Николай Глебов - В предгорьях Урала. Книга первая Страница 3

Никита Фирсов на месте старой пережогинской развалины построил двухэтажный дом, каменную кладовую и амбары. Говорили, что тут не обошлось без денег богатого капельского мельника и коннозаводчика Иваницкого, который давно зарился прибрать к рукам хлебный рынок Марамыша. Хлеботорговцы стали косо поглядывать на нового жителя.

И вот однажды, когда были убраны леса с фирсовского дома, в субботу рано утром Никита Фирсов вышел на хлебный базар. Солнце только что выглянуло из-за ближнего бора, осветило базарную площадь, длинный ряд возов, приехавших крестьян.

Первым заметил нового покупателя отставной унтер-офицер Филат Скачков, на обязанности которого было следить за порядком на рынке. Филат сидел по обыкновению на крылечке мельниковского дома. По неписаному среди хлеботорговцев закону первым открывал хлебный рынок Степан Широков. Он и назначал цену на зерно. Попробуй пикни кто из конкурентов, — задавит, по миру пустит, и мужикам не сдобровать.

Посасывая трубку, унтер, как сытый кот, потягивался на ступеньках крыльца, зорко поглядывая на молчаливых мужиков, понуро сидевших на возах. Думы их были тревожные.

— Прибавят купцы или не прибавят? — гадали хлеборобы, поглядывая на широковский дом. — Староста с налогами покою не дает. Лавочнику платить надо, что с зимы забрано. Не житье, а чистая му́ка.

— Вот ведь не выходит, — говорит сутулый невысокий крестьянин, — чаевничает с приятелями, а тут жди. Время-то какое, на пашне бы надо быть.

— Почем? — прервал речь крестьянина вопрос незнакомого человека, который, запустив руку в пшеницу, разглядывал ее крупные зерна.

— Сорок копеек, — неуверенно ответил мужик.

— Сыровата. Даю без двух. Степан больше тридцати пяти не даст, — говорит купец, отрывая листок из своей книжки. — Вези вон к тому дому, — показал он на новый дом Фирсова.

Обрадованный крестьянин взялся за вожжи.

— Продал? — спросили его с соседнего воза.

— По тридцать восемь за пуд, — направляя коня на дорогу, ответил тот. Вскоре длинный ряд подвод потянулся к каменной кладовой Никиты Фирсова.

Скрип телег, оживленные голоса мужиков вывели унтера из состояния полудремоты. Он вскочил на ноги, поспешно спустился со ступенек крыльца. Увидев нарушителя базарных порядков, твердым солдатским шагом направился к нему.

— По какому праву?! — спросил он, грозно хмуря седые брови.

Незнакомый человек, выписав мужику бумажку, медленно повернулся к унтеру.

— Отойди, служивый. А Степану скажи, — голос незнакомца стал жестким, — на хлебном базаре Никита Фирсов объявился.

Вскоре хлеботорговцы почуяли в Никите хитрого и опасного врага.

— Боюсь я его, — признался однажды своим приятелям богатый землевладелец Павел Иванович Ощепков, — и, вздохнув, продолжал: — Сижу как-то раз дома, читаю псалтырь, в комнате никого. Стало смеркаться. Поднялся только зажечь лампу, гляжу, а он стоит за моей спиной, точно нечистый, и скалит зубы. «Напугал, поди, говорит, тебя, Павел Иванович?» А у меня руки трясутся от страха. Да как ты, мол, попал сюда? «Обыкновенно, говорит, через дверь». А сам так и сверлит глазами.

— Змей скользящий, — прохрипел сидевший у Ощепкова владелец трех салотопенных заводов Яков Елохин.

— А намедни пришел он в собор, — дополнил церковный староста. — Взял на двадцать копеек свечей, зажег перед святыми иконами, не успели, слышь ты, за здравие царствующего дома пропеть, как он дунет на свечки-то и огарки в карман. Жи́ла!

— Да и сынки-то не лучше, — вмешался в разговор владелец мануфактурного магазина Петр Иванович Кочетков. — Старший-то, Андрей, все графа Толстова под мышкой таскает. А младший, и не говори, бесшабашная головушка растет. Прошлый раз еду по башкирской деревне Могильно. Гляжу, из ихней мечети народ вывалился и галдит. Подъезжаю: «В чем дело?» Оказывается, Сергей, сын Никиты, достал где-то пархатого поросенка и подбросил его к ихней молельне. Ну махометы, известно, свиней не любят — и взяли в колья эту нечисть. А Сергей вертится тут на коне верхом и гогочет. Поманил его к себе. Пошто, мол, озоруешь? Осерчают и тебя в колья возьмут. А он уставил на меня глаза и говорит: «Да ты што, Петр Иваныч, неуж под защиту не возьмешь?» А потом, слышь ты, поднял коня на дыбы да как рявкнет: «Хошь, говорит, суконное рыло, к тебе в коробок конем заеду?» Таких отчаянных я еще не видел, — покачал головой Кочетков.

