Анатолий Дементьев - Прииск в тайге Страница 28

На узких улицах Златогорска появились рабочие с красными знаменами. Они шли и пели:

Смело, товарищи, в ногу,Духом окрепнем в борьбе…

Демонстранты двигались по Большой Нагорной, по Уфимской, Таежной и другим улицам к Оружейной площади. В колоннах шагали рабочие заводов и фабрик, железнодорожники, мукомолы, кожевники. По досчатым тротуарам следом за ними бежали мальчишки, во все глаза глядя на невиданное зрелище. Ветер хлопал полотнищами алых стягов, далеко вокруг разносил песни. Сам воздух казался каким-то необыкновенным, будоражил людей.

В царство свободы дорогуГрудью проложим себе.

На Оружейную площадь отовсюду стекались тысячи людей. Никогда еще не было в Златогорске, чтобы в одном месте собралось столько народу. На возвышение, наспех сделанное из пустых ящиков и бочек, притащенных сюда из ближайшей бакалейной лавки, поднимались ораторы, говорили о свержении Николая Кровавого, о свободе, которую получил народ, о равенстве и братстве, о том, что пора кончать проклятую войну с немцами. Давыд Рогожников, Петр Земцов и другие члены Златогорской большевистской организации выступали на митингах, объясняя народу положение в стране, линию большевиков, распространяли среди населения резолюции Первой Уральской областной партийной конференции об отношении к Временному правительству и войне.

Куприян Егорович Мохов тоже пришел на площадь. Во главе большой колонны рабочих, шагавших по Уфимской улице, он узнал своих бывших постояльцев. Давыд Рогожников нес в сильных руках свежеостроганное древко, на котором развевалось красное полотнище. Рядом шагал Петр Земцов, сильно похудевший, с воспаленными глазами. Куприян Егорович побледнел, попятился и стал креститься дрожащей рукой. Кто-то схватил его за локоть и крепко сжал.

— Что я говорил, Куприян Егорыч? Вот они, смутьяны-то, богохульники-то. Теперь сам видишь.

Мохов повернулся. Сзади него стоял Дулин. Поглаживая рыжую, в мелких кольчиках, бороду, он злобно смотрел на демонстрантов.

— Да что же это делается-то на белом свете, Матвей Матвеич? — плаксиво спросил домовладелец. — Что дальше-то будет?

— Поживем — увидим, — ответил купец. — Хорошо они поют, а вот куда сядут… Пойдем-ка отсюдова, Куприян Егорыч, нечего на оборванцев глядеть.

Громадный двор зареченского скупщика Парамонова обнесен высоким глухим забором, по верху натянута колючая проволока, словно копья торчат из досок кованые гвозди. Шатровые ворота закрыты. Во дворе, выложенном каменными плитами, разные службы: амбары, конюшня, курятники, свинарники, коровники. Два цепных пса, каждый с теленка ростом, денно и нощно сторожат добро Игната Прокофьевича Парамонова.

На рассвете хмурого холодного утра в ворота кто-то сильно застучал. Из глубины двора выскочила огромная собака и, глухо рыкнув, с разбега ударилась в калитку. Человек по ту сторону забора в страхе отскочил. Злобно и хрипло залаяла вторая собака. Послышался скрип двери, сердитый окрик, и темная фигура пересекла двор. В калитке открылось окошечко, выглянуло заспанное лицо Федора — сына Игната Прокофьевича.

— Никак вы, Иннокентий Дмитрич?

— Никак я, — передразнил Иноземцев. — Отец дома?

— А где ж ему быть?

— Отопри скорее да попридержи собак.

Федор привык к внезапным визитам горного инженера. Позевывая, он пошел привязывать собак. Вернулся не скоро, загремел цепями и засовами, распахнул калитку. Иноземцев, опасливо поглядывая на привязанных в углу двора рвущихся собак, пробежал по тесовому настилу до резного крыльца. Рванул тяжелую, обшитую серым толстым войлоком дверь, и только оказавшись за ней, вздохнул с облегчением. Потирая озябшие руки, Иннокентий Дмитриевич прошелся по комнате. Бесшумно распахнулись половинки двери соседней комнаты, и между ними возникла мощная фигура Парамонова. Старик широко зевнул, перекрестился и ястребиными глазами оглядел раннего гостя.

— Что рано поднялись? — вместо приветствия спросил скупщик и опять зевнул.

— Плохие вести, Игнат Прокофьич, — хрипло заговорил инженер. — К Зареченску, мне сказали, подходит большой отряд большевиков. Часа через три-четыре будет здесь. В Златогорске власть захватили проклятые голодранцы, организовали свои Советы. Конечно, все это временное явление, но пока восстановят порядок, пройдет какое-то время. Считаю момент очень серьезным.

— А чего пугаться? — спокойно спросил Парамонов. — Зареченск — не Златогорск, пусть только сунутся.

— Какой вы, право! Что помешает им захватить прииск? Старатели только и ждут случая всех нас схватить за горло. Они — сухая солома, чиркните спичкой — к разом вспыхнет. Отряд — это спичка.

