Иван Шевцов - Лесные дали Страница 3

- Поеду, мама… - мягко, но твердо сказал Ярослав, и ясная улыбка осветила его смуглое от южного загара лицо. - Я не надолго, а спешу потому, что грибы скоро отойдут, к тому ж охота в разгаре. Постреляю немного.

- Да что ж ты, сынок, такое говоришь! Не настрелялся на границе?.. А грибы и под Москвой можно собирать. Бери лукошко, садись в электричку и поезжай километров за пятьдесят. Везут люди, сама видела, и белые и подосиновики.

Ярослав молча и все с той же тихой улыбкой покачал головой, а отец сказал, чтоб прекратить ненужные уговоры:

- Ладно, мать, не надо, пускай съездит. Это полезно. Отдохнет малость и вернется. Никуда не денется.

На том и порешили.

Снег падал хлопьями лебяжьего пуха на деревья, еще не успевшие сбросить листву, на густо-зеленые поляны, на темные шатры елок - девственно-белый, ранний снег. От его первозданной белизны листья ирги и жимолости алели яркими кровяными пятнами, трава на поляне становилась изумрудно-свежей, вершины елей - черными, а жухлая листва дубов обретала какие-то мягкие, почти акварельные тона и уже не казалась жестяно-ржавой и неприятной для глаза. Всего за несколько минут снег создал совсем новую, неожиданную по сочетанию цветов картину, резко контрастную, без полутоновых переходов, в которой больше всего поражало вызывающее неестественное соседство ослепительно-белого и зеленого,, и Ярослав Серегин пожалел, что не взял с собой этюдник. Написать это было бы здорово - снег и листва на деревьях, начало зимы. Он даже подумал, что впервые в своей двадцатидвухлетней жизни видит вот такое явление: еще не осыпались листья, а уже выпал снег, застал деревья врасплох, и они как будто растерялись, изумленно смотрели на несметные стаи крупных белых хлопьев.

Это хорошо, когда снег ложится на землю, еще не схваченную крепкими морозами, звенящую под кованым копытом Байкала - гнедого длинногривого мерина. Значит, уцелеют, не померзнут молодые посадки сосны, ели, кедра и лиственницы, такие чуткие и к заморозкам и к солнцепеку, - так говорил Ярославу Афанасий Васильевич Рожнов, в прошлом месяце ушедший на пенсию и уступивший свой участок Серегину. На двадцатигектарную делянку молодняка и держит путь молодой лесник Ярослав Серегин.

В лесники Ярослав попал случайно, никогда раньше не думал избирать эту службу делом своей жизни.

Месяц назад Ярослав нежданно-негаданно нагрянул к Афанасию Васильевичу в гости. Даже телеграммы не давал. Старик обрадовался, встретил как родного, отвел для него лучшую комнату в доме. По случаю приезда гостя зажарил молодого петуха. А после сытного обеда показал свое хозяйство - ленивого добродушного Байкала и мохнатую южнорусскую овчарку по кличке Лель.

С Байкалом Ярослав подружился, что называется, с первой встречи. Сложнее было с Лелем. Недоверчивый, злобный пес подозрительно посматривал на гостя спрятанными в длинной седой шерсти глазами и угрожающе ворчал. Ярослав попробовал было угостить его петушиной шейкой, но Лель подачки не принял и с презрением отвернулся от брошенного на пол лакомства.

- Возьми, Лель, ну! Я разрешаю, - приказал Афанасий Васильевич, и Лель не посмел ослушаться хозяина: лениво, через силу потянулся к косточкам и начал хрустеть неторопливо, с показным нежеланием.

- Ишь тварь какая - выкобенивается, не желает тебя признавать, - старик с лукавой улыбкой кивнул на собаку и затем добавил: - Ничего, признает. Обвыкнется. А ведь умная бестия - все понимает. Говорить вот только не обучена. Не дано, значит. Зато глаза говорят лучше всяких слов.

Лель привыкал к Ярославу трудно, постепенно. Все присматривался, словно оценивал: а много ли ты стоишь и можно ли тебе доверять? И лишь через неделю снисходительно признал в нем постояльца, но не друга.

Ярославу понравились здешние места. Впервые по-настоящему он разглядел красоту природы на границе, в Армении. Погранзастава их стояла на самом берегу Аракса, и он в свободное от службы время делал карандашом зарисовки непривычного для москвича пейзажа, но больше всего любил писать масляными красками могучий и величавый Арарат.

Три его рисунка были напечатаны в военной многотиражке. Это придало Ярославу больше уверенности, укрепило его мечту: никогда в жизни, как бы судьба ни распорядилась им, не бросать живопись.

