Владимир Попов - Обретешь в бою Страница 29

Брак Гребенщикова с Аллой Сивачевой наделал в свое время в городе немало шума. Начальник цеха и лаборантка. Сорок два и девятнадцать. Соотношение возрастов, не часто встречающееся. Аллу знали многие. Это была на редкость красивая девушка, и вздыхателей вокруг нее вилось достаточно. Только вот никто не мог похвастаться, что пользуется у нее успехом. Мать иногда подзуживала: «Какого принца ты ждешь?» — «Ты за папу как выходила? По любви? И я хочу так же», — отшучивалась Алла. Не тревожился только отец. Может быть, потому, что отцы вообще меньше беспокоятся за судьбу своих детей, а может, ждал жениха недостойнее. Он очень высоко ценил свою дочь. И не потому, что она была хороша собой. Умненькая. Любимое занятие — книга. И на книги он денег не жалел. Заходил разговор о новой шубке — отец ежился — считал, что и старая еще не так плоха, они с матерью в ее годы не в таких нарядах ходили, новая сатиновая спецовка считалась верхом щегольства. А на книги — сколько ни попроси — выкладывал.

Гребенщиков захаживал в лабораторию раз в неделю. Для порядка. Даже если все было хорошо, он находил, к чему придраться. То стружка не убрана со станка для сверления проб, то окна не протерты. А когда в лабораторию поступила Алла, он стал появляться каждый день и не на три минуты. Беззлобно пожурит за нерадивость, а потом усядется и начнет что-нибудь рассказывать. Всегда интересно. То о поездке в Америку, то о Чехословакия, где внедрял русскую школу сталеварения, то садился на своего излюбленного конька — посвящал в тайны живописи.

Раньше он заходил только в утреннюю смену, а теперь стал наведываться и в дневную, и в вечернюю, но лишь тогда, когда работала Алла. К ней лично он никогда не обращался, однако наблюдательных девушек не проведешь. Они слегка завидовали Алле, но и были признательны ей: гроза цеха перестал быть грозой лаборатории.

Так продолжалось довольно долго, месяца три, а потом Гребенщиков вызвал Аллу к себе в кабинет. Та вошла встревоженная — никакой вины за собой не чувствовала, но знала, что вызов в этот кабинет для всех заканчивался выговором.

— У меня к вам огромная просьба, — сказал Гребенщиков просительным тоном. — Давайте поедем сегодня в Донецкий оперный на премьеру. Ставят «Корсара». Думаю, вы не видели. Да и я, кстати.

Все что угодно ожидала Алла, но только не этого. Она растерялась от неожиданности. Как быть? Отказаться не было причины. Согласиться? Но что сказать папе и маме?

Гребенщиков понял ее.

— Я могу заехать за вами, а могу просто подождать там, где вам удобнее.

— У центрального «Гастронома», — неожиданно для самой себя быстро выпалила Алла и сконфузилась: слишком уж большую готовность, проявила она.

— Тогда в пять.

В этот вечер Алла увидала совершенно незнакомого ей человека. Гребенщиков был как никогда весел, оживлен, рассказывал всякую всячину. Он неплохо разбирался в музыке и временами с упоением слушал ее, даже забывая о своей соседке.

В антракте они бродили по фойе, рассматривали выставленные донецкими художниками картины. И каждой Гребенщиков давал свою оценку. Здесь необоснованно мрачный фон, здесь плохо выдержана перспектива, здесь чересчур яркие огни при недостаточно темном небе. У портретов он не задерживался («В портретной живописи не разбираюсь», — признался он).

Вначале Алла чувствовала себя скованно, к тому же слишком много взглядов останавливалось на них. Заметная, что ни говори, пара. Она слышала, как одна дама, тощая, как жердь, и страшная, как семь смертных грехов, играя невесть каким чудом сохранившейся лорнеткой, съязвила в их адрес: «Отрадно видеть, когда папы ходят в театр с дочерьми». Но потом Алла оттаяла и вела себя так, будто находится в обществе давно ей знакомого славного человека.

Всю следующую неделю Гребенщиков не появлялся в лаборатории, и Алле было обидно до слез. Она пыталась разгадать, что, собственно, случилось, чем она провинилась, в чем допустила ошибку. Одно было несомненно: чем-то оттолкнула она человека, который потянулся к ней. Но чем? Чем? Может быть, слишком легко согласилась на поездку? Но разве это такой уж большой грех?

А что если фраза старой ведьмы задела его и отпугнула?

Она работала во второй смене, а Гребенщиков, как назло, заходил только в первую и по-прежнему распекал лаборанток за каждую мелочь. Девушки посмеивались: «Развеялись Аллочкины чары».

