Анатолий Калинин - Цыган Страница 3

Все так же спокойно цыган ответил:

— Ничего такого я не хочу сказать. Старший сержант — хорошее звание. Но есть и другие.

— Например?

— Например, лейтенант.

— Уж не хочешь ли ты сказать, что среди цыган тоже бывают лейтенанты?

— Кто знает, может, и бывают.

— Ну, уж это ты врешь, — с уверенностью заявил председатель. — Ордена и медали еще можно личным геройством заслужить, а чтобы лейтенанта заработать — для этого одного геройства мало. Тут надо, брат, и образование иметь или по крайней мере талант. Для этого надо не цыганскую голову на плечах иметь.

Совсем тихим голосом цыган поинтересовался: — Почему же? У цыган голова тоже круглая.

— Это ты мне не объясняй. Дружба народов, знаю… Не о том речь. У цыган в голове всю жизнь только и было, как бы половчее честного человека обмануть, а этой одной науки на войне, как ты сам должен знать, еще мало. В разведке эта наука, понятно, еще могла тебе службу сослужить и даже помочь заработать один-два ордена, а вот чтобы в бою командовать, тут совсем другая наука нужна.

И Тимофей Ильич ушел на свое место за стол, довольный, что ему наконец удалось подобрать подходящее объяснение, почему наградам цыгана посчастливилось несколько притушить блеск его медалей. Из-за стола он победоносно поглядывал на цыгана и бухгалтера.

Бухгалтер не замедлил оценить его находчивость:

— Да, это тебе не у наковальни плясать.

— И не присваивать чужое, — в тон ему добавил цыган.

— Но-но! — угрожающе повысил голос бухгалтер.

Цыган на него и внимания не обратил. Он обращался к председателю:

— Один раз ты уже ошибся, А что будет, если ошибешься и во второй раз?

Переглянувшись с бухгалтером, председатель пообещал:

— Если я совершу эту ошибку, то вот тебе мое слово: прикажу заплатить деньги за твои лопаты — и дело с концом.

Цыган покачал головой:

— Одного твоего слова мало.

Тимофей Ильич искренне возмутился:

— Отказываешься верить председателю колхоза?

— Ему-то я верю, да вдруг он опять скажет, что для пользы колхоза не запрещается и обмануть?

— Этого я не говорил. Я говорил по-другому. Ну если мало тебе моего честного слова, то можно и при свидетелях. Вот тебе уже свидетель номер один, — Тимофей Ильич повел рукой в сторону бухгалтера. — Подходит?

— Нет! — кратко сказал цыган.

— А… Ну, если не хочешь, то вот тебе другой свидетель, — и председатель повел рукой в сторону Клавдии.

— Если эта женщина согласится, то тогда и я, пожалуй, согласен.

И, поворачиваясь, цыган в упор взглянул на Клавдию. До этого она не видела его лица. Разговаривая с председателем, он стоял к ней спиной и только иногда немного поворачивался, так что она видела его острую кудрявую бородку. Теперь же она встретилась с его взглядом. И Клавдии вдруг показалось, что он заглянул своими ярко-черными глазами прямо ей в душу.

— Слышишь, Пухлякова, эта борода пожелала тебя свидетельницей иметь, — насмешливо сказал Тимофей Ильич. — Нам он, получается, не доверяет, а вот ты ему, должно быть, приглянулась. Чем-то ему понравилась. Постой, куда же ты? — закричал он, привставая со стула.

Но Клавдия уже не слышала.

Она не помнила, как открыла дверь и мимо удивленной девушки-счетовода бросилась вниз по ступенькам правления. Накудрявленная девушка и другие сотрудники бухгалтерии прилипли к окнам. Еще никто не видел, чтобы Клавдия Пухлякова ретировалась из кабинета председателя колхоза подобным способом. Обычно всегда он, едва заметив ее мелькнувший в окне силуэт, через другой ход спасался на задний двор и отсиживался там в гараже до той минуты, пока шофер не возвращался из разведки с известием, что гроза в образе этой женщины прошла и скрылась за станицей, за холмами.

Опомнилась Клавдия и смогла взглянуть на свое поведение как бы со стороны уже на береговой тропинке, наторенной сквозь заросли репейника вдоль Дона из станицы в хутор. Почему-то она избрала не верхнюю, горовую дорогу, где ее за четверть часа могла подвезти домой любая попутная машина, а эту глухую пешеходную стежку. Сбежала со станичного крутогорья, как от погони.

И вообще это ее бегство из кабинета председателя должно было показаться всем до крайности нелепым. Клавдия вспомнила, как округлились изумрудные глаза на личике у этой девочки. Страшно должен был удивиться и сам председатель, который, конечно, при появлении Клавдии в правлении не мог не догадаться, что неспроста она проделала сегодня свой путь из хутора в станицу.

