Борис Лапин - Избраное Страница 29

Все три самолета, держась ровной линией, как солдаты, резко пошли к земле. Ниже… Ниже… Вот они под ногами. Потом внезапный заворот снова вверх — и на земле, чуть правее от моста, появился черный дым и светлый клуб пыли. Сброшена первая партия бомб.

Красиво, как на воздушном параде, три самолета сделали еще один круг и вернулись. Теперь они пошли в хвосте эскадрильи.

За разведчиками двинулся тяжелый «Кавасаки-Дорнье-Дон», осторожно идя развернутой дугой. Басовый гул его моторов был слышен сквозь гудение всей эскадрильи. Он прошел над самым селением. «Смотри, дурачье внизу, кажется, стреляет». Белые дымки беспомощно вытягивались к небу из встревоженного термитника. «Так». Громадный вихрь дыма и пыли вырывался и из середины мелких корейских домов. Дав первую серию, бомбовоз Кавасаки отчетливо, как на параде, сделал неглубокий вираж. Потом он прошел еще один круг и вернулся в хвост эскадрильи.

«Теперь наша очередь».

 — Так, так. Кен-Чан!.. Готов?

«Высота тысяча метров. В целях морального устрашения сначала будут сделаны фигуры по упражнению № 6.

Это так.

Высота 900. Вниз. На себя. Ветер ударил в затылок. Голова стала тяжелой. Щеку прижало к борту кабинки. Огромная желтая земля вскочила перед глазами. Небо свалилось вбок и вниз. Ручку на себя. Потом — ровно. Желтый исчерченный потолок, извилистые озера, поля, дома — над головой. Из-под ног несется солнце.

Плавно — ручку от себя. Ветер ударил в лоб. Отяжелел затылок. Голова запрокинулась к заднему борту кабины. Земля опустилась. Небо стало на место.

Впереди под нами находится селение. Отсюда по косой примерно два километра. Еще немного скорости. Так. Нажимаю 1-й, 4-й и 6-й спуск. Под ногами оторвались бомбы, но это не видно. Летим. Селение теперь под нами. Летим еще. Из гущи домов — дымок, пыль, дымок, пыль, дымок. Гул взрыва. Расчет правилен. Отлично! Еще одна фигура. Вниз в пике. Высота 400. Высота 200. Высота 100. Что случилось с тросами?»

Река. Соломинка,Крутясь, уползла под мост.Не спасет тебя ничто.

Глава пятнадцатая

ПЛЕН

Вот что кричали на земле:

 — Направо! Целься ниже! В крыло!

 — Ему в крыло попадал, — все равно летит.

 — Сейчас загорится.

 — Падай за деревья! Реже ложись! Не теснись один к другому.

 — Братцы!!

 — Возьми у него ружье.

 — Я, кажется, попал в крыло.

 — Все равно летит.

 — Деревню сожгут. Еще время постреляем, — пусть уйдут в горы бабы.

 — Мальчик, подбери его ружье!

 — Он не пускает — окоченел.

 — Отруби руку!

 — Ложись опять!

 — Вставай!

 — Теперь кто будет главный? Ван убит.

 — Ложись! Опять разрыв.

 — У меня двадцать патронов.

 — Дай время бабам уйти о гору, отвлекай огонь на нас.

 — Гляди, поросенка убило.

 — Готовь чеснок!

 — Ложись, опять разрыв!

 — Посмотри, что там — мокро спине и жжет.

Селение было близко. Дома горели. Тяжелый сырой дым полз вдоль реки.

Взрыв.

Прерывисто визжа, самолет ушел назад. С другой стороны неба подошел новый.

«Что он только делает? Упал? Нет, перевернулся и летит опять. Недолет. Мост провалился. Наш амбар горит! И мой амбар горит. Упал? Нет, опять перевернулся и летит, как прежде, карабкаясь по воздуху вверх. Он сейчас упадет на нас. Нет, он только пугает, дойдет до деревьев и опять… Как близко — он видит нас всех. Не высовывайте головы».

 — Упал? Сья, Бак, Хо!

 — Что там такое?

 — Ого-го, он упал.

 — Что там такое?

 — Свалился. Подох. Расшибся в кашу.

 — Да что там такое?

 — Ура, братцы, упал! Братцы, самолет-то упал!

 — Выходи из-за деревьев…

 — Не взорвется ли он?

 — Расшибся в кашу. Упал.

Из-за деревьев выбегали бородатые кентаиские мужики, мутно-белые, в высоких женских прическах. Длинные шесты сверкали над их головами медными наконечниками. На вытянутых руках висели старые дробовые ружья.

У двоих была поношенная солдатская форма, за спиной винтовки. Еще другие держали карабины со спиленным дулом. Те, которые удобно прятать в рукаве халата.

Потеряв страх воздуха, выходили на холм.

Самолет лежал, уткнувшись в пустой бурый обрыв, оттопырив в воздух крыло. Вокруг него было спокойно. От ветра шевелились ослабшие расчалки. Из передней кабины самолета, перекинувшись мешком, повис мертвый летчик, кивая, как парадной шапкой, ободранным багровым черепом.

