Михаил Аношкин - Человек ищет счастья Страница 26

Когда, наконец, настало время переводить Андрея в общую палату, сразу нашлось столько охотников устроить его с собой рядом, что сестра не на шутку рассердилась, заявив, что сама знает, куда поставить койку и пусть, пожалуйста, не вмешиваются не в свои дела.

Андрееву койку поставили в самом углу, подальше от окон и дверей, возле кафельной печки. И все единодушно решили, что выбор сделан удачно, хотя каждый минуту назад считал свое место наиболее подходящим.

Слева соседом Андрея оказался шофер Семен Колечкин, парень лет двадцати восьми, с пятнами веснушек по всему лицу, смешливыми глазами. В них то вспыхивали, то гасли огненные светлячки, точь-в-точь как у кошки. Семен отрекомендовался примерно так:

— Кличут меня Семеном Колечкиным. Сейчас я жертва несчастного случая. Раньше гонял «Победу», теперь, как видишь, самолет, — и показал на правую руку, замурованную в гипс. Рука была согнута в локте и, чтобы не свисала вниз, крепилась особой подпоркой. Один конец ее упирался в гипсовый корсет на боку. Спал Семен на спине, и больная рука хитрым сооружением возвышалась над кроватью. Его и назвал Семен «самолетом».

Вторым соседом был Зиновий Петрович Котов — «профсоюзный бюрократ», как величал его Колечкин. Лет ему было под сорок. Носил почти незаметные маленькие усики. Андрею казались они приклеенными.

Первое время Андрея утомляли «ходячие» больные. Они, каждый на свой лад, старались проявить к нему максимум внимания, забывая о своих недугах. То один, то другой присаживался возле койки, не спеша, с толком рассказывал о своей собственной жизни:

— А у меня, знаешь, однажды было…

И Андрей стал бояться гостей. Услышит неторопливый стукоток костылей или тихие, шаркающие ноги, закроет глаза и гадает: «Мимо или ко мне? Мимо или ко мне? Хоть бы мимо!» Но стукоток прекращался возле Андрея, затем скрипела старенькая табуретка под тяжестью тела и тихий ласковый голос спрашивал:

— Спишь, сосед, или нет? Я тебе вот гостинцев принес: баба сегодня приходила, так что ты возьми, не брезгай.

Андрей с сожалением открывал глаза, отказывался, но потом благодарил за гостинцы. За гостинцами, конечно, следовал и разговор. Однажды Семен возмутился. Когда подковылял очередной сердобольный посетитель и неизменно ласково спросил:

— Спишь, сосед, или нет? — Семен поманил его пальцем и на ухо, но чтобы слышали все, прошипел:

— Слушай, братец! Катись-ка ты отсюда на третьей скорости. Ей-богу!

— Я что? Отвлечь бы его, побалакать.

— Пойдем в коридор и побалакаем: я тебе, пожалуй, про Адама и Еву расскажу.

— Ладно, ты не сердись. Я ведь с открытой душой…

— А я с поганой?! Да вы с открытыми душами своими разговорами угробить его свободно можете. Парень он стеснительный, отбрить не смеет. Сам не видишь? А ну, катись, катись.

Андрей слышал, но вида не подал, мысленно благодарил Колечкина. Скоро стукоток костылей затих в другом конце палаты.

Когда стало легче, Андрей попросил сестру принести книжек.

Чтение скрашивало однообразие больничных дней. Иногда откладывал книжку в сторону, вспоминал совхоз, егозинские крутые тропы или шумный цех, где раньше работал. Почему-то особенно часто вспоминалась загородка, в которой жила косуля, ее большие, похожие на сливы, печальные глаза. Косуля доверчиво тянула влажную мордочку к Андрею. Борис протягивал свою руку. Козочка обнюхивала ее и пугалась.

— Почему она такая боязливая? — который раз спрашивал Борис, и Андрею уже надоело отвечать на этот каверзный вопрос.

А рядом стояла Нина Петровна, глядела влюбленными глазами на сына и что-то говорила Андрею. Ярко это всплывало в памяти. Зато образ Дуси понемногу стал стираться, тускнеть. Сколько ни силился представить ее, не мог. Одни глаза выплывали ясно: удивленно-радостные и ласково спрашивали: «Неужели ты отчаялся, Андрюша? Разве можно!»

Как-то Семен подсел к Андрею и сказал, небрежно кивнув головой на книгу:

— Когда-то я тоже с ума сходил, запоем читал.

— А теперь? — улыбнулся Андрей.

— Вылечился. Легче стало, ей-богу. Кошмары хоть по ночам не мучают. А то прочитал Гоголя Николая Васильевича, про чертей, да бесенят, да красную свитку — чуть с ума ночью не сошел, ей-богу. Бросил, с тех пор человеком себя чувствую.

— Бить тебя надо за это, а ты хвалишься, — флегматично заметил Зиновий, второй сосед Андрея.

— За что же меня бить-то? — удивился Семен. — За чтение грошей не платят, а я, грешный, люблю гроши. Вот что люблю, то люблю. Будут гроши, будет и житуха, верно, Андрей?

