Василий Еловских - Старинная шкатулка Страница 28

— В быстротечное время живем, Зоя Васильевна, — сказал он и тут же упрекнул себя за пошловатую фразу.

«Она боится показаться излишне уступчивой и легковесной».

Они зарегистрировались где-то в конце отпуска.

— Сейчас делают богатые свадебные вечера, — сказала она с жалкой улыбкой, которая сильно старила ее. — Мне удалось занять только пятьдесят рублей. Но этого маловато, конечно.

— А зачем нам богатый? Пусть будет самый скромный.

— Да, да! — обрадовалась она.

— И потом… Надо бороться с пьянством, — усмехнулся Горшков. — Сейчас везде борются.

— Ну уж, на свадьбе-то…

— У меня тоже есть шестьдесят рублей.

— А на билеты?..

— Оставил.

— Ну, тогда, что говорить!.. Слушай, Дим! А может, ты все же сюда переедешь, а? Мне обещали дом.

— Нет, нет Зоенька. Поедем в город.

Он думал, что на их свадьбу придут самые близкие Зое люди; посидят, поговорят, немножечко выпьют, конечно, ну, споют, попляшут, и все закончится быстро и тихо. А получилось по-другому: только-только сели за стол, как в избу ввалились человек десять незваных гостей — не в меру шумливых парней и девушек, баб и мужиков. Они подарили невесте крепдешину на платье, а жениху — новую кепку. И понанесли всякой снеди. У палисадника стояли мальчишки. Глазели. Переглядывались.

Резко открылась входная дверь. Вошли двое — директор совхоза, полный мужчина с усталым лицом, и лысый старик — рыбак, которого Дмитрий Иванович не раз видел на Волдайке. Директор подал Зое Васильевне большую, пузатую, по всему видать, дорогую вазу. Все довольно улыбались.

— Желаю вам, товарищи молодожены, крепкого здоровья и большого счастья в семейной жизни, — произнес он привычную фразу уверенным голосом.

Старик-рыбак торопливо и стеснительно сунул Горшкову старый закоптелый котелок, наполненный волдайской рыбой, и сказал хриплым голосом:

— Бери! И котелок тоже.

— А котелок зачем? Он же тебе самому нужен.

— Он мне теперь уже без надобности. Уезжаю к дочери в Казахстан. А где она живет, там ни реки, ни озера нету.

— Да как же это так? — удивилась Семеновна.

— Да так вот! Я чего тут жил-то? Я все к Зое собирался посвататься. А теперь мне тут, выходит, неча делать, так я понимаю.

Слегка захмелев, Семеновна раза три прокричала:

— Она мне как дочь!

— Приезжай, Семеновна, к нам в гости, — сказал Дмитрий Иванович.

— Да я не найду вас тамока.

— Дай телеграмму. Встретим.

Горшков глядел на простые, веселые лица людей, слушал их бесхитростные разговоры и шутки и думал: «Просто и хорошо…»

Уже перед сном Зоя сказала:

— Я не жила в большом городе. И боязно как-то.

…Дмитрий Иванович работал главным инженером проектного института. Стоп!… Он же токарь? Был токарем. В юности. А сейчас — главный инженер, кандидат технических наук. Родился и вырос в бревенчатой деревенской избе, а строит каменные дома в городе. До сих пор любит рыбалку, грибы, сухие деревенские туманы, шум сосен в тайге, чуть-чуть тревожный и какой-то отчужденный, неземной, а сам живет в центре города, среди кирпичных стен, асфальта и автомобилей.

За всю жизнь он только один раз женился было. То есть, как это «женился было»? О, тут целая история! И горькая, и смешная. Больше горькая. Много лет назад, будучи еще простым инженером, влюбился он в девушку, у которой было красивое личико, по-детски чистые невинные глаза и строгое имя Маргарита. Работала лаборанткой в их институте. Лет на десять моложе его. Они поженились. Она почему-то страшно боялась физического сближения с ним и без конца тараторила: «Не сегодня. Пожалуйста, не сегодня…» И он не торопил ее. Так прошло недели три. Потом ей сообщили, что заболела ее мать, жившая недалеко от них, в районном городе. Дмитрий Иванович проводил жену до автобуса. И когда дней через пять Маргарита возвратилась, он удивился: до чего же изменилась она, стала какой-то растерянной, придавленной. И другие глаза: говорящие, затаенные. Что же произошло? Друзья-однокашники сговорили Маргариту на пирушку. В красное вино, видать, подлили спирту. И кто-то обгулял ее ночью, пьяную. В институте непонятно каким образом разузнали об этом, Дмитрий Иванович долгое время улавливал затаенно насмешливые взгляды. Она плакала, каялась: «Я не буду…» А спрашивается, что «не буду»? Он молчал. И в тот же день ушел от нее. Сейчас бы он простил Маргариту. А тогда не мог. Она вдруг опротивела ему. Он любил ее и ненавидел: странное, горькое чувство. Он несколько раз видел ее на улице. Она опускала голову.