И вот теперь она неизвестно почему возвращается в хутор, не раскрыв даже рта для разговора, к которому готовилась не один день. Что она скажет на ферме другим свинарям и свинаркам? Скажет, что зерно и дерть так по-прежнему и будут уплывать налево?.

И чего она так испугалась? Неужели она всю свою жизнь так и будет бояться цыган и каждый из них всегда будет внушать ей панический страх, будто он непременно должен принести ей несчастье, что-нибудь над ней сделать или же что-то у нее отнять? Глупые детские страхи! И этот цыган совсем не такой страшный. Даже наоборот, он довольно красивый мужчина, с добрыми, словно бы чем-то опечаленными глазами, и с Тимофеем Ильичом он разговаривал рассудительно, ни разу не повысив голос. Между тем у него были все основания повысить голос и даже стукнуть по столу кулаком. На его месте Клавдия так бы и поступила. Обидели человека, да еще и насмехаются. Особенно бухгалтер, который так все время и вьется вокруг председателя, как уж, так и нашептывает ему на ухо, что похитрее сказать да как погаже ответить.

А ведь Клавдия очень хорошо знала, что нужно сказать этому бухгалтеру про дерть и зерно, чтобы он еще побыстрее завертелся, как настоящий уж, когда ему наступят на хвост каблуком. Знала, что сказать, и собиралась сделать это в присутствии председателя — и не сказала. Вместо этого убегает прочь по тропинке вдоль Дона. Еще немного, и сердце, разорвав кофту, выскочит на свободу.

Успокаиваясь, она пошла медленнее, подставляя лицо и грудь ветру, тянувшему из-за Дона. Узкая тропинка исчезала впереди в кустах репейника, появляясь из них на пригорках. Жесткие, уже затвердевающие к осени репьи кусали за ноги.

Мягкий, предупреждающий звонок велосипеда за спиной заставил ее сойти с тропинки. Велосипедист в развевающемся от ветра пиджаке быстро промчался мимо нее и, проехав еще немного вперед, вдруг остановился. Соскакивая с велосипеда и придерживая его за руль, он повернул к Клавдии голову с черной кудрявой бородкой, и она сразу узнала того цыгана. Она оказалась наедине с ним. Ни впереди, ни позади на тропинке никого не было.

Описав полукруг прямо по кустам репейника, он подошел к Клавдии и сказал, протягивая ей руку:

— Это вы? А председатель потом вас искал. Спасибо, что хоть вы заступились. Будем знакомы, меня зовут Будулаем.

Еще в кабинете у председателя Клавдия обратила внимание, что говорит он по-русски совсем чисто. Странно, что теперь, вблизи от него она не испытывала никакого страха. Он дружелюбно смотрел на нее и улыбался, обнажая белые зубы. Ничего пугающего не было в его лице, не портила его и эта небольшая бородка. Что ж поделаешь, если эти люди все еще не могут отвыкнуть носить бороды! Значит, такой у них обычай.

И все же от растерянности она ничего не сказала ему в ответ, не назвала даже своего имени, а только позволила ему пожать руку. Его рукопожатие было бережным и коротким.

— Но все-таки и ваше заступничество не помогло, — не столько с обидой, сколько с веселым огорчением сказал он, не замечая растерянности Клавдии. — Отказался от своего честного слова и после того, как заставил меня показать ему свой военный билет. Ну, хорош у вас председатель! Не хотелось, а, видно, придется пожаловаться на него в райком. Вы мне не скажете, сколько еще осталось до райцентра?

— Через наш хутор проедете, а там, мы считаем, не больше шести километров, — обретая дар речи, ответила Клавдия.

— Спасибо. До свидания.

И, вскочив на велосипед, вскоре скрылся за первым поворотом тропинки, оставив ее наедине с запоздалым раскаянием, что она так холодно обошлась с этим человеком. Не растолковала ему даже, что ехать до районной станицы все время нужно низом, по-над виноградными садами, и никуда не сворачивать, еле выдавила из себя два слова… А он ничем не заслужил подобного обращения. И в правлении разговаривал с председателем культурно, за справедливость стоял, и здесь не стал набиваться на более близкое знакомство, а только вежливо поблагодарил ее, спросил о дороге и уехал.

Так что ж, что он цыган? И наружностью он ничуть не хуже других мужчин. Ему даже идет эта, конечно непривычная для Клавдии, бородка. Ей давно уже пора отбросить все свои никчемные страхи.

И впоследствии она вспоминала об этой встрече не иначе как с угрызениями совести. Впрочем, вскоре она, вероятно, и совсем бы забыла о своем мимолетном знакомстве с цыганом, если бы ей не напомнила об этом Лущилиха.