— А ежели солому-то водой полить? Ежели мы их за горло схватим? А? Да сдавим, вот так, — старик согнул пальцы в кулак, будто и впрямь кого-то душил. — Казаки-то на что? Забыл?

— Казаки! После того, как исчез хорунжий Тавровский…

— Сопляк он.

— Что вы сказали?

— Сбежал, говорю, ваш хорунжий.

— Да, вот именно сбежал. Струсил. Предал товарищей. После его бегства среди казаков началось волнение, еще неизвестно, на чьей стороне они выступят. Да и командовать отрядом некому.

— Найдется кому скомандовать. Есть верный человек, и Федька там свой парень. Ты не кипятись, Дмитрич. Сядь да расскажи, что знаешь.

— Некогда сидеть, надо действовать.

— Будем и действовать.

Спокойствие Парамонова передалось и горному инженеру. Он перестал метаться по комнате, бросил на скамейку форменную фуражку и сел на нее. Вошел Федор. Парень в отца и лицом, и ростом, из себя красавец, могучий, такой же хитрый, как и родитель, отчаянно смелый и проворный. Прислонясь к косяку, стал слушать разговор отца с инженером. Иноземцев говорил быстро, запальчиво, Игнат Прокофьевич отвечал не торопясь, рассудительно, на губах старика играла снисходительная улыбка.

— Значит, решено, Игнат Прокофьич?

— Выходит, решено.

Инженер поднялся, нахлобучил смятую фуражку и, провожаемый Федором, ушел. А через полчаса Федор, одетый в новенький полушубок и подпоясанный цветным гарусным кушаком, на лучшей лошади галопом помчался по спящим улицам Зареченска.

Едва из-за гор выглянуло солнце и разбросало по долине скупые негреющие лучи, как на дороге, ведущей к прииску со стороны Златогорска, показался большой вооруженный отряд. Люди, одетые в овчинные полушубки, солдатские шинели, короткие пальто, кожаные или суконные тужурки, были вооружены трехлинейными винтовками, охотничьими дробовиками, револьверами, саблями. Отстав на версту, тянулся обоз. Впереди отряда ехала группа всадников, среди которых выделялся коренастый крепкий мужчина лет сорока, с лицом строгим и волевым. Придержав лошадь, он поднес к глазам бинокль и долго смотрел на раскинувшийся внизу старательский поселок. Подозвал одного из всадников.

— Топорков, как думаешь, нас там ждут?

— Григорий Андреич уверен, что нет. Ежели внезапно ударим — наш будет Зареченск. Без боя возьмем.

— На это рассчитывать рискованно. Казаки в поселке.

— Каргаполов давно ведет работу в казарме. У него агитаторы есть, из казаков же. Как хорунжий у них улизнул, многие сразу стали на нашу сторону.

— Н-да… — Давыд Рогожников еще раз посмотрел на поселок. — Как по-твоему, откуда лучше выехать к Зареченску?

— От речки, за кустами, потом огородами.

— Возьми пять бойцов и поезжай вперед, разведай.

Василий Топорков круто повернул рыженькую мохнатую лошадь, что-то сказал товарищам, и шестеро конников поскакали к Зареченску. Рогожников, не отрываясь, наблюдал за ними в бинокль. Вот маленький отряд скрылся за пригорком, вот он показался у окраины поселка и вдруг рассыпался. Фигурки всадников, отчетливо видные на белом поле, заметались. Взмахнув руками, один всадник упал с лошади, потом второй, остальные поскакали обратно.

— А, черт! — скрипнул зубами Давыд. — Напоролись, — и, привстав на стременах, громко подал команду: — Приготовиться к бою! Отря-а-ад! За мной!

Пришпорив коня, он поскакал к прииску. За ним рванулись все конники. Отряд растянулся в цепочку и стал огибать Зареченск по извилистому берегу Черемуховки, прикрываясь хоть и голыми, но густыми кустами. Бойцы срывали с плеч ружья и винтовки, вытягивали из ножен клинки и, размахивая ими, ворвались в узкие улицы поселка. И тотчас с огородов, из дворов, с чердаков и еще откуда-то часто защелкали выстрелы. Группы конных казаков появились справа, слева, впереди. Со свистом и гиканьем они врезались в отряд Рогожникова. Все смешалось в кучу, и нельзя было разобрать, кто наступает, а кто обороняется. Испуганно ржали лошади, вздымаясь на дыбы, били по воздуху передними ногами, крутились на месте, разбрасывая снег, падали, увлекая за собою всадников. В солнечных лучах молниями вспыхивали клинки, оставляя за собой еле уловимый голубовато-серебристый след. В морозном воздухе сухо щелкали выстрелы, зло свистели пули и с коротким чмоканьем ударялись в бревна, в камни, зарывались в снег, поднимая облачка белой пыли. Хриплые выкрики людей, ругань, стоны и предсмертные вопли слышались там и тут. Падали всадники, расползались красные пятна по взрыхленному конскими копытами снегу. Серая лошадь, звонко заржав, повалилась на спину, придавив собою всадника — молодого светловолосого парня в черном коротком полушубке. Над парнем нависла тень разъяренного казака. Крутанув по воздуху саблей, он крикнул остервенело: