Алексей Першин - Не измени себе Страница 26

Так они и добрались до дома. Сколько потом Соня ни рассказывала, как ее спасал Огонек, как он ей сочувствовал, ей не верили.

— Это был у тебя бред. Скотина есть скотина.

И сейчас Софья, вспомнив старое, быстро и с вниманием прочла короткую статейку, посвященную коню.

«Основным мероприятием по увеличению конского поголовья считать безусловное выполнение совхозами, колхозами, единоличниками и всеми хозяйственными организациями, имеющими лошадей, плана выращивания конского поголовья молодняка».

И дальше перечислялись льготы тем, кто будет заботиться о лошадином потомстве.

Согласилась про себя: нужное решение. Что вложишь в молодняк, то и получишь. Конь сторицей отплатит за внимание к себе.

Но вот дверь распахнулась. Вышел ее сопровождающий. Он был бледен. На лбу и на верхней губе капельки пота.

— Софья Галактионовна, — сказал он взволнованно, — вам сейчас придется не очень легко. Моя фамилия Голубев. Андрей Иванович Голубев. С кем бы вы ни встретились, требуйте моего свидетельства. Вы запомнили мою фамилию?

Вот когда пришло волнение. И, странно, не из-за себя.

— Иван Андреевич Голубев, — невнятно прошептала она.

— Андрей Иванович.

— Да, да. Андрей Иванович…

Резко распахнулась дверь. На пороге показался высокий тощий человек с землистым лицом.

— Гражданка Пухова. Войдите.

Софья переступила порог кабинета следователя. Этот порог она потом переступала целых два месяца, проклиная и этот кабинет, и его хозяина. Ее, оказывается, арестовали далеко не по пустячному делу. Как выяснилось, Кондрат был одним из главарей кулацкого мятежа, вспыхнувшего в Рязанской области еще в девятнадцатом. Мятеж не удался, кое-кого схватили, но главные организаторы успели скрыться. Как она догадалась, где-то еще оставались террористы, может, вызревал нарыв.

Следователь, который ее допрашивал, предъявил Софье обвинение, что она если не была участницей того мятежа, то все-таки знала о его подготовке, потому должна знать и его участников.

Софья категорически это отрицала. Назвала лишь имена некоторых людей, приходивших к ним в дом, но понятия не имела, кто они и зачем собирались, фамилии их она не знала. Но следователь не верил ни одному ее слову. И только ссылка на Голубева возымела действие. Софью оставили в покое, а через два дня перевели в другую камеру, более просторную и светлую.

Были и другие причины для удивления. После решительной ссылки на Андрея Ивановича Голубева, а особенно после того как она потребовала очной с ним ставки, ей стали доставлять свежие газеты, среди которых она обнаружила и немецкие. Правда, о знании немецкого языка, а также о том, что она читает на английском и французском языках, она сообщила при первом же допросе. Газеты, конечно, обрадовали ее. Читать их в прошлом удавалось нерегулярно, Софья старалась не демонстрировать свое знание языков при муже, чаще всего читала, когда бывала одна в Москве.

Заметная перемена наступила и в питании. Оно стало вполне сносным, даже сытным.

На третий день ее пребывания в новой камере к ней явился элегантно одетый мужчина с красивой проседью в черных, будто взбитых волосах.

— Гутен таг, геноссе Софья Галактионовна, — произнес он с порога.

От удивления она встала и, как девочка, послушно ответила, но также по-немецки:

— Добрый день, товарищ… Но… Я не понимаю…

— Посетитель рассмеялся.

— Как же «нихт», когда понимаете? — А дальше не произнес ни одного русского слова.

Они заговорили о том, где, когда и долго ли она изучала языки. Софья отвечала подробно и откровенно. Человек сказал, что ее познания в немецком языке, конечно, не очень глубоки, но вполне приличны. И добавил, что ее акцент очень похож на прибалтийский.

— Вы не жили в Прибалтике до революции?

Нет, она не жила там и даже ни разу не бывала.

Знаниями английского и французского языков посетитель остался недоволен.

— Да, тут у вас… того… Не для профессионала, особенно английский. Мало вам, видно, влетало от ваших преподавателей, — сердито заключил он, заставив Софью покраснеть.

— А вам что же… часто ижицу прописывали? — не удержалась от колкости Софья.

— Ох, прописывали. Порассказать бы — потехи не оберешься, — и подвел итог беседе: — Я бы не прочь, Софья Галактионовна, подзаняться с вами, если на то будет воля высокого начальства.

