Юрий Нагибин - Подсадная утка Страница 3

Генерал приехал с Василием, двух других москвичей также сопровождали местные егеря; их челноки были едва различимы в густой тени под обрывом бугра.

Мы подъехали как раз в тот момент, когда, наполнив из плоской стеклянной фляги маленький серебряный стаканчик, генерал произнес строго и серьезно:

— С полем, товарищи охотники! — и опрокинул стаканчик в рот.

По его короткой гримасе можно было догадаться, что в стаканчике был крепкий коньяк. После этого он передал флягу и стаканчик Василию. Тот выпил, крякнул от удовольствия и сказал:

— Чудная самогонка, конфетами отдает.

Окружающие сдержанно засмеялись.

— У вас пусто? — спросил Василий брата. — У нас один чирок.

Анатолий Иванович попал в трудное положение, но, изловчившись, он умудрился придать своему ответу форму возражения:

— Было б не пусто, кабы чего было.

— На чистое ушла, — кивнул головой брат.

— Ничего не на чистое! — тут же взъерошился Анатолий Иванович. — Чего ей на чистом делать? В Прудковской заводи вся утка.

— Может, и в Прудковской, — сказал брат, которого генеральская «самогонка» сделала на редкость сговорчивым.

— А вернее всего, на Дубовом, — недовольно произнес Анатолий Иванович.

Охотники заговорили о том, куда ушла распуганная не столько утренней зорькой, сколько браконьерами утка, а я подсел к костру, с наслаждением погрузив свое отсыревшее тело в его благостное тепло.

— Покусывают комарики, генерал? — прозвучал рокочущий басок, и Андреев вступил в свет костра, улыбаясь развязно и неуверенно. Почет, оказываемый генералу, задел его за живое. Он и сам, как я понял, был в чинах, только по штатской линии.

Бегло скользнув по нему взглядом, генерал чуть ерзнул на стволе, скорее выразив готовность потесниться, нежели действительно освободив место.

— Здесь терпимо, — ответил он, — дымком тянет.

Андреев тут же воспользовался условной любезностью генерала и уселся на ствол.

— Анатолий Иванович! — крикнул он зычно. — Как насчет поужинать?

— Сейчас, — донеслось глухо со дна челнока.

— И коньяк «Двин» не забудь!..

Я встал и подошел к челноку, чтобы достать мешок. Анатолий Иванович кормил Хохлатку, размачивая в воде черный хлеб. Утка быстро-быстро, короткими щипками очищала его ладонь, затем, склонив голову набок, ожидала новой порции.

Когда я вернулся, Андреев и генерал беседовали о таежном гнусе, приволховских комарах, среднеазиатской мошке. Прислушиваясь краем уха к их беседе, я уловил одну любопытную особенность. Генерал говорил обо всем скупо, точно и веско, как говорит человек о том, что ему известно по собственному опыту. Видимо, в разные времена на своей долгой солдатской службе ему пришлось вдосталь натерпеться от этих крошечных неприятелей. Андреев тоже обнаружил бывалость, но мне невольно вспомнилась дорога: все это было азартно, уверенно и не туда. Он забывал и путал названия мест, сбивался в датах, и, хотя его рассказы тоже шли от первого лица, у меня создалось впечатление, что Андреев говорит с чужих слов.

Генерал оказался косвенным виновником того, что мы едва не пропустили утреннюю зорьку. Не знаю, в силу каких обстоятельств приехал он на охоту в полной форме. Скорее всего, возможность поездки застигла его неожиданно, врасплох, когда уже не было времени на сборы. То ли ему представлялось неудобным валяться в челноке в генеральской одежде, то ли он просто боялся запачкаться, но он мужественно перетерпел ночь, сидя над чуть тлеющим костром. Не желая ни в чем уступать генералу, Андреев последовал его примеру без всякой к тому необходимости. Лишь под утро, смятый усталостью, покинул он своего собеседника и улегся спать.

Утром мы никак не могли его добудиться. Другие охотники давно покинули стоянку, отправился в путь со своим генералом и брат Анатолия Ивановича. Генерал сидел на корме, такой же прямой, подтянутый и бодрый, держа на коленях тульский тройник.

Мы тщетно тормошили, толкали Андреева. В своей клетушке, взволнованная проволочкой, покрякивала и ворчала Хохлатка. Наконец, израсходовав запас охотничьей солидарности, я решил ехать один.

— Конечно, езжайте, — сказал Анатолий Иванович, — не терять же зорю. Займите наш шалаш: он лучше.

