люблю родные просторы, где среди полей и лесов разбросаны человеческие селения, небольшие, хозяйственно обставленные дворики, низкие хатки, окруженные вербами, липами, вязами и кленами, где проходит вся жизнь крестьянина с ее тревогами, надеждами, с ее радостями и печалями и где затаенные крестьянские думы сливаются с думами просторов.

Я люблю эти дали, когда над ними расправляет свои крылья грозная туча и катит перед собой огромные златорунные клубы облаков, гневно отбрасывая тени на грани земли и неба, разливая громы и сотрясая притихшие, словно онемевшие поля и леса.

Будет буря, ударит гроза…

Ласка и гнев, тишина и буря! Я приветствую вас, когда вы приходите в свой срок, выполняя извечную волю жизни.

На простор, на широкий простор!

За Сельцом дорога круто поворачивала на гать с мостиком через Телешев Дуб и сразу же поднималась на горку в лес.

Вечерело. С болот потянуло теплой сыростью. Над лозняком расстилался белесый туман. В ольшанике, на опушке леса, засвистел соловей. А лес, неподвижно развесив свои ветви, молчаливо