Вера Кетлинская - Дни нашей жизни Страница 3

— Нет, но Полозов вполне в курсе дел.

Немиров знал, что главный инженер покровительст­вует Полозову, и только хмыкнул в ответ. Полозов был слишком молод и, по отзыву Любимова, не в меру горяч, а Григорий Петрович сам иногда страдал из-за собственной молодости и горячности и потому предпочи­тал иметь дело с людьми зрелыми, основательными, на­копившими солидный опыт. Да и как может Полозов быть «вполне в курсе» дел, которые и начальнику цеха, должно быть, не до конца ясны?

В памяти ожило утреннее совещание в Смольном и одна фраза из заключительной речи, почему-то сперва скользнувшая мимо его сознания: «Товарищ Немиров, по-видимому, надеется, что ему опять помогут так же, как в прошлом году, в аварийном порядке, а ему стоило бы задуматься: не попросят ли его самого помочь в этом году другим, не потребуется ли, чтобы он дал новые турбины не только в срок, но и пораньше?»

Что значили эти слова? Нет ли за ними, кроме моби­лизующего смысла, еще другого, более прямого и точно­го смысла: «Не только в срок, но и пораньше...»

— Если Любимов будет звонить, скажите ему, что пора возвращаться, — сухо приказал Григорий Петрович.

Полозов понял, что директор предпочел бы видеть на его месте Любимова. Он подчеркнуто независимо прошел через кабинет к дивану, где устроились началь­ники цехов, втиснулся между двумя приятелями и весе­ло заговорил с ними.

— Прежде чем начать работу, прошу запомнить об­щую предпосылку, — без предупреждения, резко начал Немиров и с удовлетворением отметил, что молодой инже­нер замер и все собравшиеся мгновенно притихли. — Мы должны не только освоить и выпустить в этом году че­тыре турбины нового типа, мы должны так отработать все производство, чтобы подготовиться к значительно большему, пожалуй даже серийному их выпуску в буду­щем году. Таких мощных станций, как Краснознамен­ная, строится и проектируется не одна и не две.

По кабинету прошло движение, даже Алексеев при­поднялся, вглядываясь в лицо директора, видимо связывая эту предпосылку с тем, что директор узнал в Смоль­ном.

— Для вас, конечно, это не ново, — продолжал Не­миров, — но мне кажется, вы об этом часто забываете, решая повседневные дела. А от этого ваши решения по­лучаются мелкие, деляческие, без учета перспективы развития.

Он окинул взглядом заинтересованные, насторожен­ные лица.

— Хотите пример? Пожалуйста. За последнее время начальники цехов ставят и решают свои вопросы в от­рыве от задачи подготовки новых рабочих. Почему так происходит? Смотрят себе под ноги, не думая о возра­стающих завтрашних заданиях, не примериваясь к ним загодя, как полагается рачительному начальнику.

Он отодвинул в сторону приготовленные к заседанию заметки, так как чувствовал себя в собранном и ясном состоянии духа, когда ничего не упустишь и ни о чем не забудешь.

— Так вот, друзья, запомните это. И начнем с гра­фика первой турбины. Что сделано за истекшие сутки? Прошу говорить коротко. Товарищ Полозов, начинайте.

2

Заставляя себя быть спокойной, Аня Карцева втащи­ла тяжелый чемодан вверх по знакомой лестнице. На все той же старой облупившейся двери висел новый голу­бой почтовый ящик, и над ним табличка: «Любимо­вым — 2 звонка».

Аня вынула ключи, бережно и суеверно хранимые все эти годы, с трепетом просунула длинный ключ в замочную скважину.

Передняя показалась ей меньше и темнее, чем преж­де — так бывает, когда возвращаешься к местам своего детства. Оглядевшись, она сообразила, что переднюю загромоздил огромный платяной шкаф, которого раньше не было. Значит, появились новые жильцы?.. В темном коридоре она наткнулась на что-то. Чиркнула спичкой, увидела два сундука, поставленные один на другой, а на них — детский трехколесный велосипед. Отшатну­лась, будто ее ударило в грудь... Зачем, зачем возвращаться вот к этому?.. Спичкой она обожгла себе паль­цы. В жидком гаснущем свете успела заметить левую обломанную педаль...

— Ну ладно, — вслух сказала она, выпрямляясь, и вторым, плоским ключом нащупала скважину замка.

Замок долго не открывался. Стало жарко, толчками билось сердце. Скинув пальто, она тщетно крутила ключ и старалась отогнать навязчивое видение: она входит в комнату, Павлик-маленький сидит на полу с клещами в руке, рядом валяются куски обломанной педали, а он испуганно смотрит на мать и бормочет: «Я только по­пробовал»... Мучительно вспоминать, что она тогда рассердилась.

Замок вдруг щелкнул и легко открылся. Аня увидела тусклые, давно не мытые оконные стекла, два фанерных квадрата на правом. Все стояло так, как она оставила в минуту своего поспешного бегства: застеленная кро­вать, на которую она так и не легла в ту ночь, стул, на котором просидела до утра. Тот самый конверт на столе. Черепки разбитой чашки на полу, — хотела на­питься и уронила. Только конверт пожелтел, вода вы­сохла и все покрыто плотным слоем пыли.

