Виктор Смирнов - Тревожный месяц вересень Страница 3

— Капелюх есть? — осведомился он.

Не люблю, когда меня называют по фамилии. Дело в том, что «капелюх» означает «шляпа». Не очень-то это подходит для разведчика. Вот бывают же прекрасные, звучные фамилии: Загремивитер, скажем, или Небоягуз.

— Есть, — буркнул я.

— Вас ждут в райотделе НКГБ, — сказал парень, разглядывая список и собираясь вызвать следующего.

— Чего? — самым глупейшим образом переспросил я.

— В ЧК вас ждут, — сказал парень. — Пройдите, младший, в этом же доме, соседняя дверь.

Это я и сам знал, что соседняя дверь.

— Слушай, земляк, а чего я им нужен, этим? — спросил я. — Мне же до вас повестка…

Тут парень впервые посмотрел на меня. Глаза у него были голубые, но с той легкой замутненностью, которая, по моему стойкому убеждению, приобреталась исключительно на канцелярской службе. Когда люди начинают существовать для тебя в списках, глаза обязательно затягивает- легкая поначалу-поволока. Эта поволока — как стеночка. У нас в дивизии был писарь Шаварыкин, так он, пока медленно поднимал свои красивые воловьи очи, убивающие наповал штабных связисток, успевал построить настоящую кирпичную стенку. Быстро так-раз, раз, раз, по кирпичику, — и уже между тобой и им стенка, и сразу ясно, что такие, как ты, у него ходят в списках повзводно и поротно. Сразу иной масштаб мышления чувствуешь.

Но парень вдруг улыбнулся, открыл два ряда никелевых зубов, которые сияли, как бампера трофейных машин, и эта улыбка враз разрушила стеночку и вместе с ней мои стойкие представления о канцеляристах.

— Съедят они тебя, что ли? — сказал парень. — Иди, землячок!

С самыми неясными предчувствиями я открыл дверь, которая вела в райотдел НК.ГБ. Пока я шел лесной дорогой в Ожин, пока меня подвозили усатые попутные «дядьки» на немазаных подводах — от нас до Ожина около тридцати километров, я успел набросать довольно живописный план моей встречи с военкомом. Конечно же меня должен был принять сам райвоенком. «Младший лейтенант! Мы получили ваши заявления с просьбой об отправке на фронт, в родную воинскую часть. Мы решили удовлетворить вашу просьбу. — Потом он подумает, по-отечески обнимет меня и скажет: — В добрый путь, товарищ… — Нет, не Капелюх, нет… — В добрый путь, лейтенант!»

Все могло бы быть красиво. И вот меня вызывают в ЧК, как какую-нибудь подозрительную личность.

В райотделе НКГБ, словно бы извиняясь за невнимательность райвоенкома, меня принял начальник отдела Гупан, гладко, не по военному времени, выбритый человек внушительных командирских размеров. Если бы у него не было на плечах подполковничьих погон, все равно он по одной лишь фигуре тянул на два просвета. Он был под стать старинному несгораемому шкафу, что стоял в кабинете. Мне показалось, что Гупан попал сюда из пограничников. У нас в разведке служили двое бывших пограничников, они чище всех брились: говорили, что так у них заведено.

Рядом с начальником сидели длиннолицый капитан с болезненными, слезящимися глазами и курносый юноша в большом, отцовском видать, пиджаке с широченными ватными плечами, с белым воротничком навыпуск. Этот-то уж наверняка был из районного комсомола. Мне что-то не понравилось, что здесь сидит юнец с белым воротничком навыпуск. Вдруг показалось, что он собирается набирать старших пионервожатых для школ. Даже зябко как-то стало от этой мысли.

— Садитесь, Иван Николаевич, — сказал начальник райотдела, когда я отрапортовал.

Перед ним лежала тоненькая папочка, и он просматривал листочки. Огромные лапищи его были созданы не для бумаг. Он рассматривал бумаги осторожно, словно боясь повредить. Капитан тоже смотрел в листочки, склонясь к плечу начальника. Юноша же уставился прямо на меня и улыбался восторженно. По-моему, он хотел этим сказать, что все происходящее для меня и для него — большое, светлое и радостное событие в жизни. Это-то меня и пугало.

— Как вы себя чувствуете, младший лейтенант? — спросил капитан, продолжая искоса заглядывать в листочек. Конечно же это было мое личное дело. И там было записано не только мое имя-отчество, но и все, что положено, в том числе заключение врачей. Про два метра кишок и прочее. Так что валять дурака не имело смысла. Но…

— Чувствую себя очень хорошо, — сказал я. — Раны залечены. Готов на фронт. Честное слово!

— Сказывается операция? — спросил начальник рай-отдела.

— Нет.

— А осколочки?

— Нормально. Иногда, на погоду… Но могу и бегать, и прыгать. Все пройдет.

