Александр Исетский - Буран Страница 3

На десятки верст кругом видны с башни горные увалы, и дали, уходящие в опаловую дымку. Зеленое море лесов не доходит до невьянской вотчины Демидова на десяток верст — нарочно вырублен дремучий лес, чтобы видеть с башни пеших и конных людей, что идут и едут к заводу. А ночами по дорогам и тропам дозорит конная застава. Никто не минует ее строгого расспроса — куда и по какому делу путь держат. От подзорной трубы и вовсе деваться некуда на оголенной плеши увалов ни человеку, ни повозке...

...Облачко пыли вспухло у лесной опушки и кудрявой серой вязью поплыло к заводу. Завиднелся верховой. По винтовой чугунной лестнице сбежал тут же старший капрал на первый ярус, к механизму башенных часов и музыкальных курантов. Шепча молитву, перевел механизм на условленную мелодию. Дрогнули и пошли вниз, в бездонный колодец, канаты. Саженный, окованный железом вал с неисчислимым количеством стальных шпеньков закрутился, шпеньки его запобегивали по угольникам, угольники заподергивали проволоку, привязанную к языкам литых с серебром колоколов, и... далеко окрест разнесся с башни гордый иноземный марш.

Три всадника вырвались из крепостных ворот, глянули на сигнал капрала на башне и помчались во весь опор по верхотурской дороге навстречу гонцу.

Приказчик встретил гонца на дворцовом крыльце.

— Афанасий Егорыч, — поклонился до земли приехавший, сойдя с дрожавшего скакуна. — Его милость Акинфий Никитыч приказал вам кланяться и передать эту укладку малую, — подал он приказчику перевязанную цветным шнуром и припечатанную коробочку.

— Обогнали ли кого, едучи из Петербурга?

— В вятских лесах возок князя Вяземского с большой приказной свитой, — снова поклонился гонец. — На постое вызнал у свитских ездовых — едет князь до нашего завода с ревизией.

— По-омолчи, парень! — метнул на гонца гневный взгляд Афанасий Егорыч. — Без досказки знаю, за чем и кто к нам едет. — Эк его! — сурово кивнул он на упавшего коня.

— Запалился, ваша милость, — испуганно бросился гонец к павшей лошади. — Акинфий Никитыч приказал... по сто верст без дневок...

— Знаю! — прервал приказчик. — Вели уволочь, да чтоб шкуру в амбар сдали!

Прикрыв дверь своей комнаты, Афанасий Егорович торопливо сорвал печать, разрезал шнур и вскрыл укладку. На голубом атласе лежал золотой перстень с кровяным самоцветом.

Пятые сутки не давали в подземелье воды и хлеба. В кромешной тьме бродили люди, натыкаясь друг на друга. С неутолимой жаждой лизали холодные ослизлые стены.

Слабовольные доползали до кованых решетчатых дверей и, потрясая их из последних сил, кричали до хрипоты:

— Милостивец Афанасий Егорыч! Объявиться хочу! Объявиться... Афанасий Егорыч! Э-эй! Рабом до смерти буду — дай свет божий видеть!

Эхо возвращало рабскую просьбу.

В тишине слышна была временами иноземная музыка курантов, особенно если ухом приложиться к камню.

— Финти-фанты! — немецкие куранты! Слушайте, ребятки, господскую веселую музыку. Не поминайте Акинфия Никитыча на том свете лихом! — слышался насмешливый голос Омельки.

— А может, и так: понаехали там с царским розыском — нас оказывать нельзя, вот и не ходют к нам. Переждать надо, — успокаивающе говорил Миколашка в сбившейся куче народа.

— Православные! — раздался истошный крик. — Хочу покаяться перед смертью неминучей!

— Слушайте, братцы, Гаврюшка-заплечный опять кричит.

По галереям народ прислушивается к покаянным словам палача.

— Не будет нам, окаянным, исхода из этой смертной тьмы! Не будет! Ни один человек доселе не выходил из темницы этой. Верьте мне — перед смертью не покривлю душой. Сам я... Грех... грехи меня гнетут, братцы. Пытал вас...

— Слыхано ли дело — палач бабой воет!

— Обернулась правая кровь мукой лютой.

В одной из галерей нашел Якунька с товарищами капель со свода.

Жадно набросились они, давя друг друга, на мокрую, сочащуюся вонючей водой стену, вылизывая ее сухими горячими языками. В своде оказалась большая дыра.

— Лаз! Лаз нашли, братцы! — пополз по галереям придушенный шепот. — Якунька улез и не откликается!