— Ну, во-первых, надо прибраться, — сказала Аня и, зажмурясь, повесила пальто на тот гвоздь у двери, где вешал свое пальто Павлик-большой. И опять стало больно оттого, что она тогда сердилась: «Зачем тащить пальто в комнату, когда есть вешалка в передней?» Ес­ли бы он сейчас вошел в комнату со своим рассеянным видом и, как всегда не сразу заметив ее, с облегчением воскликнул: «Ты уже дома!»... Ему вечно чудилось, что с нею что-нибудь случится вне дома. «Ты такая ша­лая», — говорил он и гладил ее волосы...

Две фотографии стояли рядом на столе, одна присло­нена к другой: Павлик-большой и Павлик-маленький. Она решительно стерла с фотографий пыль и поставила их на прежние места, отбросив малодушное желание спрятать их в стол вместе со страшным конвертом. Энергично закатала рукава, чтобы взяться за дело. Не расслабляться! Все уже пережито. Пережито. Не рас­слабляться!..

В кухне тоже все изменилось до неузнаваемости — нет уже на окне маминых кисейных занавесок, нет об­щего большого стола, за которым, бывало, дружно чаевничали всей квартирой. У одного из столиков, загро­можденных посудой, пожилая женщина в синей рабочей спецовке чистила картошку. Увидав Аню, женщина удивленно привстала.

— Здравствуйте, — сказала Аня. — Не найдется ли у вас какого-нибудь ведра?..

Поняв, что так не знакомятся, она торопливо пред­ставилась.

— Господи! — воскликнула женщина. — Я уж не верила, что вы когда-нибудь приедете. Стоит себе ком­ната как нежилая. Сколько на нее зарились! Видно, уж очень у вас бронь серьезная была?

Аня узнала — женщину зовут Евдокией Павловной Степановой. Живет она рядом с Аней, в угловой комна­те. В сорок третьем переехала из разбомбленного дома. С тремя ребятами... Ане было трудно представить себе, как эта женщина хозяйничает в комнате, где когда-то жили мама и отец, откуда Аня с двумя заводскими друзьями отца вынесла его слишком легкое, отощавшее тело, чтобы на саночках отвезти на кладбище.

Взяв ведро и тряпку, она поспешно вернулась к себе. Решительно разорвав старую наволочку, начала проти­рать стекла. Студеный воздух обжигал Анины руки, горячил щеки. Она быстро управилась со стеклами, за­крыла окна и остановилась, отбрасывая со лба растре­павшиеся волосы. Комната посветлела, повеселела. Вы­метены черепки разбитой чашки. Но конверт все еще лежит на столе...

Стиснув зубы, Аня взяла конверт и засунула его в ящик стола, в самый дальний угол. Она так ясно помни­ла, как он лежал на полу под дверью, как она радост­но наклонилась, чтобы поднять его, и вдруг увидела чужой почерк рядом со знакомым номером воинской части... и не сразу сумела вскрыть конверт, и не сразу прочитала те несколько строк... «смертью храбрых»... «память о нашем товарище Павле Карцеве»...

Зачем, ну зачем она вернулась? Бередить уже подзатянувшиеся раны? Откуда взялась вздорная мысль, что нужно бросить как-то наладившуюся жизнь и мчать­ся сюда, в Ленинград, в свой родной дом, на родной завод, как будто именно тут она найдет тепло и сча­стье... За десять тысяч километров от дома, в необжи­тых местах, где все строилось и отлаживалось заново, у нее не возникало никаких сомнений. Как она рвалась в путь-дорогу! Ехала верхом, потом на грузовике, в авто­бусе, на пароходе, потом больше десяти суток поездом. «Домой, домой!» А что нашла? Пепелище...

Ну что ж. Значит, так и жить. Стиснуть зубы и жить.

Два часа она мыла, чистила, скребла, перетряхивала, перетирала. Вконец умаявшись, огляделась: комната сверкала чистотой и казалась новой, впервые увиденной оттого, что вся мебель переехала на новые места.

Она долго тщательно мылась в холодной ванной. Пе­реодевшись во все чистое, с улыбкой достала из шкафа довоенное любимое платье, встряхнула, недоверчиво осмотрела, надела. Платье было свободнее, чем раньше. Затянула шелковый кушак, остановилась перед зерка­лом. Как давно она не разглядывала себя вот так, во весь рост! Оттого, что все эти годы много ходила и ра­ботала на свежем воздухе, ноги стали мускулистыми, все тело — крепким, гибким, выносливым. А лицо обвет­рилось и потемнело... Она подошла к зеркалу вплот­ную, разглядывая себя пристрастно и недоверчиво. По­худевшее лицо с энергично сошедшимися темными бро­вями и карими блестящими глазами сейчас показалось сухим и почти старым. Морщинки возле глаз и губ, желтоватые от прошлогоднего загара щеки, упрямые морщины на слишком высоком лбу под гладкими и, кажется, тоже потемневшими волосами. Как все жен­щины с живыми, подвижными лицами, Аня дурнела, изучая себя в зеркале, потому что зеркало отражало несвойственную ее лицу неподвижность. Стало грустно и страшно. Тридцать два года... Неужели молодость уже позади? Вот и кончилась моя женская незадавшаяся жизнь...