Владимир Попов - Разорванный круг Страница 29

Теперь Таисия Устиновна предпочитала доброту другого рода. Легче всего терпеливо выслушать, посочувствовать, поохать. Это занимает минимум времени и ничего у тебя не отнимает. Больше того, прибавляет уважения к собственной персоне: вот какая я хорошая.

В молодости Тася знала радость и другой доброты — доброты самопожертвования. Это и соединило их с Алексеем. Изрешеченного осколками мины, без признаков жизни, она подобрала его на поле боя и приволокла в госпиталь. Жизнь его висела на волоске. Нужно было сделать переливание крови, но консервированной крови не оказалось. Хирург полевого госпиталя посмотрел на Тасю, крупную, рослую, сильную девушку, спросил коротко:

— Медсестра, какая группа?

— Вторая.

— Кровь отдашь?

— Берите.

— Много крови надо.

— Я ж сказала — берите.

Крови пришлось отдать столько, что Тася не смогла вскоре вернуться к своему трудному делу, и ее, как и Алексея, отправили в Альтенбург, в тыловой госпиталь.

Первым человеком, которого увидел Алексей, придя в сознание, была Тася. Все эти дни она не отходила от раненого, вслушивалась в бессвязный бред, перемежаемый крепкой солдатской руганью, и только удивлялась, когда этот мальчишка набрался такой премудрости.

Через несколько дней война кончилась, Тасю оставили при госпитале. Она выделяла Алексея среди остальных, подолгу задерживалась у его койки, заговаривала. Нет-нет, и руку ему погладит, когда он застонет от боли, умоет вспотевшее от мук лицо. И он платил ей признательностью. Перестал дичиться, расспрашивал, кто она и откуда. Она охотно рассказывала о своем городе Темрюке, о родных, о подругах своих, а больше всего о длинношерстном ирландском сеттере, медалисте города, любимце всей семьи. Какой он умный, как приходил за ней к медицинскому техникуму точно к концу занятий и как находил ее, где бы она ни была. И так мило это у нее получалось, что Алексей даже улыбаться начал, превозмогая боль.

Боли пришлось перетерпеть ему много. Хирург задался целью извлечь из него все осколки, «расфаршировать», как он выражался, и едва раны начинали заживать, снова клал Алексея на стол.

Отношения Таси и Алексея не укрылись от зоркого глаза хирурга, и он как-то подлил масла в огонь:

— Тася — твоя единокровная, Алексей. Начнешь ходить — на колени перед ней стань. Ты ей жизнью обязан. — И погладил Тасю по голове.

Алексей поднял на девушку удивленные глаза.

— А я ничего не знаю…

— С поля боя под огнем она тебя вынесла, кровь свою отдала. Столько отдала, что сама слегла.

Когда хирург ушел, Алексей спросил Тасю:

— Чего ж ты мне ничего не сказала?

— А что я выхваляться буду? Не тебя одного спасла… Ты — тридцать четвертый. А кровь… Я еще двум отдавала.

— Но отдала и мне, — тихо сказал Алексей и, взяв ее большую руку, поцеловал в ладонь.

У Таси даже дыхание перехватило, кровь в голову бросилась. Всякое ей приходилось видеть от раненых, а еще больше — от здоровых. Была она дивчиной броской внешности, и охотников поцеловать, а больше потискать находилось множество. А этот, который гораздо больше прав имел на мужскую ласку, вдруг руку поцеловал.

— Обжег ты мне сердце тогда, Алеша, — вспоминала потом Тася. — Словно пламенем взялось оно, и дух занялся: ни вздохнуть, ни выдохнуть.

Душевный был человек хирург. Сумел сделать так, что в тот день, когда рядовой Алексей Брянцев был выписан из госпиталя и освобожден от воинской обязанности, демобилизовали и медсестру Таисию Соловьеву.

Увезла Тася Алексея в свой Темрюк на Азовское море, слабого, изможденного. Ее отцу, заведующему конторой «Заготскот», привыкшему все живое оценивать по степени упитанности, дочерний «военный трофей» мало приглянулся.

Но мать оказалась намного дальновиднее и предприимчивее. Она не переоценивала дочь и отдавала себе ясный отчет в том, что выйти замуж у нее шансов немного. Слишком высокая, угловатая, простушка. Ребята в техникуме дружили с ней, называли хорошим парнем, но ни один не ухаживал. И выпускать из дома жениха было неразумно. Кормила, поила, выхаживала. И испробовала весь арсенал женских ухищрений. Комнаты фронтовикам отвела рядом. Тасина проходная. Платья пооткрытее. И как можно больше оставляла их наедине. Утром выпроваживала на реку, вечером в лесок, днем надолго исчезала. А за едой бесконечные ахи и охи. Как они похожи, как они друг другу подходят, какая они бесподобная пара, и главный мотив — чувство долга.