Якунька, поднятый товарищами, в самом деле скрылся в дыре. С дробно колотящимся сердцем, с одной мыслью — смерть или воля — он медленно проталкивался вперед по крутому ослизлому склону дыры. Внизу он слышал гул голосов и лютую брань товарищей, сбежавшихся к дыре и пытавшихся в нее влезть. Якунька извивался, упирался ногами и локтями, цеплялся руками, сдирая ногти, и ему казалось, что лезет он по ослизлой каменной трубе уже полдня, а конца ей все нет и нет.

Приказчик выждал дотемна и, таясь, поднялся на первый ярус башни. На третьем ярусе на чугунных плитах четко раздавались шаги подзорных капралов. Огромный механизм часов и курантов медленно ворочался, пощелкивая зубцами шестеренных передач.

Приказчик взял с поставца масляный светильник и нагнулся над колодцем под валом. Два каната с грузом тянулись вниз и терялись во мраке. Третий канат был прикреплен к чугунному штырю в стенке колодца. Дозорные называли его запасный грузом.

Приказчик достал из кармана нож-складень и дрожащей рукой рывком подрезал канат. Когда со дна колодца донесся звук железного удара, прошептал помертвевшими губами:

— По насторожке!

Спрятал нож, поставил светильник и, широко крестясь, положил три поклона перед иконой в темном углу.

— Прости и помилуй мя грешного...

В непроглядной тьме глухо стукнуло, и тут же обрушился на Якуньку со страшной силой поток воды, выбросил его из дыры.

— Вода! — обрадованно кинулись заточенные к потоку, бившему из стены.

— Вода! Вода!

Из галерей сбегались люди, черпали ее ладонями, пили с полу лежа...

— Затопит! Затопит ведь нас, братцы! — взревел кто-то, и все замерли разом, пораженные мыслью о гибели, потом в ужасе ринулись от потока прочь. А вода била и била, неиссякаемо, затопляя подземелье...

...Вал курантов над головой оцепеневшего в холодной злой тоске Афанасия Егоровича заворочался, шпеньки на нем заперебирали угольниками, а угольники задергали проволочными передачами. С низким гудом колокол пробил полночь. И тут же в черную ночь понеслась над демидовским дворцом, над огнедышащим заводом, над сонной слободой нежная музыка...

Куранты играли менуэт.

Тайгачи

Приказ об отступлении был неожиданным. Начальник партизанского отряда Василий Шулятиков, назначенный за боевые заслуги командиром бронепоезда и забравший с собою в поезд остатки своего отчаянного отряда, злобно сковырнул с телефонады крошку присохшего хлеба и сипловатым баском бросил:

— А мы еще посмотрим, выполнять его или нет...

Обступившие его бойцы бронепоезда одобрительно загалдели. Через эту живую изгородь к Шулятикову продрался его несменяемый помощник, партизан Никита Кляпа. Большую, нескладную голову его украшала бобровая папаха, или, как ее называли в отряде, «награда». Папаха действительно была наградой Кляпе от самого командарма-2 за рискованный проход сквозь Японский фронт с боевым донесением. Удало сдвинув «награду» на затылок и подмигнув партизанам, Никша решительно заявил:

— Я за всех наших ребят скажу тебе, Васька, хватит отступать. Будет.

Широкой, как лопух, ладонью он обозначил в воздухе перед глазами Шулятикова грань и, постучав кулаком по бронированной стене платформы, закончил: — Этого японская пушка не возьмет...

— Точно, товарищ Шулятиков, надо еще посмотреть насчет отходу, а то что же: восемнадцатерых за этот город потеряли, а теперь — на... отступай. Да я скажу так: если брать, так брать все. Если регулярные боятся — мы одни. Верно? — обратился говоривший к отряду.

Отряд ответил криками. В разноголосом гуле слышались угрозы, жажда отдохнуть около женок и, если на то пошло, решимость бить японцев, пока они не уберутся на свои острова.

— Читай, Шулятиков, дальше, — неожиданно раздался спокойный голос военкома поезда Корзухина.

В общем возбуждении ни отряд, ни сам Шулятиков не заметили прихода военкома и были удивлены не столько его появлением, сколько спокойным тоном его слов.

Отряд стих, а Шулятиков, словно очнувшись от преступного сна на посту, забегал глазами вокруг себя и остановил колкий взгляд на военкоме.

— А, политический контроль! Дальше читать нечего, так знаем, что там написано: бронепоезду прикрывать отступление, взорвать мост... В конце подпись командарма. На, сам читай, — ткнул он в руки Корзухину телефонаду и с затейливым вывертом брани вышел из круга.

Корзухин, поправив оттянутый наганом пояс, уставился в приказ.

— Читай вслух, — предложил Кляпа. — Слушай, ребята, приказ.