И с тем отбыл, оставив в полном недоумении «фрау», «мадам» и «миссис» Пухову. Что все это значит? Арестована, а кормят далеко не как арестантку. Ее защищает Голубев. А кто он такой? Неужто он здесь всесилен?

Всем, кто бы ни приходил в ее камеру, Софья казалась спокойной и безмятежной, она всех встречала с улыбкой, лишь изредка допускала иронические замечания. Но когда наступала ночь и по ее просьбе караульный тушил свет (была для нее позволена и такая поблажка), страх и беспокойство давили. Где Женя? Что происходит с Романом? Жива ли Глаша? Что стало с Ниной? Если она уехала после происшествия в риге вместе с Кондратом, а потом он возвратился один, жива ли она вообще? Этот зверь на все способен. «Образцовый хозяин!»

«Бедный отец! — вдруг подумалось Софье. — Какой провал ждал тебя с твоей идеей! Пусть земля тебе будет пухом, отец! Ты был честным революционером. Не вина, а беда твоя, что ты ошибался».

Сейчас Софью пугала неизвестность. После того как она заявила категорический протест и потребовала очной ставки с Голубевым, вот уже кончается вторая неделя, а о ней будто забыли. А может, и в самом деле забыли? Чепуха! Есть же закон. Она попросила, чтобы ее вызвал следователь; ей ответили, что новый следователь пока еще не назначен.

Почему новый? Софья когда-то слышала, что судье или следователю можно дать отвод, но она-то сама этого отвода не давала!

С первых же дней ареста Софья настойчиво просила узнать, что стало с ее детьми. Пусть хотя бы сообщат, живы ли они.

К просьбе ее отнеслись с пониманием.

И вот она идет по знакомым уже, длиннющим коридорам, спускается на первый этаж и попадает в незнакомый ей кабинет. Молодой человек, сидевший за столом, небрежно бросил конвоиру:

— Можете быть свободны, — и Софье — Садитесь, гражданка Пухова. Прошу вас, не нужно держать руки за спиной. Вы читали сегодняшние газеты?

— Нет, еще не приносили. К одиннадцати бывают.

— Вот, пожалуйста. «Правда», «Известия», «Труд». Прошу.

Раздался звонок. Молодой человек в полувоенной форме направился к обитой кожей двери, на ходу бросил:

— Я отлучусь, а вы пока что читайте.

Она принялась за газеты. Минут через пятнадцать вернулся секретарь или адъютант, бог его знает, как он тут значился. Под мышкой он нес толстую папку.

— Ну?.. Не скучаете? — молодой человек улыбнулся Софье.

Она улыбнулась ему в ответ и, не считая нужным скрывать удивления, произнесла:

— Вы обращаетесь со мной, как с хорошей вашей знакомой.

— Правильно, — будто обрадовался собеседник. — Давным-давно вами занимаемся и потому хорошо познакомились. Извините, — он опять скрылся в кабинете и тотчас вышел оттуда, но дверь за собою не закрыл. — Входите, прошу вас.

Высокий худощавый человек в пенсне, одетый в строгий темно-коричневый костюм гражданского покроя, тотчас поднялся, как только Софья появилась на пороге.

— Проходите, гражданка Пухова. И садитесь поближе. Разговор у нас с вами долгий и очень серьезный.

Этот человек, казалось, сто лет не улыбался, а тут явно старался быть любезным.

Сел он только после того, как села Софья.

— Прежде всего… познакомимся. Я начальник одного из отделов ОГПУ. Зовут меня Николай Петрович Сазонов. Дело ваше очень сложное, запутанное, потребовалось немало времени, чтобы разобраться в нем. В этом повинны, если откровенно говорить, и вы сами.

— Помилуйте, каким образом?

— Наш работник Голубев… Андрей Иванович Голубев сказал вам, чтобы вы сослались на него, если вам предъявят обвинения, как одному из участников подготовки кулацкого мятежа.

— Но я так и сделала.

— Да, но сделали это, когда кончалась третья неделя вашего пребывания в этом здании.

— Но я же доказывала, что обвинения против меня абсурдны.

— Слова надо подкреплять документами, неопровержимыми фактами или ссылаться на свидетелей.

— Я полный профан в юридической практике. Никогда не имела дела с судом, полицией, милицией и тем более с ОГПУ.

— Вот как?

Николай Петрович наклонил голову и поверх стекол пенсне пристально поглядел на нее, рывком придвинул к себе папку, перелистал ее, а когда нашел нужную страницу, тоном осуждения произнес:

— Позволю себе не согласиться с вами, гражданка Пухова. В девятьсот одиннадцатом году во время учебы на Бестужевских курсах жандармы обнаружили у вас нелегальную литературу. Вам грозили серьезные неприятности…