То, что говорили про сыновей Фирсова, было в известной доле правдой.

Старший сын Андрей учился в инженерном училище в Петербурге. Это был крепко сложенный молодой человек, не по летам вдумчивый и серьезный, со светлоголубыми глазами, с мягкими чертами лица, унаследованными от матери.

Второй сын Сергей был годом моложе Андрея и являлся полной противоположностью своему брату. Порывистый, забияка и гармонист, он не боялся ходить по Горянской слободке, парни которой были в постоянной вражде с городскими. Лицо младшего Фирсова можно было бы назвать красивым, если бы его не портили густые, как у отца, сросшиеся у переносицы брови. Когда Сергей смеялся, они поднимались вверх, точно крылья хищной птицы. В его легкой, почти неслышной походке, гибкой фигуре чувствовались легкость и сила, которой особенно гордился отец.

— В меня парень растет, в обиду себя не даст, — не раз говорил Никита жене. — А от того книжника помощи ждать нечего, — вспоминал он про старшего сына. — Со студентами да с ссыльными компанию водит.

Василиса Терентьевна вздохнула:

— Каждому своя планида.

— Достукается до острога, и вся тут планида, — отрезал отец.

— Женить бы надо. Может, образумится, — тихо сказала жена.

— Хватилась, матушка, — язвительно пропел Никита, — у него в Качердыкской станице краля есть. Того и гляди, что поженятся и нас с тобой не спросят.

— Кто такая?

— Дочь казачьего фельдшера Степана Ростовцева. Учительница.

Супруги немного помолчали.

— Слава богу, у Сергея этой дури нет. — Заложив руки за спину, Никита стал расхаживать по комнате. — На него вся надежда. Дело становится большое, а я стареть начинаю.

— А как с Агнией? — напомнила жена про дочь.

— Что Агния? Кончит ученье — и нет девки в доме, — ответил Фирсов и, приблизив лицо к жене, тихо сказал: — Примечаю я, что Дарья Петровна Видинеева шибко к Сергею льнет. Ведь ты подумай, паровая мельница у ней, десятин шестьсот земли, леса сколько, магазин в городе.

Василиса вздохнула:

— Не ровня она ему. Ей, поди, лет под тридцать, а Сергей только в годы выходит.

Никита подскочил как ужаленный.

— Тетеря ты сонная, — зашипел он на жену. — Ведь Дашка-то полгорода купить может, а ты заладила: не молодая, да не пара. А я тебе скажу, дура ты стоеросовая, что лучше этой пары на свете не найдешь. Ежели бы Дашкин капитал к рукам прибрать, можно такое дело поставить, что все Зауралье ахнет. В Верхотурье Лаптевские заводы так тряхну, что братья не очухаются до второго пришествия. Все паровые мельницы от Челябинска до Зауральска молоть мой хлеб заставлю. Да ежли поприжать Петьку Смолина да Дулаева, кто против меня устоит, а? — Приблизив к жене побледневшее, с хищным оскалом лицо, Фирсов зловеще прошептал: — Дай только время, — все Зауралье заставлю на карачках ползать.

Василиса испуганно отодвинулась от мужа. В эту минуту он был страшен.

Дом Фирсова стоял против базарной площади, недалеко от церкви Петра и Павла. Со стеклянной террасы хорошо была видна заречная часть города с кожевенными и пимокатными заводами, кособокими избами мастеровых и густым сосновым лесом, среди которого петляла мелководная речушка.

На площади через дорогу от фирсовского дома стоял памятник Александру. За ним длинными корпусами протянулись торговые ряды и низенькие церковные амбары. Дальше шли богатые дома Широковых, Кучеровых, Савельевых и Кочеткова. На перекрестке двух улиц, в саду, за чугунной решеткой из каслинского литья, виднелось белое двухэтажное здание купеческой вдовы Дарьи Видинеевой.

Глава 3

Как-то во двор Никиты Захаровича зашел незнакомый человек. Одет он был в старый пиджак, через прорехи которого висели скатанные, точно войлок, клочья серой ваты. Ноги странника были обуты в порванные бахилы[3], из которых торчали грязные пальцы и концы портянок.

Кудлатую голову пришельца прикрывала монашеская скуфейка. От фигуры незнакомца веяло здоровьем и силой. Был он широк в плечах и могуч. Окинув взглядом окна верхнего этажа в надежде, что его заметят хозяева, странник уселся на ступеньки крыльца. Стоял полдень. В доме Фирсова после сытного обеда все опали крепким сном. Лишь на кухне гремела посудой недавно взятая из деревни стряпка Мария. Увидев бродягу, она закрыла дверь на крючок.

«Варнак, наверно. Ишь, рожа-то как у разбойника. Как бы не стащил что, — пронеслось у нее в голове. — Проньку лешак на сеновал затащил, дрыхнет, — подумала она про работника. — Турнуть этого мошенника некому». Прислонившись к подоконнику, Мария стала наблюдать за незнакомцем.