Владимир Богомолов - Повесть о красном Дундиче Страница 3

— Не хочу свой отряд в таком виде показывать Ворошилову. Ясно? — И еще через паузу: — Идем к Дону. Моемся, бреемся, стираем, починяем. Потом докладываем. Кто против?

— Как ни латай мои шаровары, — задумчиво проговорил Князский, — а дыру дырой не закроешь. То одно, то другое, — повернулся туда-сюда. И опять смех.

Давно, ой как давно не видел Дундич своих ребят такими веселыми. А чему радуются? Тому, что похожи на босяков. Да в другой раз за такой вид в строй бы не допустил, а теперь мирится, вместо со всеми смеется.

Они уже шли легкой рысью за уходящими составами, когда вдруг Князский резко рванул повод и остановил отряд предостерегающим жестом. Дундич очутился возле Николы. Тот молча указал в сторону последнего эшелона. Ничего настораживающего, а тем более тревожного Дундич не заметил. Ну, остановился один паровоз с несколькими вагонами. Высыпали бойцы, женщины, дети из вагонов, цепочкой побежали к балке. В руках ведра, котелки. Ясно, на станции не хватило воды. Теперь беженцы наполняют паровозный тендер.

— Смотри, командир! — указал Князский за железнодорожное полотно.

Там, по-над самым краем, стелилось серое облако пыли. Было ясно: скачет не меньше эскадрона. Конница шла широкой рысью. И вдруг раздались выстрелы.

Дундич вскинул бинокль. На ветру полоскалось красно-белое знамя с черным, как паук, крестом. Немцы! Хотят отрезать отставший состав.

Дундич перевел бинокль левее, туда, где только что стояла цепь водоносов. Теперь люди залегли. Паровоз тревожно загудел. Ему ответили ушедшие вперед. На платформе возле пушки засуетилась прислуга. Раздался первый выстрел. Били бризантными: белые шары рассыпались над всадниками, но они продолжали скакать, не меняя темпа и не прекращая стрельбы. Залегшая цепь открыла огонь.

До паровоза оставалось не больше версты. При таком ходе немецкие драгуны достигнут позиций через пять-шесть минут.

— Ну, командир, решай! — нетерпеливо воскликнул черногорец.

— Уже решил, — опустил бинокль Дундич. — Идем прямо во фланг немцам. Пристраиваемся, как челн в реке. Они — река, мы — челн. Маневр ясный? Тогда — за мной!

Он дал шенкеля своему гнедому, тот вытянул шею и рванул с места.

Клубы пыли закрыли последние ряды драгун. Они не видели отряд, скатившийся с возвышенности. Драгуны были слишком увлечены охотой.

А когда сшиблись, Дундич выстрелил в первого драгуна, другого достал концом шашки. Справа и слева то нарастало, то глохло многоголосое «а-а-а!». Звенела, как на наковальне, сталь.

Было видно только ближних — в двух-трех метрах все тонуло в пыльной мгле. Поэтому каждый раздирающий душу вскрик знакомого голоса болью отзывался в сердце Дундича. Ему так не хотелось терять ребят сегодня, когда они наконец, после стольких боев, засад, погонь, вышли к своим.

Ему казалось, что бои длился долго — все тело разламывало усталостью. Отяжелела левая рука, которая отвыкла подолгу держать шашку, при каждом выстреле из нагана боль пронзала правое плечо: скоро полгода, как ему на одесской баррикаде осколком снаряда раздробило ключицу, а и сейчас рана дает себя знать.

От вагонов, от балки к ведущим бой конникам бежали люди с винтовками наперевес. Ликующе и грозно неслось над степью их «ура-а-а!».

Дундич достал из левого нагрудного кармана большие золотые часы и, открыв крышку, с удивлением взглянул на стрелки. Он считал, что схватка продолжалась целое утро, а оказывается, с того момента, как он пустил гнедого в аллюр, и до того, как пленные, побросав оружие, сбились в кучку, ожидая своей участи, прошло около двадцати минут.

К Дундичу подбежал молодой красноармеец в светлой офицерской гимнастерке. Оба, разгоряченные недавним боем, жаром раскаленного утра, секунду-другую смотрели друг на друга, потом коротко обнялись. К ним подошло еще несколько человек. Молодой красноармеец говорил:

— Спасибо вам, братья! Спасибо, товарищи!

И, как бы спохватившись, предложил:

— Давай знакомиться. Я Николай Руднев. Начальник штаба Пятой армии.

— А я Иван Дундич. Командир отряда.

— Щаденко говорил о вас. Значит, вырвались из Бахмута? Ну, молодцы! А теперь скажите нашим товарищам несколько слов. Чтоб все знали, кто вы и что вы…

— Почекай, Микола, — переменился в лице Дундич. — Сначала давай решим, что с этими бандитами делать будем. — При этом он остро глянул на пленного лейтенанта, нянькающего перевязанную руку.