Дмитрий Иванович редко ездил на курорты. Отпуска проводил обычно в соседней, таежной области, в деревне где-нибудь, у реки, облачившись в простую робу, напялив старую кепчонку с покосившимся козырьком и перебросив через плечи потертый рюкзак. Объявлялся токарем. Говорил «робить», «пошто» и другие местные слова. И лишь изредка, забываясь, начинал говорить гладко, по-книжному. Он уставал от интеллигентности. И роль простого работяги была как раз по нему.

Теперь многие институтские женщины засматривались на него, чего он не замечал в прежние годы. Особо настойчива была одна, видная собою, энергичная: «Вы свободны вечером? Я купила два билета в театр…» Какой банальный прием. И чисто мужской. Эту женщину интересовала в первую очередь, конечно же, его должность. Ее глаза, обращенные на Горшкова, были равнодушно-улыбчивые. Они заметно теплели, когда появлялся техник со странной в Сибири фамилией Ветер, рослый красавец и остряк.

А Горшков ждал любви. Искал любви. Хотя бы небольшой. И уважения к себе, просто как к человеку. Ведь он знал, что некрасив. Он почти безобразен: корявое, с кривым носом лицо.

Они добирались до их города сперва на попутном грузовике, потом на самолетах — маленьком и скоростном лайнере.

Зоя Васильевна подметила, что у себя в аэропорту муж стал вроде бы даже выше и прямее. С ним вежливо, угодливо поздоровалась какая-то девушка, назвав по имени-отчеству. Раскланялся с Горшковым пожилой, импозантного вида мужчина. Он глядел на Дмитрия Ивановича изучающе и недоуменно.

— Кто это? — спросила Зоя Васильевна.

— Да так, знакомый. Постойте тут. Я вызову машину.

— Такси? Не надо. Прекрасно доедем и на автобусе.

— Да нет, не такси.

Вскоре к аэропорту подкатила черная легковая. И они поехали.

— Ну, что у нас нового? — спросил Горшков у шофера, длинноногого косматого парня.

— Василия Сергеевича срочно вызвали в министерство. Улетел позавчера в Москву.

— А не слыхал, зачем вызывают?

— Не знаю. Это не мое шоферское дело, Дмитрий Иванович. Инженера Кузьмину из техотдела на пенсию проводили. Подарков всяких понадавали. И вроде бы никаких других новостей нету.

— Кузьмину? А я думал, ей лет сорок, не больше.

— Да вы что, Дмитрий Иванович! Один из ее внуков уже в школе учится. Ну, как отдохнули, Дмитрий Иванович?

Зоя Васильевна хмурилась и сидела неподвижно, будто прилипла. Присмирела и Танечка, только бойко посматривала во все стороны черными, сливовыми глазенками.

Когда они вошли в его трехкомнатную, хорошо, со вкусом обставленную квартиру, Зоя Васильевна строго спросила:

— Кто вы?

— Зачем же такой официальный тон, Зоенька? — мягко сказал Дмитрий Иванович. Мистификация, затеянная им, казалась ему сейчас наивной, даже смешной. «Глупо! — подумал он. — Глупо, глупо!» — Я все объясню тебе. Раздевайтесь, девочки. Раздевайтесь, мои милые, мои хорошие.

— Вы думаете, я рада всему этому?

Ее лицо было холодным и отчужденным.

1985 г.

ЧАСЫ НОЧНОГО БДЕНИЯ

Гитару эту Константин Петров купил в Москве, в комиссионке. Когда был еще студентом. Заскочил туда просто так, по пути. Видит: лежит на прилавке гитара. Вся какая-то странно белая, выцветшая от старости, обшарпанная. И легкая, как перышко. Никогда не видывал Константин такой воздушной гитары. Провел пальцем по струнам. И гитара ожила; казалось, все в ней — и деки, и обечайка, и гриф с наклейкой, и головка с колками — загорелось, наполнилось бархатными, певучими звуками, которые утихали медленно и стройно. Константин радостно вздрогнул. Гитара стоила довольно дорого, но деньги у него были: подработал на стройке в каникулы.

Он вынимал ее из футляра, когда шибко уж уставал и когда на душе становилось тяжело, неспокойно. Поиграет и — легче.

В комнату ввалилась, шумно дыша, хозяйка дома Семеновна, старушенция лет семидесяти пяти, крупная и громкоголосая. У нее изжелта-седые волосы, странно похожие по цвету на солому, и простоватое бабье лицо. Доброе лицо, внушающее доверие.

— А здорово у тя на гитаре-то получатся. — Улыбнулась. От улыбки ее лицо стало казаться хитрым и умным.

— Эйнштейн говорил: «В научном мышлении всегда присутствует элемент поэзии. Настоящая наука и настоящая музыка требуют однородного мыслительного процесса».