Солнце было ясное и голубое внутри. Мимо проходила туча, пронося над полями тень. Близко от земли, свирепо жужжа, описывали дуги прекратившие бомбёжку самолеты воздушной эскадрильи.

Из-за камней и из рощи, радостно галдя, сбегались мужики.

 — Один подох.

 — Небось, не знал, когда жег нашу деревню…

 — Внутри место для другого.

 — Нет, здесь один человек.

 — Здесь никого нет.

 — Вот человек.

 — Нет, это мешок.

 — Ткни его палкой?

Трое мужиков вытянули из второй кабины пришибленного Аратоки. Во время падения его ударило лицом в один из приборов и разрезало щеку стеклом. Ногу его придавило. Вытаскивая из самолета, ему повредили сапог.

Крича высокими голосами и все сразу, кентаиские мужики говорили с пленным летчиком:

 — Дай, я его ударю!

 — Жирный, как крыса.

 — Как же ты, коротышка, бросил в мой дом столько смерти? За то я сейчас сверну тебе шею.

И пленный отвечал им на незнакомом языке:

 — Ватакуси во Чосен-го ханасимасен.

 — Что сказал? Эй, Ван, вставай! Объясни по-японски.

 — Вана убили. Объясни ему рукой!

 — Эй, ты! Мы сейчас тебя уведем. Ты дай знак своим, чтобы не били бомбами, пока наши дети уйдут в горы. А то мы тебя разрежем.

 — Синеба йокатта моноо.

 — Что сказал? Не кланяйся. Когда был наверху, нам не кланялся. Не валяйся!

 — Амадэ гамэнна хьтодэсс.

 — Слушай, я ему объясню. Мы тебя мучить не будем. Вот так не будем. Понял! Это не будем.

 — Насакенай.

 — Мы тебя просто расстреляем: вот так. И потом сюда. И потом отсюда, нз этой штуки — пафф. Понял?

 — Аригато годзай масс.

 — Только ты дай знать своим — вот туда, наверх — понял? — что это сейчас не надо. Там идут наши дети. Вот такие — понял? — их убивать хорошо нет. Вот такие — понял? — маленькие. Наши жены — вот такие — кормят грудью. Понял? Они не воюют. Вот это не делают. Понял?

Но Аратоки не понимал их языка. «Мужицкие скоты. Их морды просятся — дать кулаком. Зубы вон — погрызите кашу деснами, скоты… вшивые мужики!.. Страшно подумать — захватили японского офицера… Пытайте их, господа, узнайте, кто внушил им мысль о сопротивлении… Погодите, быки, за каждое грубое слово японскому офицеру будет уничтожена деревня…»

Босой гигант с винтовкой, в белом халате, в соломенной шляпе, сурово говорил ему в ухо, угрожая недвусмысленными знаками. Аратоки упирался, то цепляясь за крыло самолета, то стараясь от него убежать.

 — Я вас не убивал. Я только летчик-наблюдатель. Пожалуйста…

И в ответ ему говорили на незнакомом языке:

 — Лонгнапхатуринпхатапкураирбон, — так звучали их слова в ушах капитана Аратоки.

Слова этого языка не разделялись и как будто сливались в одно.

Старичок с длинной жидкой бородой, брызжа каплями слюны, показал ему нож.

 — Нет, я так не делал, — сказал Аратоки.

«Погодите, быки, дайте мне спастись!.. Будет вам соя и перец!..»

Гигант с винтовкой, присев перед японцем на корточки, стал что-то объяснять ему на своем языке, указывая на небо, где кружились с зловещим гудением японские самолеты. Он показывал рукой на землю и на своих товарищей.

 — Ирбонпхиентонсакту, — говорил он, затем он совал палец в сторону рощи и водил рукой близко от земли. Пищал, как годовалый младенец. — Тупхей-соигитанну, — добавлял он. Выпрямлялся, округлым движением водил перед грудью. Кокетливо двигал бедрами, изображая уходящих женщин, и мучительно глядел в глаза пленнику, показывая на ходившую в небе кругами эскадрилью.

Аратоки понял так: ему предлагают исправить самолет и сражаться против своих! Дурачье! Мужики!

«Пожалуйста. Отсрочка? Может быть, в этом спасенье».

 — Пожалуйста, — сказал он, — помогу поднять вот это. Вот это — самолет. Пожалуйста, — говорил он, — не убивайте меня. Мы быстро починим самолет. Сделаем вот это, и потом все взовьемся хоть туда…

Я знаю — совсем не жалкая трусость заставляла дрожать капитана Аратоки. Внезапный переход от совершенной воли в рабство к горластым мужикам — с этим примириться нельзя. Внезапный переход от здоровой и удачной жизни к смерти и грязи — с этим примириться нельзя. Так же, как с кровью, с глиной, с окровавленными разрезанными сапогами…