Пантелеймон Романов - Сборник рассказов Страница 27

I. (Пишет). Ловят… А вы, значит, и еще судились кроме гайки?

II. Скрозь. И все из–за рыбы. Сколько я из–за нее потерпел, — перечесть невозможно. За кольцо судился, на станции вывернул (лески очень хорошо отцепляет). Потом за капусту. Ночью после дождя пошел к соседу в огород за выползками, да капусту потолок. Месяц опять отсидел. А все почему? Потому, что судьи в своем деле ни аза не понимают. Вы вот, как рыболов, все рассудите, а они что?

I. Один, братец ты мой, вред от тебя. Какой же ты гражданин, скажи на милость! Революция была, все кверху тормашками перевернулось, а ты, как сидел на своей рыбе, так и сидишь. В революции–то участия не принимал, небось?

II. Я тут лодку делал…

I. Опять глупость. Какой ты деревни?

II. Запишите Климовой, как раз супротив коровьего перехода. (Судья пишет). А у вас–то тут рыбка есть?.. (Молчание).

I. Вот ты по своей глупости делаешь черт знает что, а теперь приходится возиться с тобой, протокол писать. А это выходит по статье, не совсем для тебя приятной…

II… Уж вы смотрите так, как… Ох, и половились же мы в прошедчем году. Вот, братец ты мой, рыба шла, откуда что бралось!

I. Да подожди ты… (Говорит про себя). На месяц придется…

II. Чегой–то? (Молчание). Вы–то, что тут — на выползка или на простого червяка ловите?

I. Когда ты, наконец, угомонишься? Революцию проспал, обществу от тебя пользы — никакой, капусту чужую топчешь, гайки отвинчиваешь…

II. Да что вы все об гайке об этой!

I. Неужели тебе никогда в голову не приходило бросить это занятие, ведь сколько ты из–за него терпишь…

II. Придираются очень… Ведь из–за этой гайки чего только не наплели на меня: и злой умысел и кража. А там никакой кражи не было, не хуже этого… как его, бутера. Господа ловят — ничего, на пуколках разъезжают, а как мужичок себе полез, так не ндравится. Мне почесть все судьи говорили: брось да брось. Вот и вы тоже. Что ж, я много наловлю? Рыбы–то, слава тебе, господи, на всех хватит. Рыбу жалко, вот и придираются. Конешно, ежели сам рыболов, вот и завидки и берут.

I. Вот что, приятель, твое дело плохо; ты рецидивист…

II. К‑как?..

I. Рецидивист. Упорное расхищение народного достояния. Гайка там, капуста и прочее.

II. Так, так… Гайка эта, значит, теперь на всю жизнь пошла?

I. Да. А сейчас тебя придется отправить…

II. Опять сидеть?!

I. Опять. Иди в коридор, подожди там.

II. Покорно благодарю. Значит, нам одна линия: и при царе сидели и теперь сиди. Тоже рыболов… сволочь! Господи, когда ж это жить посвободнеет! (Уходит.)

НАСЛЕДСТВО

Поезд медленно взбирался на подъем. В стороне от полотна дороги виднелась усадьба с елками.

Посредине зеленой лужайки с бывшими когда–то цветниками возвышалась груда битых кирпичей и мусора. А по сторонам стояли с раскрытыми крышами амбары и сараи, с сорванными с петель дверями и воротами.

— Вон они, умные головы, что тут наработали, — сказал сидевший у окна вагона рабочий в теплом пиджаке и в шапке с наушниками. — Заместо того, чтобы народное добро сберечь, они по ветру его пустили.

— У нас тут везде так–то, — отозвался сидевший против него мужичок в полушубке, поминутно почесывавший то плечо, то под мышкой. — Я сторожем в саду был у нашего помещика, — вроде как садовник, — так все по бревну растащили. Дом был громадный, полы эти, как их… паркетные были, а в сенцах пол мраморными плитками весь выстелен был. Так их ломали, эти плитки–то, да таскали домой. Через месяц на этом месте только куча кирпичей осталась, не хуже этого. Вот ей–богу.

— Ну, вот, — сказал рабочий, — от большого ума.

— Потом сторожем меня от обчества к усадьбе приставили от разграбления, — продолжал мужичок.

— Что ж ты, сторожем был, а у тебя только кирпичи остались?

— Одна проформа, — сказал мужичок, махнув рукой и посмотрев в окно. — Им говоришь, а они: "Мы, говорят, тебя поставили, значит, мы хозяева. А то, говорят, вовсе прогоним, если воровать мешать будешь". Ну, недели две всего и посторожил.

— А от кого сторожил–то? — спросил кто–то.

-- …От кого… А кто ее знает, от кого. Для порядка, — сказал мужичок. — Да мне и не платили ничего, только что сам утащишь, то и есть.

В это время вошел новый пассажир, малый в картузе с острыми краями и с причудливой тросточкой, так что все сначала посмотрели на тросточку, а потом уже на него.

