Владимир Петров - Польский пароль Страница 28

Он, как никто другой, понимал абсурдность упрямой затеи фюрера: дорогостоящий и громоздкий бетонный бункер со множеством подземных казематов в любом случае мог быть обнаружен авиаразведкой, и уничтожение его не составляло труда для авиации, несмотря на семиметровые перекрытия из сплошного бетона. Тем более теперь, когда «летающие крепости» и «либерейторы» противника запросто берут на борт супербомбы весом в несколько тонн.

Что ж, чем хуже — тем лучше. Этим давно уже руководствовались друзья Крюгеля из тайной офицерской оппозиции. Очередная глупость Гитлера в общем-то работала в их пользу, и потому Ганс Крюгель, шеф-строитель «Хайделагера», отнюдь не собирался саботировать или тормозить эксперименты с бесполезными бункерами. Пусть будет так. Жаль только выброшенного на ветер дефицитного материала, особенно высокосортного цемента. Да и напрасного труда жалко.

В летние дни на полигоне изрядно доставалось всем. Даже толстяк Грефе осунулся, похудел, штаны и засаленный пиджак болтались на нем как на вешалке. Его можно было понять — целый месяц бессонных ночей. С наступлением лета испытательные стенды полностью перешли на ночную работу, в целях маскировки ракеты запускались только в темное время суток. И не без основания. Говорят, что в окрестных лесах действуют отряды польского Сопротивления, а по данным Ларенца, в район полигона заброшены советские диверсионные группы.

Из ракетного штаба генерала Дорнбергера в Шведте-на-Одере, который имел кодовое наименование «00400», почти ежедневно поступали указания, приказы, сыпались окрики; высокое начальство торопило «Хайделагер» с окончанием экспериментов. Фюрер требовал уже текущим летом во всем объеме развернуть против Англии ракетную войну, рассчитанную на то, чтобы наконец-то поставить на колени строптивых «сынов Альбиона».

А на испытательной площадке, как назло, началась серия неудач: запускаемые ракеты взрывались и падали одна за другой.

Крюгеля это не могло не заинтересовать. Однажды поздно вечером, несмотря на адскую усталость, он решил под благовидным предлогом побывать на испытательном стенде, выразить сочувствие бедняге Грефе, а заодно попробовать узнать, в чем же все-таки дело? Ему в самом деле не мешало знать о ракетных перипетиях из первых рук. Не понадобятся ли вскоре эти сведения Клаусу фон Штауффенбергу или его друзьям? На днях англо-американские союзники высадились в Нормандии, а это наверняка поведет к большим переменам, может быть, даже внутри Германии.

Фриц Грефе мотался по слабо освещенной платформе, бегал вокруг торчащей вертикально ракеты, уже поставленной на кольцевой стол. Электрики что-то напутали с кабелями и штекерами, ведущими к «воспламенительному кресту», шеф-инженер ругался, размахивая руками. Бледное отекшее лицо его издали напоминало напудренную клоунскую маску.

Увидав Крюгеля, он сердито отшвырнул потухшую сигару:

— А ты зачем здесь? Что случилось?

— Прошу извинить, доктор. Но я был вынужден прийти по поводу готового бункера… — схитрил Крюгель. — Нам срочно нужно вместе с вами осмотреть его, чтобы затем предъявить имперской комиссии. Когда вы сможете?

— Тьфу! — сплюнул Грефе. — И ты из-за этого шляешься тут по ночам? Какого черта тебе не спится? Мог бы зайти утром. Или позвонить.

— Но утром вы спите. Зачем же я буду будить вас после такой вот дьявольской ночи?

Это было резонно. До самого обеда доктор обычно храпел мертвецким сном.

— Пожалел, значит? — хмыкнул ракетчик. — Что-то много вас, жалостливых, развелось на мою голову. Ладно, поговорим. Иди пока в стартовый блиндаж. Я буду через пять минут.

Часовой-эсэсовец, слышавший разговор, молча, не требуя документа, пропустил Крюгеля в помещение подземного КП. У рабочего пульта доктора Грефе царил образцовый порядок. Через смотровую щель, заделанную броневым стеклом-триплексом, хорошо была видна ракета, окутанная прозрачным облаком пара. Справа в бункере, вдоль бетонной стены, виднелись склоненные головы офицеров-операторов — на фоне искрящихся, разноцветно мигающих сигнальных лампочек на панелях управления. Прозрачная плексигласовая стенка, отделявшая комнату операторов, размазывала и искривляла очертания людей, предметов, приглушала смутно доносившиеся оттуда команды — сплошная абракадабра цифр.