В конце недели Гребенщиков позвонил в лабораторию и попросил Аллу зайти в кабинет.

Она пришла напряженная, готовая и услышать резкость и ответить резкостью, но <юн с обескураживающей простотой сказал:

— Вы простите, но у меня было такое настроение… Не хотел и вам его портить. Проявите великодушие.

И она простила.

В воскресенье они поехали в Приморск. Гребенщиков водил машину лихо, уверенно. Два с половиной часа — и они у моря.

Купались, загорали. А потом… Гребенщиков достал из багажника небольшой этюдник и стал рисовать Аллу в позе Алёнушки на прибрежном камне. Для Аллы это было неожиданное и приятное открытие. Она преклонялась перед людьми, наделенными хоть небольшим талантом, а Гребенщиков был далеко не заурядным рисовальщиком.

Вечером, когда они расставались, Гребенщиков попросил никому не говорить о своем, как он выразился, хобби, и она торжественно пообещала сохранить их первую общую тайну.

За этой поездкой последовали другие.

Алле все больше и больше нравился Гребенщиков. Всегда корректный, всегда предупредительный и заботливый, ни одного плоского словца, ни одного нескромного жеста. Единственное, что он себе позволял, — это поцеловать руку при прощании.

Их совместные поездки недолго оставались тайной. То их встречали в пути, то кто-нибудь видел, как Алла садилась в машину или выходила из нее. А однажды, когда она сидела на кургане и следила, как Гребенщиков рисует загадочное лицо каменной скифской бабы, подъехал грузовик с брезентовым верхом и из него выпрыгнуло человек пятнадцать охотников. Они решили смутить Гребенщикова. Подражая дикой орде, издали какой-то боевой клич и кинулись с разных сторон на штурм кургана.

Гребенщиков не на шутку разозлился, мгновенно закрыл какой-то тряпицей холст и, не сказав ни слова, так посмотрел своими маленькими буравящими глазами на непрошеных гостей, что они мигом рассеялись.

Это нашествие бесследно не прошло. Если до сих пор о них судачили только знакомые, то теперь они стали притчей во языцех всего города.

Сначала пересуды тревожили только родителей Аллы, но в конце концов надоели и ей. У нее создалось ложное положение. Все считали ее любовницей Гребенщикова, хотя их отношения оставались такими же, как в первые дни знакомства. Алле было совершенно непонятно, чем все это кончится. Так не могло продолжаться бесконечно. Затеять разговор первой? Ни за что. Продолжать играть в молчанку по-прежнему? Сколько можно? Оборвать отношения? Она холодела от этой мысли. Скажут, поиграл и бросил.

…Этот вечер Алла запомнила с мельчайшими подробностями. Он попросил обязательно дождаться его у входа в парк. Она пришла вовремя. Как назло, моросил дождик, скупой, меленький, но какой-то всепролазный. Спрятаться было некуда, уйти неудобно, а Гребенщиков опаздывал.

Прошло десять минут, двадцать, полчаса. «Еще пять минут подожду и уйду», — дала себе обет Алла. Подождала — и не ушла. Не ушла и через час. Удерживало какое-то странное предчувствие: уйдет — и ниточка оборвется. «Ну и пусть рвется, если так легко может порваться». Она круто повернулась, и вдруг за ее спиной скрипнули тормоза. Гребенщиков выскочил на тротуар, чего никогда не делал раньше, растерянно укрыл ее плащом, будто это могло облегчить ее участь, и потащил в машину.

— Прости и спасибо, что дождалась… Я очень тревожился…

У них так повелось: она называла его на «вы», он её — на «ты».

— Только ехать нам некуда сегодня. Туман, — сдавленным голосом сказала Алла.

— Мы сегодня ужинаем у меня дома, — как-то торжественно произнес Гребенщиков. — С тобой очень хочет познакомиться мама.

Алла почувствовала, как загорелось ее лицо, как сильно-сильно застучало сердце. Смешанное чувство радости и подавленности овладело ею. Так просто с матерями не знакомят.

Все в этот вечер было для Аллы неожиданным и приятным. И Валерия Аполлинариевна, величественная и в то же время располагающая к себе, и обстановка квартиры — красное дерево, мореный дуб. И картины. Множество картин. Пейзажи, пейзажи. В уголке каждой две буквы — «Гр» и дата.

«Какой талант», — подумала Алла и спросила Гребенщикова, почему не выставлял свои полотна на выставке областных художников.

— Еще не пришло время, — загадочно ответил он.

От Аллы не укрылось, что мать и сын порой перебрасывались короткими взглядами, но ничего предосудительного в этих взглядах она не уловила.