Алексей в Темрюке оставаться не хотел; решил вернуться в Ярославль, откуда взяли его в армию, поступить в институт. Мать пригорюнилась, но от своих намерений не отступилась и успокоилась, лишь добившись своего. Не совсем, правда, ладно получилось. Сегодня свадьбу сыграли, а завтра проводили молодых. Всякое в этом городке бывало, но такое, чтобы жених и невеста уезжали, не опохмелившись, произошло впервые. И многочисленные тетушки пророчили Тасе всякие беды.

Однако бед никаких не случилось. Шили они хорошо, Таисия Устиновна была довольна своей судьбой. Даже считала себя счастливой. Одно только омрачало ее жизнь — чрезмерная занятость мужа. Прожили они много лет, но если подсчитать, сколько они за это время виделись, то, право, раз в десять меньше, чем муж и жена в обычной трудовой семье. И часто бывало так, что уходил он, когда она еще не проснулась, а возвращался, когда уже спала.

Нет беспокойных должностей, есть беспокойные люди. На каком бы посту ни работал такой человек, всегда он умудрится быть занятым с утра до ночи. Так устроен и Брянцев. Еще будучи начальником смены со строго регламентированным рабочим днем, он проводил на заводе почти полсуток — приходил на час раньше, чтобы вникнуть во все тонкости обстановки, проверить положение дел на подготовительных участках, а после смены еще задерживался часа на два. Став начальником цеха, он находился на заводе и днем и ночью, пока не расставил на участках людей, которым можно было доверять, как себе. Больше всего сил и энергии приходится затрачивать, когда осваивается новое дело. Брянцеву в этом отношении «везло». Едва успевал поставить твердо на ноги работу одного участка, как его посылали на другой.

Последнее время Брянцев, правда, научился выкраивать свободное время. Обедал дома, вечером не задерживался и взахлеб читал, наверстывая упущенное. Но после того как в квартире поселились Заварыкины, снова стал приходить поздно — ждал, когда соседи угомонятся.

Теперь в распоряжении Брянцевых осталась небольшая комната. Диван с кроватью да письменный стол между ними. Как в гостинице. И покоя не было. Странное дело: в самолете, под шум мотора, он засыпал мгновенно и в поезде спал хорошо, а детский плач по ночам тревожил его и не давал сомкнуть глаз. Он узнал, что такое хроническое недосыпание и как трудно работать на предельном напряжении сил. Таисия Устиновна понимала, что такая обстановка угнетает мужа, и принимала все меры, чтобы к его приходу в квартире воцарялась тишина.

Но сегодня так не получилось. Брянцев подошел к двери и услышал голос Заварыкиной. Она проклинала тот день и час, когда переехала к этой «кулачке», которая не дает ни охнуть, ни вздохнуть, считает каждую царапину на мебели, пропади она пропадом, каждую сорину на кухне. «Значит, Карыгин не преувеличил, — подумал Брянцев. — Не ладят, грызутся».

У него возникло желание повернуться и уйти. Но куда? Было около двенадцати ночи. Не спать же в кабинете на диване. Он решительно сунул ключ в замочную скважину и хлопнул дверью, надеясь, что Заварыкина стихнет. Но не тут-то было. Весь свой гнев она обрушила на Брянцева.

— Угомоните вы ее, Алексеич! — кричала она, не обращая внимания на то, что проснулся и расплакался ребенок. — Замучила прямо. Полы ей чуть ли не языком вылизывай, плинтуса протирать требует. Да мне в том курятнике трижды лучше жилось, потому что я там хозяйкой была!

— Успокойтесь, — мрачно сказал Брянцев и прошел в свою комнату. Таисии Устиновны в ней не оказалось.

Алексей Алексеевич ткнулся в кухню, но и здесь жены не было. Открыл дверь в ванную — и ахнул. Вся ванная заполнена пухом. Пух был везде: на полу, в умывальнике, в ванне, на халате жены, в волосах.

— Что это за пейзаж? — спросил он.

Таисия Устиновна смутилась и принялась сбивчиво объяснять. У нее была давнишняя мечта сделать себе пуховую перину, точно такую, как у матери. Но пуха не достать, она накупила подушек и делает из перьев пух. Раньше она этим заниматься не решалась, не хотела загрязнять квартиру, а теперь ей все равно.

— Значит, трест пух-перо, — внутренне смеясь, резюмировал Брянцев.

Таисия Устиновна увидела себя со стороны, глазами мужа, и ей самой стало смешно.

— Трест не трест, а кустарь-одиночка, — отшутилась она и пошла разогревать ужин.