Иван Щеголихин - Снега метельные Страница 27

Воспитанный, деликатный, человек науки... Так он и вел себя с ней, воспитанно, деликатно, и нечего горо­дить семь верст до небес. Она помогла ему во время за­чета, он ее поблагодарил, довез до дома. Воспитанно, де­ликатно, все чин чином. А если ты сама втюрилась в доцента Беспалова, так нечего его винить. Не ты первая, не ты последняя, в него весь курс влюблен. «Ишь, цаца какая самонадеянная!..»

Самокритика помогла. На следующей лекции Ирина уже спокойно сидела в первом ряду на прежнем месте. Она относится к Беспалову с уважением,— этого достаточно и ему, и ей. Он и не думал за ней ухаживать, поскольку старше ее лет на пятнадцать по меньшей мере. Посерьезнее надо жить, построже к себе относиться.

Как только Беспалов вошел в аудиторию, он сразу на нее посмотрел — Ирина не сомневалась,— улыбнулся ей и дружески кивнул. Студенты это заметили (Ирина не знала, что девчонки уже шушукаются по этому пово­ду). У Ирины запылали щеки. До самого звонка она не могла сосредоточиться, плохо слушала, ничего не запи­сывала, рисовала в тетради чертиков и — ждала. Неиз­вестно чего конкретно, просто ждала и верила, что до­ждется. Когда раздался звонок п конце лекции, Ирина подняла глаза на Беспалова и увидела, как он легонько кивнул, приглашая ее подойти.

— Помогите мне, пожалуйста...

Сам он понес таблицы, а она взяла заспиртованное в кубической стеклянной банке человеческое сердце. В ка­бинете с черепами он спокойно и просто предложил ей поехать за город в воскресенье.

— Мне кажется, вы смелая. Я научу вас водить ма­шину. Нельзя отставать от эпохи. Говорят, жена иран­ского шаха сама самолет водит.

Ирина представила себя за рулем — в голубой коф­точке, с пышными, рыжими волосами — и сама собой восхитилась.

Поехали за город. На большом пыльном пустыре, где никто не мешал, Ирина пересела за руль. Она вроде бы точно выполнила все его команды, но машина почему-то сильно дернула с места, рванулась. Ирина не успела и глазом моргнуть, как машина проехала весь пустырь, и вдруг по днищу что-то гулко ударило, будто там взорва­лась бомба. Ирина выпустила баранку, в страхе замаха­ла руками. Двигатель заглох.

— Ничего, бывает,— сказал Беспалов.— Не огорчай­тесь.— И поцеловал Ирину в утешение.— Когда сердце борется с разумом, то разум уступает, потому что он умнее.

— Не хочу я водить машину,— сказала Ирина.— Это не для меня.

Она ждала другого. И дождалась...

Свадьбу устроили на квартире Беспалова. Стол ло­мился от всякой всячины, но гостей было немного, во всяком случае, из студентов — никого, а из преподава­телей пришли двое, муж с женой. Что-то торопливое, как показалось Ирине, было в этой свадьбе, что-то нервозное. За столом мать Ирины всплакнула, должно быть, не совсем одобряя выбор дочери — слишком велика была у молодых разница в годах. Или материнское сердце что-то чувствовало неладное.

Очень скоро между ними начались нелады, пришли обиды большие и малые. Видно, слишком привыкли они оба жить только для себя, особенно он. Ирина не знала, с чего именно началось вдруг охлаждение к мужу, порой даже отвращение. В каждой мелочи он поучал ее, урезо­нивал, приструнивал и легко доказывал, что она не права в том-то и в том. Правота его прямо-таки угнетала Ири­ну. Ни в чем он не ошибался, все умел предусмотреть, а ее изобличал постоянно в легкомыслии, в каких-то мелких промахах, высказывал свои замечания умно, язви­тельно. Ирине тошно становилось от его правильности, его умения все замечать и давать оценку. Она злилась, что не в состоянии никому, и прежде всего себе, доказать, какой он мелочный, какой он ничтожный человечишко. И самое ужасное было в том, что он совсем не изменился, он и прежде был таким, только она сама раньше стави­ла ему плюсы там, где теперь появились минусы. Сначала она гордилась тем, что они не пошли расписываться. Они люди современные, без предрассудков, отлично понима­ют, что никакой документ не в силах скрепить чужих и разных, как не в силах разлучить близких и любящих. Беспалов, вероятно, стеснялся идти в загс с девчонкой, да и не скрывал этого: «Хорошо было во времена Пушкина: тройка, ямщик, заброшенная церковь и сребролюбец священник. Браки совершаются на небесах...»

Однако очень скоро Ирину стал оскорблять тот факт, что они не пошли в загс. «В чем тут дело?— недоумевала она.—Ведь я не признаю этой казенщины, этой формаль­ности, но почему это меня задевает?!»