— Можно сказать, в наследство богатство досталось, — сказал рабочий, бросив взгляд на тросточку, — и ежели бы люди с разумом да с образованием, так тут бы каких делов наделать можно. Небось, сами в свиных закутках живете, а какой домино своротили ни за что.

— Я тут ни при чем, — сказал мужичок, — я брал, что без лому. И другие бы ничего. А тут в соседней деревне, как стали тащить, поневоле себе… Там целыми возами возили.

— Целыми возами! — сказал старичок из мещан в пиджаке и с толстым шарфом на шее, придвинувшись поближе к говорившим.

— Умные головы… — сказал опять рабочий, угрюмо глядя в окно, — заместо того, чтобы с пользой употребить, они его по бревну…

— Покамест ты их с пользой–то будешь употреблять, от них щепки не останется, — сказало дружно несколько голосов.

— Нешто можно, время горячее, — отозвался старичок с шарфом.

— Сначала захвати, а потом будет что с пользой употребить, — сказал еще голос невидимого пассажира откуда–то сверху. Очевидно, он лежал на самой верхней полке и, свесив оттуда голову вниз, слушал, что говорят.

— У нас тоже иные умники так–то вот говорили, все ждали, не трогали, а на поверку остались без всего, — сказал мужичок в полушубке.

— Это что там говорить. Бобы–то разводить всякий…

Рабочий, на которого напали со всех сторон, казалось, был сконфужен и некоторое время не находил, что сказать. Потом вдруг обернулся к мужичку, который в это время свертывал папироску, положив на колени кисет с махорчиками по углам, и спросил его в упор:

— К какой партии принадлежите?..

Все замерли, повернувшись к мужичку и ожидая, что он скажет.

— Социалисты мы… ну? — ответил мужичок, глядя прямо в глаза рабочему, как будто он был готов сколько угодно выдержать вопросов.

— Социалисты… Нешто социалисты так должны поступать?

— А как же еще?

— Как… — угрюмо отозвался рабочий, — чтобы всем досталось, вот как.

— Кто не зевал, тем и досталось. Нешто мы запрещали. Я вон сторожем был и то ни слова никому. Вот кабы мы сами воровали, а другим не давали, вот бы тогда другое дело.

— Тогда б вы вовсе жулики были.

— А теперь кто?

— А черт вас знает.

— То–то вот и оно–то.

— Без обозначенья остались… — заметил старичок с шарфом, с улыбкой слушавший разговор.

— Без обозначенья, зато с добром, — сказал сторож, сматывая кисет и держа свернутую папироску в зубах.

— С каким добром?

— С хлебом, с каким же больше… А вон у нашего барина в саду куклы белые какие–то были, так их, конечно…

— Толку мало…

— Мы тоже так–то, — сказал парень с тросточкой, — когда своего разбирали, так думали — конца добру не будет: и хлеба, и всего, а как пошли, так, окромя цветочков, да картинок, да финтифлюшек разных, ни черта и нету.

— Не понимаешь ни черта, — вот и нету, — сказал рабочий.

— Да чего ж тут понимать, — сказал парень, — кабы люди делом занимались, а то он все баб срисовывал.

— А куклы белые были? — спросил сторож.

— Были.

— Ну, вот, до старости дожили, а на уме все куклы.

— Вот так наследство досталось! — сказал старичок с шарфом, засмеявшись.

— Кто век свой не работает, от того много не останется.

— Цветочки да картинки получай. А тут хлеба нету.

— Мы этими картинками и так уж горшки, накрываем.

— Больше их и некуда.

— Опять же цветы эти… Вот себе только тросточку и сделал, — сказал парень.

Все посмотрели на тросточку.

— Из какого дерева? — спросил сторож, взяв в руки тросточку и осматривая ее.

— А чума ее знает. Высоченное какое–то стояло, листья в целый пирог… Это уж я из сучка сделал.

— Только всего и наследства получил? — спросил веселый старичок с шарфом.

— Наследство хорошее… — отозвалось несколько насмешливых голосов.

— Пойди поищи охотника, может, и тросточку твою купит. У них есть такие. Они всякую чепуховину покупают, ездят тут.

— Есть, есть, — сказал парень, — к нам приезжали, все кукол этих спрашивали, а мы им всем почесть носы поотбивали.

— И без носу возьмут.

— Что трудовому народу даром не нужно, они еще деньги хорошие заплатят.

— Очень просто. К нам все приезжали уж от начальства из Москвы, картины искали. А у нас только от них одни рамы остались, хорошие рамы были.

— Со стеклами?

— Стекла–то мы раньше выбили.

— Да… наследство…

Поезд остановился. Вошел еще пассажир, высокий худой мужик в старом оборванном лохматом полушубке с мешком на спине, под тяжестью которого он сгибался.

Все молча посмотрели на него.

Он, ни на кого не глядя, искал глазами по полкам места, чтобы положить мешок, который, видимо, оттянул ему все плечи.