И в тот же миг Андреев проснулся…

И вот снова будто не было ночи у костра, сижу я в челноке под хрустким сводом шалашика, и та же ветка по-вчерашнему колет мне шею, и так же крошится за шиворот сохлый березовый лист, так же подпрыгивают на воде чучела и шарит клювом в перьях равнодушная ко всему на свете подсадная. И так же можжит холодок, и тот же сумрак в камышах, но вокруг утро, каждая минута приносит все больше света, тепла, жизни. Едва я устроился поудобнее в челноке, готовясь к длительной вахте, как увидел, что чучел стало не четыре, а пять: к ним пристроился темный, маленький, компактный чирок. Не было ничего удивительного, что я просмотрел его прилет. При подлете чирок развивает скорость до сорока метров в секунду, а подсадная молчала. Наверное, я немного дернул ружье при выстреле: подраненный чирок с невероятной быстротой, стрекоча крыльями, припустил по воде в заросли. Я довольно долго не мог найти его и уже хотел оставить поиски, как вдруг увидел в осоке его распластанное темное тельце. Почин сделан!

После этого, как обычно бывает при удачном начале, наступило длительное затишье. Моя подсадная подавала иной раз сигнал, но утки, уже взяв курс на посадку, в последний момент меняли направление. Мне казалось, что они летят к шалашу Анатолия Ивановича, но там было тихо.

Несчастье случилось часа через два, когда, уже отчаявшись в успехе, я собрал свои чучела и ловил никак не дававшуюся в руки подсадную. Из шалашика моих соседей один за другим прозвучали два выстрела, и как-то очень уж быстро, еще не замерло раскатившееся по заводям эхо, из камыша напролом, сметая шалашик, вырвался челнок Анатолия Ивановича. За дальностью мне не было видно, что у них там стряслось, но я знал, что из-за пустяков Анатолий Иванович не будет рушить шалаш.

Когда я подъехал к ним, мне без слов стало ясно, что случилось. На носу, оттопырив мятое, растрепанное крыло и уронив через борт странно тонкую и длинную шею, лежала мертвая Хохлатка.

Анатолий Иванович вылавливал грузила, на которых держались чучела. Он осторожно выбирал веревку, пока не показывался черный комочек свинчатки, затем брал чучело и, стряхнув с него воду, швырял на дно челнока.

Красный, смущенный Андреев курил сигарету. На мой молчаливый взгляд он пробормотал:

— Спросонок… — Затем спросил: — Как успехи?

Я кивком указал на свою скромную добычу.

В молчании тронулись мы назад. У причала Анатолий Иванович, дав сойти Андрееву, быстро покидал на берег наши охотничьи пожитки, затем привязал челнок к вбитому в дно столбу. Покончив с этим, он взял костыли и единым махом перебросил на берег свое тело.

— Анатолий Иванович, вот что, друг, — сказал Андреев, — ты не думай, я твои потери возмещу. Говори сколько?

Спокойное, в красноватом загаре лицо егеря не изменилось. Только белые залысины затекли розовым, став одного тона с лицом.

— Семь рублей, — ответил он.

— Я серьезно спрашиваю.

— А я серьезно и говорю. Сейчас на базаре матерые идут по семь рублей, чирки — по четыре — четыре пятьдесят, а нырковые и того дешевле.

Андреев пожал плечами.

— Как знаешь…

Анатолий Иванович взял мертвую Хохлатку за шею и протянул ее Андрееву.

— Это зачем? — спросил тот брезгливо.

— Возьмите. А то, не ровен час, вовсе без добычи домой вернетесь. На ней клейма нет.

Андреев усмехнулся, взял утку и с небрежным видом сунул в ягдташ.

И снова шагаем мы старой тропкой через два болота, лес, вырубку, лужок, и Анатолий Иванович то надевает на костыли, то снимает деревянные дощечки-ступни. По-прежнему передо мной маячит его очень прямая, с легким прогибом внутрь спина, обтянутая старым ватником, по-прежнему стараюсь я не наступить левой своей ногой в его непарный, очень большой и глубокий след, и только плетеное лукошко не оттягивает ему плеча, а, болтаясь, колотит его по бедру и пояснице. И мне понятно, как должен он чувствовать эту печальную пустоту переносного домика Хохлатки. Но я не решаюсь заговорить с ним. Анатолий Иванович принадлежит к той редкой породе людей, что умеют жить не утешаясь.

Дома мы наскоро пообедали чуть теплой пшенной кашей с молоком, достав и то и другое из остывшей печи. Андреев куда-то ушел, я стал чистить ружье, Анатолий Иванович подсел к приемнику.

Присоединив его к батареям, он встряхнул коробку, зачем-то приложив ее к уху, дал ей шлепка и стал крутить ручки.

— У-на-ва-жи-ва-я… запятая… — донесся из безбрежного океана звуков, именуемого эфиром, скрипучий, мертвый голос диктора.

Передавали материалы для местных газет. Я ждал, что Анатолий Иванович заткнет рот приемнику, но тот с серьезным, сосредоточенным лицом вслушивался в эту унылую скандировку.