Если бы он теперь предложил пойти зарегистриро­ваться, она наверняка отказалась бы. Но сам отказ до­ставил бы ей удовлетворение и, наверное, принес бы спокойствие. Но Беспалов не предлагал. Любитель по­рядка в мелочах, он забывал о вещах более важных.

Она перестала ходить на лекции по анатомии. Теперь ей казалось, что он играет за кафедрой, как плохой ак­тер. А эти простаки, наивные дети, в сущности, все еще слушают его с раскрытым ртом. Неужели и она была такой же дурой, как все?

Когда она возвращалась из института, он, не стыдясь перетряхивал ее сумку, просматривал все подозрительные бумажки. А на ее возмущение не обращал внимания, доказывая, что в каждой семье должно быть доверие друг к другу. «А доверие, дорогая, зиждется на про­верке».

«Череполог»,— с презрением думала Ирина. Она уже знала, что с помощью своей уникальной коллекции он собирался сделать переворот в антропологии, но во­время спохватился и защитил кандидатскую по вариаци­ям бронхов в детском возрасте. Не один раз приходил на память и тот день, когда она несла из аудитории банку с заспиртованным сердцем; теперь она не могла изба­виться от ощущения, что в груди ее мужа такое же непо­движное, синюшное сердце.

Никогда бы не подумала Ирина, что ей полезут в го­лову пошлые мысли о пропавшей молодости. Студенты стали ее сторониться, кое-кто откровенно называл ее карьеристкой, и никто на курсе не увидел ничего хоро­шего, ничего завидного в ее замужестве.

Они расстались. Кажется, оба с чувством облегче­ния. Хотя у Ирины была тяжесть не только на душе — пришлось сделать аборт, тайком, второпях, на квартире у старой акушерки. Тошнотворно пахло хлорамином, дверь и окна плотно застилали толстые, непроницаемые одеяла, и старая абортмахерша просила не орать, иначе их накроют. Ирина заплатила четыреста рублей, потом месяц пролежала в гинекологическом отделении, и весь институт узнал, что попала она туда после криминально­го аборта. Выздоравливала она вяло и без всякого же­лания.

В институт Ирина не вернулась. Мать переживала, плакала, пыталась ее растормошить, оживить, но Ирина замкнулась, как бы спряталась вся в невидимую скорлу­пу. С тупым упрямством она стала раздобывать морфий по аптекам, пока не запаслась дозой, способной умерт­вить троих. Запаслась и вздохнула с облегчением, будто уже покончила с собой. Снова увидела солнце, травку у канав, людские толпы на улицах, услышала птичий гомон на тополях.

И снова стала ждать счастья. Нередко, по инерции прежней жизни ей вспоминались афоризмы Беспалова, которые он так любил произносить к месту и не к месту. Когда-то давным-давно, в далекой древности, не было на земле мужчин и женщин, а жили просто люди, спокойно жили, без любви и страданий. Но чем-то страшно разгне­вали бога, он взял карающий меч и разрубил каждого из людей на две половины: мужчину и женщину. Все они перемешались, и теперь мучаются до той поры, пока каж­дый не найдет свою половину.

Наивная премудрость мало утешала Ирину, но тем не менее она стала надеяться, что ее заветная половинка где-то бродит по белу свету, также страдает и, наверное, так же вот, как она, ошибается, принимая чужую за свою...

Она поступила сестрой в хирургическое отделение и стала искать утешения в работе. Повседневные больнич­ные заботы, тревоги отвлекали ее от тягостных мыслей, прошлое постепенно стиралось в памяти. Желание нра­виться, быть в центре внимания восстанавливалось, как восстанавливается здоровье после долгой болезни. Ири­не снова захотелось видеть подтверждения тому, что она и мила, и добра, и красива. Ей по душе пришлась рабо­та в хирургическом отделении, нравились хирурги, народ резкий, грубоватый, прямодушный.

Грачева она выделила среди других не сразу, понача­лу, пожалуй, даже не заметила его. Но больные чаще других упоминали именно Леонида Петровича, стара­лись попасть к нему и на операцию, и на консультацию. А у него ни роста, ни голоса, ни характера, как показалось Ирине на первый взгляд. Самая заурядная внеш­ность. Но что странно — он не здоровался с ней. Прохо­дил мимо нее, как мимо столба, иногда взглянет мимо­летно, а чаще и не заметит. Казалось бы, и ей следует ответить тем же, не замечать — и крышка, но ему это удавалось, а ей нет. Даже высшее учебное заведение не научило его обходительности. Впрочем, как заметила Ирина, с другими-то он раскланивался и весьма учтиво, даже с санитарками. В один прекрасный день она сама громко, с вызовом поздоровалась с ним, он это принял как должное, вежливо ответил, а на другой день снова прошел мимо Ирины, как проходил мимо колонн в подъезде.