Очевидно, тот неплохо знал русский, если при словах Дундича решительно вскинул голову.

— Мы не бандиты. Мы — армия великой Германии.

Лейтенант, забыв о своем ранении, начал довольно выспренно говорить о том, что недавний бой — всего-навсего досадное недоразумение. Лейтенанту показалось, что красноармейская часть решила закрепиться на данной территории. А у германской армии имеется договор с господином Красновым о выводе армий Советов из области Войска Донского.

Пленный говорил что-то еще, и, видимо, не очень приятное. Это Дундич почувствовал, увидев сузившиеся глаза Руднева, поднес растопыренную ладонь к открытому рту лейтенанта, и тот словно большим глотком воды захлебнулся.

— Зачем такой надутый? — с издевкой спросил Дундич. — Хочешь винить меня, его, что была кровава битка?

— Не хочет, — вклинился в его речь Руднев. — Уже обвиняет!

Сгрудившиеся бойцы и водоносы загомонили. Немец уловил, что недобрый гул может превратиться в самосуд, и заговорил уже без прежнего напора и недавней угрожающей нотки. Лейтенант хочет одного, чтобы конфликт как можно скорее уладился и он со своим эскадроном отошел на определенное договором расстояние и сопровождал эшелон до границы Донской области.

Руднев знал, что зимой в Киеве было подписано соглашение, по которому кайзеровские войска по просьбе контрреволюционной Рады и Войскового круга входят, якобы временно, на Украину, в Донбасс, в область Войска Донского и несут полную ответственности за установление порядка. «Порядок» обернулся разграблением Украины оккупантами. По Брестскому договору, вынужденно заключенному Советской республикой с Германией в марте, немецкие войска в глубь России дальше Дона не двигаются. Но даже эта мизерная уступка со стороны Вильгельма рассматривалась Лениным как огромная победа: она давала возможность хоть чуть передохнуть.

— К Царицыну все рвутся, — задумчиво произнес Руднев, — хотят повязать нас по рукам и ногам. Но еще посмотрим, кто кого…

Руднев отлично понимал: все, что произошло тут часом раньше, — провокация немцев и красновцев, которая может вылиться в ненужные осложнения. Поэтому он, выслушав лейтенанта, сказал Дундичу и всем, кто стоял в ожидании приказа:

— Ну что ж, будем считать это досадным недоразумением… А чтобы не испытывать терпение товарищей, уходите, господин лейтенант. И как можно скорее.

Когда драгуны поспешно вскочили в седла и, не жалея шпор и конских боков, ускакали к гряде, нависшей над степью, Руднев весело взглянул на Дундича.

— Хорошую трепку вы задали немчуре, товарищ Дундич. Думаю, они не скоро сунутся к нам. А теперь прошу вас сказать товарищам, кто вы, откуда…

— Говори! Говори! — пронеслось над степью доброжелательное требование людей, окруживших отряд. — Давай на платформу!

Руднев взял его под руку и повел к платформе. Дундич легко прыгнул на ступеньку тамбура, бросил Князскому бурку, снял папаху.

— Я и мои соратники — мы все сербы, хорваты, черногорцы, — начал медленно Дундич, старательно выговаривая каждое слово, — добровольно записались в Красную Армию. В Одессе. Оттуда ехали на Бахмут. Там дрались с беляками. Нам приказали догнать вас и идти на Царицын. Вот мы пришли. Примете нас в свою армию?

Возгласы восторга, одобрения, согласия пронеслись после этих слов. А Дундич, вскинув шашку над головой, скомандовал:

— Други! Сабли из ножен!

И сейчас же бойцы отряда подняли высоко вверх клинки.

Глядя на Руднева, Дундич сказал:

— Клянемся вместе с вами до последней капли крови защищать нашу великую революцию!

Разведка

Ниже железнодорожного моста через Дон, в густых зарослях тальника, ракиты и дубняка скрывался отряд разведчиков. Говорили шепотом, а чаще жестами, лошадям на морды повесили торбы с овсом.

Ждали темноты. Надеялись, черное небо упадет на черную воду, и плыви по ней хоть в метре от дозора, все равно никто ничего не разглядит. Такая ночь — родная сестра разведчику. Но если не напорешься на противника. А коль он тебя заметит, тогда темень из друга превратится во врага. Особенно страшна ночь в незнакомой местности. Куда бы ни скакал, кажется, всюду на тебя смотрит прищуренный глаз неприятеля.

Зато если знаешь степь — темная ночь для тебя спасительница. Она укроет в любой балке, рощице, поможет незаметно подойти к околице села, левадами пробраться до крыльца, залечь, подслушать.