Андрей промолчал. Ему-то известно, каким потом доставались брату Василию деньги, которых всегда не хватало. Но самое главное — ни Василий, ни его жена никогда так цинично не говорили о деньгах и не поклонялись им. А Виктор другой, тот, пожалуй, ради денег готов лоб расшибить.

— Иуда за тридцать серебреников родню продал, — вставил Зиновий и, не мигая, посмотрел своими воловьими глазами на Семена.

Тот снисходительно улыбнулся:

— То Иуда. А я своим горбом зарабатываю и в кубышку не прячу. Люблю хорошо пожить. Так что ты, Зиновий, не задирай меня, не надо. Жить всякий хочет, а я не хуже других, а может, даже лучше. Пожить хочу так, чтоб перед смертью вспомнить, что было! Жил, мол, на свете Семен Колечкин, ничего себе парень, весело гулял, сытно ел, до чертиков пил. Если хотите знать, я и жениться думаю лет сорока. Ей-богу!

— На здоровье, — усмехнулся Зиновий. — Рыжих бабы не больно уважают.

— Не так, браток. Рыжих они больше любят. Огненные они. Вот погоди, выйду из больницы, такой чуб отращу — любо-дорого взглянуть. Не чуб будет, а девичья смерть. Только я жениться не буду до сорока лет, зарок себе дал.

— Всяк дурак по-своему с ума сходит. Про тебя сказано.

— Э, брось, Зиновий, ты б сейчас сам не прочь пожить так, да жена не дает!

— Что́ брось? Тебя с такой философией изолировать надо. Люди, понимаешь, чудеса творят, и не за деньги, учти!

— На собрании так говори, а здесь частная компания.

— Все-то у тебя навыворот, — рассердился Зиновий и обратился к Синилову. — Не слушай ты его, Андрей, — ахинею он плетет!

— Ну, ладно, — примирительно произнес Семен. — Ты в бутылку не лезь, не надо. Не любо слушать — бывайте здоровы. Курить пойду.

Спорили без особого энтузиазма и злости, не сердились друг на друга, хотя говорили много обидных слов. Спор, видимо, у них уже застарел, родился еще задолго до появления Андрея в палате.

Зиновий поначалу понравился Андрею. Казался он умным, рассудительным мужиком. Чувствуя расположение к себе нового соседа, Зиновий как-то разговорился, и сразу потерял в глазах Андрея многое. О чем только он не говорил, все говорил абсолютно правильно и нудно. Зиновий уморил Андрея. Уже засыпая, Синилов слышал приглушенный голос соседа:

— У них в жизни одна забота — деньги. Ничего святого больше нет. Вот он где еще сидит, этот проклятый пережиток капитализма. И мы должны беречь от него наших советских людей.

Семен по натуре был человеком веселым, общительным, и пусть не во всем соглашался с ним Андрей, а все же с разбитным шофером было интереснее, не кидало в сон.

В пылу спора Семен однажды, усмехнувшись, сказал о Зиновии, как об отсутствующем:

— Вот лежим вместе второй месяц, и второй месяц он все толчет одно и то же. Чудак! Мне его речи и слушать неохота и, каюсь, после них хочется делать наоборот, ей-богу. И, по-моему, Андрей, все члены профсоюза на его заводе дышат сейчас вольготно: слава богу, некому прописи читать.

— Собака лает, ветер носит, — мрачно отозвался Зиновий.

— Нет, в самом деле, — словно не слыша реплики, продолжал Семен, обращаясь к Андрею, — уж очень он, наш Зиновий, любит канитель заводить, даже тараканы дохнут. Правда, Андрей?

— Есть немного, — засмеялся Андрей. Зиновий демонстративно отвернулся. Колечкин подмигнул Андрею:

— По моему разумению, и жена через это из терпения вышла.

— Замолчи, Колечкин! Лишаю тебя слова! — простонал Зиновий. — Не трожь мою жену.

— Не буду, — охотно согласился Семен, а при случае поведал Андрею на ухо: «Это она его шваркнула по загривку, он и скатился с лестницы кубарем. И видишь, какой ущерб — перелом берцовой кости, хромой теперь будет».

У кого что болит, тот о том и говорит. Всякий, кто приходил к Андреевой койке, обязательно говорил о своем недуге. Молчал один Котов, и молчание его было непонятным. Какая беда с ним стряслась, не говорил, а разговор на эту тему ловко уводил в сторону. «Наверно, так и было, как рассказывал Семен, — думал Андрей, — ко всем приходят посетители, а к Котову жена ни разу не пришла». Была, правда, делегация из завкома: принесли Зиновию цветы. Они потом неделю сохли на тумбочке, распространяя вокруг терпкий запах. Зиновий растрогался, жалобно благодарил пришедших: одного хмурого гражданина и двух краснощеких девушек. А прошло волнение, Зиновий вдруг вспомнил какие-то незавершенные дела, оставленные им, воодушевился, перешел на более общие материи, чем сразу привел всю делегацию в уныние. Хмурый гражданин тоскливо поглядывал на дверь, а девушки косили озорные глаза на Семена. Тот подмигнул им и состроил из пальцев чертика. Девушки прыснули в ладони, посмотрели на Котова, снова сделали постные мины. И если посетители не смели прервать разошедшегося Зиновия, то на выручку им пришел Семен.