— Комсомолец? — выбухнул юноша.

— Комсомолец.

Юноша заулыбался пуще прежнего и победно оглядел капитана и начальника райотдела. Как будто он прежде и не догадывался, что я комсомолец, и теперь переживал буйную радость. Ему было лет шестнадцать.

— Вот что, Иван Николаевич, — сказал начальник отдела. — Мы с тобой люди взрослые, что мы будем в прятки играть… На фронт тебе пока нельзя. Кумекаешь? Надо еще подкрепить здоровье, отдохнуть в сельской местности, на воздухе. Знаешь, огурчики там, помидорчики, медок. Да и время хорошее, вересень стоит, бабье лето… хоть и холодноватое что-то. У нас есть другое задание. Боевое! Мы совместно с товарищами Овчухом и Абросимовым, — он кивнул в сторону капитана и юноши, — подбираем кадры бойцов истребительного батальона, «ястребков» попросту, no-народному говоря. Не скрываем — работа опасная. Официально батальон дислоцирован в Ожине, в райцентре, но нам приходится разбивать «ястребков» на небольшие… совсем небольшие группы и распределять по селам. Что делать? Людей нет… Фактически «ястребки» в селе бойцы самообороны. Пока единственная защита от бандитов и опора Советской власти. Сам знаешь, как неспокойно в лесах. Фашисты ядовитые зернышки в нашу землю побросали. Волчьи ягодки после себя оставили. Предлагаем тебе должность старшего в вашем селе, взамен погибшего Штебленка.

Вот так-так!..

— Это выходит… вроде милиционером?

Вот ведь влип. Узнали бы ребята в дивизии!

— А что, зазорно?

Тут я сообразил, что поступаю неосмотрительно, поддавшись первому чувству. С начальством надо держать ухо востро — это солдатское правило.

— Почему же? — спросил я. — Дело как раз ответственное. Думаю, не справлюсь. Тут надо кого-нибудь постарше.

Самое ужасное, что, хватаясь за первые попавшиеся доказательства непригодности к новому назначению, лихорадочно изобретая различные способы спасения, я понимал всю их бесплодность. Уговорят они меня, как пить дать уговорят. Их трое, а я всегда теряюсь в разговоре с начальством, даже если оно представлено в одном лице. Конечно, с юнцом я бы справился.

— Мне ведь двадцать лет… Сначала надо набраться фронтового опыта.

— Как раз ваш фронтовой опыт нас и привлекает, младший лейтенант, — сказал капитан с какой-то особой, хорошо поставленной профессиональной нежностью в голосе. — У нас ведь кто в «ястребках»? Больше необученные. Трудно с кадрами. Так вот, товарищ Капелюх.

«Начальник райотдела умнее, чем капитан, — подумал я. — Он меня зовет по имени-отчеству».

— У вас опыт разведчика… И вы — местный!

— Да какой из меня разведчик! — взмолился я. — Меня взяли, потому что городскую десятилетку окончил… Немецкие документы читаю. «Шпрехаю»… Мне ни разу не давали фрица пристукнуть… Чтоб своими руками. Так, издалека стрелял. Из автомата! Какой уж тут опыт! Вот у нас ребята в разведке были — это действительно! Мне бы у них сначала подучиться.

Что правда, то правда. От самых тяжелых дел Дубов меня почему-то оберегал. Ножа не давал. Стрелять-то я в них стрелял, видел, как падают, как умирают. Но так, чтобы ударить в живое, сойдясь… Дубов говорил, что такие задания он будет давать мне в крайнем случае, что это не для впечатлительных, от этого нервная система страдает.

Капитан усмехнулся и прошептал что-то на ухо начальнику райотдела. Мне стало совсем тоскливо, я понимал, что для них дело уже решенное, но они почему-то очень хотят, чтобы я сам согласился.

— К тому же я, собственно говоря, не местный. Просто здесь бабка живет. Ну, родился я здесь… В каникулы приезжал. Вообще-то я городской, учился в Киеве, школа номер шесть, на Советской площади…

Я говорил и боялся остановиться, потому что понимал- сомнут они меня, задавят и не видать мне ребят как своих ушей. Мне оставалось отстреливаться до последнего и надеяться на чудо.

— Ну вот что, Иван Николаевич, — сказал начальник райотдела, когда мои обоймы иссякли. — Я же к тебе не с приказом, а как старший товарищ. Как член ВКП(б) к комсомольцу, с просьбой и поручением: пособить народу на боевом участке. Не хочешь, силком не заставим. Нам которые из-под палки не нужны. Но на фронт тебе все равно дороги нет. Кумекаешь? Поступишь куда-нибудь работать… Пожалуйста! Завклубом… или инспектором райосвиты{3}. Правда, Абросимов? — спросил он у комсомольского юноши.