Природа Армении поражала, будила воображение, рождала любопытство и удивляла резкими контрастами, особенно в погожие дни. Она не располагала к безмятежному покою, как лесная звень среднерусской полосы, вот эти задумчиво-мягкие певучие владения Афанасия Васильевича Рожнова, по которым бродил Ярослав, ловя краски золотисто-багряной осени.

Однажды - это было вечером второго дня пребывания его у Рожнова - в одиннадцатом часу, прослушав по радио последние известия, старик оделся, забросил за спину ружьишко, сунул в карман фонарик и объявил:

- Ты ложись отдыхай, а я дозором пройдусь, службу свою справлю. Ночь - она самое время для этих, как их по-вашему, по-пограничному называют?

- Нарушителей, - подсказал Ярослав.

- Во-во, нарушителей. Слово какое - прямо в точку, - проговорил старик.

- А можно мне с вами?

- Почему нельзя? У нас все можно, - ответил Афанасий Васильевич, точно он ждал такого вопроса.

Ночь была теплая, темная, без звезд и без ветра. Овчарка ожидала их у калитки, по-волчьи сверкая зелеными огоньками глаз, но Афанасий Васильевич сказал ласково и внушительно, как человеку:

- Нет-нет, Лель, ты останешься дома.

Лель был умный пес, понимал, что спорить с хозяином неразумно и бесполезно. Он провожал Афанасия Васильевича и его гостя настороженным взглядом, пока их не поглотила густая темень ночи, затем неторопливо обошел вдоль забора весь участок, огороженный высоким, двухметровым частоколом, и лег на крыльцо.

Ярослав и Афанасий Васильевич шли молча, не спеша, на ощупь, часто останавливались, прислушивались, не раздастся ли где стук топора или глухой визг пилы. Фонариком не светили, и Ярослав подумал: как на границе. Шли километра три почти до самой окраины совхозного поселка, к которому густой стеной подступал молодой ельник, или по профессионально-лесному - жердняк. Именно там чаще всего совершались недозволенные, воровские порубки. На этот раз все было тихо. Постояли, прислонясь к деревьям.

Старик закурил, перед тем как возвращаться назад, сказал вполголоса:

- Обыкновенно рубят в дождливую ночь.

- Понятно, нарушители тоже предпочитают ненастную погоду, - с оттенком досады отозвался Ярослав. Он снова почувствовал себя пограничником.

Обратно шли еще медленней. Старик опирался на палку, делал частые остановки. Пояснил с тихой грустью:

- Отходили мои ноги, не слушаются. Мотор еще бы ничего, а ноги не годятся. Да пора уж. И так сверх нормы поработали. Семь десятков без отдыха на ногах. Полвека в лесниках.

- И все пешком?.. А как же лошади? - осторожно и участливо спросил Ярослав.

- Бывали и лошади. Это когда я объездчиком работал. А как снова в лесники перешел - опять на своих двоих. Байкал у меня недавно, всего шесть годов. Да ночью-то с ним одна морока. Стар он. И хозяин стар и конь. Ему тоже пора на отдых. До меня он в колхозе работал. Там его выбраковали по негодности. Я пристал к председателю: "Продайте". Кузьма Никитич человек добрый. "Что ж, говорит, Василич, деньги-то с тебя брать за эту клячу Как-то даже неудобно. Бери его задаром Пользы от него никакой, только фураж переводит"

Домой воротились под утро. Но спать не сразу легли Беседа текла сама собой, и казалось, конца ей не будет. Собственно, эта ночь и решила судьбу Ярослава. Когда он вполне искренне обронил фразу: "Хорошо здесь у вас", старик поймал его на слове:

- Нравится, говоришь? Это верно. Места тут отменные, многим нравились. В былые годы у меня частенько живал писатель Цымбалов Николай Мартынович. Земляк наш. Знаменитый человек. Тут он свою последнюю книгу писал. - Старик хотел было показать Ярославу роман Николая Мартыновича с дарственной надписью - ему, Афанасию Васильевичу, да передумал: не все сразу. Сказал, остановившись посреди комнаты: - А коль нравится, так и оставайся тут. Бери мою должность и живи у меня. Дом пустой, места нам обоим хватит, и мне веселей будет.

Уже на другой день Рожнов и Серегин сидели перед лесничим Погорельцевым, и Афанасий Васильевич давал горячую рекомендацию новому кандидату в лесники:

- Парень что надо - по всем статьям нашенский. Лес любит и душой понимает. Серьезный, пограничную службу прошел, не с такими супротивниками дело имел. Так что сумеет любого Сойкина выследить.

Чем-то озабоченный, лесничий слушал старика рассеянно и нетерпеливо, воспользовавшись паузой, снисходительно отозвался:

- Надо бы листок по учету кадров заполнить.

- Анкетку, что ль? - быстро переспросил Рожнов. - Так он уже заполнил у меня. Полный порядок. Парень деловой, работящий.