Таинственный полумрак, настоянный на остром запахе нагретых радиодеталей, рождал ощущение чего-то нереального, почти фантастического. Крюгель вдруг вспомнил недавние запальчивые рассуждения доктора Грефе о «полетах к дальним планетам». Усмехнулся: красивая демагогия, за которой упрятано элементарное — стремление к масштабному убийству. И не более того…

Полистал лежащий на столе Журнал регистрации испытаний. Ну и почерк у этого Грефе! Не письмо, а судорожная пляска букв, не строчки, а базарная толкучка — все вкривь и вкось. Это и немудрено, ведь речь везде идет о срывах, неполадках и дефектах, Тут не до стилистики! И выругаешься, и плюнешь, и перо отшвырнешь к чертовой матери. Можно понять самого Грефе.

Но все-таки, все-таки… О чем же он пишет? «Пожар в сопловой части…», «Неполадки в работе турбонасосного агрегата…», «Потенциометры вышли из строя…», «Нарушения в программированной системе управления…», «Редукционные клапаны работают плохо…».

Н-да, никакого общего знаменателя…

Крюгель предполагал, что неисправности, приводящие к взрывам и падениям ракет, наверняка носят обобщенный характер и что в принципе они однотипны, проистекают от одной и той же коренной причины. От какого-то слабого, наиболее уязвимого места в конструкции.

Оказалось, не так, вовсе не так. Причин было много, и притом разных, вызывавших неполадки практически во всех узлах, во всех рабочих отсеках ракеты. А это говорило о том, что до надежной ракеты, до «вундерваффе», на которое можно уверенно положиться, еще очень далеко. Этот вывод мог сделать не только он, инженер Крюгель, но и любой, хоть сколько-нибудь грамотный технически специалист.

Видимо, сама история не позволила сумасбродному фюреру заполучить в руки грозное и опасное оружие, не выделила необходимый лимит времени. Впрочем, как знать… Ведь тот же Грефе однажды проболтался за выпивкой, что еще зимой 1944 года в горах Гарца, близ Нордхаузена, на подземном заводе Миттельбау-Дора уже начато серийное производство ракет А-4 (Фау-2).

Что ж, если даже предположить пятидесятипроцентную надежность серийно выпущенных ракет (а журнал Грефе подсказывал именно эту цифру), то и в этом случае воздушный роботблиц может дорого обойтись англичанам…

Ворвался Грефе, бесцеремонно оттолкнув Крюгеля, приник к перископу, бросил в микрофон:

— Внимание, запал! Первая ступень!

Крюгель наблюдал в смотровую щель. Под ракетой вспыхнуло пламя, ярко-оранжевым водопадом ударило вниз на стальной конус отражателя. Все потонуло в нарастающем грохоте, доносившемся даже сквозь толстые бетонные стены.

— Главная ступень!

— Отрыв! — слышалось из репродуктора, — Пошла!

Гулко отсчитываются секунды: три, четыре, пять… восемь… одиннадцать… И вдруг хриплый, полный досады голос;

— Клапан сброса окислителя не открылся! Доннерветтер!

— Она падает!..

…Грефе бегал по комнате, закинув за спину короткие толстые руки. У него было взмыленное, мокрое от пота лицо и невидящий, полубезумный взгляд, — натыкаясь на стулья, он пинками отбрасывал их в сторону. Вошли два стартовых инженера, однако Грефе прямо с порога вытолкал их в шею с площадной бранью.

Крюгель благоразумно отступил в угол. Он вдруг по-человечески пожалел этого недотепу-фанатика, умудрившегося до пятидесяти лет прожить одиночной — без друзей и близких. Впрочем, вместе с жалостью к себе Грефе внушал страх: одержимый опасен для окружающих и способен на все.

Вынув из сейфа графин спирта, инженер-ракетчик выпил полстакана, перевел дыхание и только тогда соизволил заметить полковника Крюгеля.

— Ты еще здесь? Шел бы лучше спать. И вообще, катись отсюда ко всем чертям! Мне тошно и без тебя.

— А бункер? — все-таки напомнил оберст.

— Плевать я на него хотел! И на всех дураков, которые его придумали. Мне надо завершить испытании ракеты, иначе меня повесят. Как повесят и тебя за твой бункер. Хотя ты-то ведь уже построил его? Только сам не знаешь зачем. Верно? Хо-хо! Могу посоветовать: посади туда этого прыщавого фискала Ларенца. Выпить не желаешь?

— Нет, благодарю. И вообще, мне не хотелось бы задерживаться, отвлекать вас от дел.

— Скажи, пожалуйста, какая деликатность! — Грефе растопыренными пальцами поскреб кудряшки над ухом. — Я бы назвал это настырной деликатностью — есть у тебя такое качество, Крюгель. И оно мне нравится. Хотя, может быть, оно не совсем вписывается в общий эталон образцово-показательного немца…