Агния Кузнецова (Маркова) - Честное комсомольское Страница 30

– Ну, Ласкин, пойдем! Ноги стынут. Да шапку-то надень. Голову всю снегом занесло.

Коля встрепенулся, надел шапку:

– Ну, пошли!

Никулин не узнал Колиного голоса и, повернув голову, с удивлением посмотрел на него.

Они пошли гуськом по глубокому снегу, сровнявшему могилы: впереди Коля, сзади Никулин.

Эпилог

Прошло три года. Куду снова сковал прочный лед.

Утонули в сугробах старые избы и новые дома Погорюя. Посветлела заснеженная тайга, укатался старый тракт, что ведет к развалинам старой каторжной тюрьмы.

Жизнь в Погорюе шла так же, как год, и два, и пять лет назад: люди огорчались и радовались, рождались и умирали…

За три года поблекла ярко-желтая краска на здании школы, подросли деревья, посаженные одноклассниками Саши Коновалова. Но все так же в снегу стояла невысокая изгородь, окружавшая школьный двор, и ветер трепал веревки от снятой на зиму волейбольной сетки.

Как и всегда, торжественную тишину школы нарушали звонки, оповещавшие о начале и конце уроков, топот десятков ног, смех, говор, шум.

Многие ученики уже не помнили о тех событиях, которые три года назад прошумели в Погорюйской школе. Но о том, что в десятом классе учился когда-то Саша Коновалов, напоминала его парта, на которой была прибита металлическая пластинка с выгравированными словами: «На этой парте сидел секретарь комсомольской организации школы Александр Коновалов – герой Погорюя, погибший при спасении МТС от пожара».

Со дня гибели Саши здесь имели право сидеть только отличники. За три года, правда, было одно исключение.

Через несколько дней после похорон Коновалова в класс пришла Стеша Листкова, неестественно спокойная, сдержанная, с незнакомым выражением глаз. Первый урок вел Александр Александрович. Перед уроком Миша Домбаев попросил слова. Он вышел к столу и сказал:

– Ребята, я предлагаю, чтобы с сегодняшнего дня за партой Саши Коновалова сидел только тот, кто достоин имени нашего бывшего секретаря комсомольской организации, кто отлично учится и ведет большую общественную работу.

Класс постановил: за парту Саши Коновалова посадить Зину Зайцеву.

И когда раскрасневшаяся Зина поспешно собирала книги в своей парте, Александр Александрович уловил беспокойный Стешин взгляд. Он еще раз прервал урок, подошел к Сашиной парте и сказал:

– У меня есть предложение: еще посадить за эту же парту самого близкого друга Саши Коновалова…

В классе наступила тишина, тишина одобрения.

– Ну, Стеша, садись, чего же ты? – сказала Зина, подвигаясь и уступая Стеше то самое место с левой стороны, где сидел Саша.

Стеша медлила.

– Садись, Стеша, и начнем урок, – сказал Александр Александрович.

Стеша схватила свои книги, прижала их к груди и бросилась к парте Коновалова так быстро, точно боялась, что кто-то в классе станет оспаривать ее право сидеть там. Она положила книги в парту, опустила крышку, приподняла наброшенный на плечи полушалок и закрыла лицо.

Так до окончания школы и сидели на парте Саши Коновалова Зинаида Зайцева и Стефания Листкова.

Но отшумели и эти события. Пришла весна, наступили экзамены на аттестат зрелости. Птенцы оперились, научились летать и покинули свое гнездо.

На будущий год за партой Саши Коновалова сидели другие десятиклассники, а еще через год их сменили те, кто еще помнил о пожаре МТС, о похоронах Саши Коновалова, а самого его припоминали уже смутно.

С того беспокойного времени сохранилась в Погорюйской школе еще одна традиция.

Из года в год в школе принимали в комсомол к весенним Ленинским дням. И когда новые комсомольцы, гордые тем, что у них на груди комсомольский значок, приходили в школу, их собирал секретарь комсомольской организации и говорил им:

– Поздравляю вас с почетным званием комсомольца и сообщаю вам о нашей традиции. Слушайте меня внимательно. Члены комсомольской организации нашей школы, секретарем которой был герой Погорюя, известный вам Александр Коновалов, дали честное комсомольское слово никогда не пользоваться глухотой нашего учителя Александра Александровича. Кто поддерживает традицию нашей комсомольской организации и дает это честное комсомольское слово, прошу поднять руки с комсомольскими билетами.

И вновь принятые комсомольцы клялись сдержать это слово и чувствовали, что совершают большое, справедливое и благородное дело.

Но от слова к делу путь нелегкий. Бывало, что кто-нибудь и не сдерживал своего обещания, и товарищи строго судили такого комсомольца.

Над освещенным аэродромом самолет сделал круг и, наполняя воздух могучим рокотом, побежал по дорожкам, обозначенным зелеными лампочками. Сверкая серебристым корпусом и покачивая распластанными крыльями, на которых значилось «РИ-78», самолет еще долго и сердито рокотал, прежде чем открылась его дверца и служители аэродрома подкатили к нему легкую треугольную лестницу с перилами. Пассажиры, два часа назад вылетевшие из Москвы, в сопровождении стюардессы спустились на сибирскую землю. Как всегда, в это время года в Омске слегка буранило, и за аэродромом стояли огромные снежные сугробы.

В темноте опустившегося вечера Александр Александрович Бахметьев прошел в освещенное здание вокзала. Нужно было на время остановки чем-то заняться. Пассажиры прошли в буфет, Александр Александрович сел за небольшой круглый стол.

Есть ему не хотелось, и он заказал стакан чая с лимоном.

Он находился сейчас в состоянии человека, неожиданно спасенного от неминуемой смерти. Он наслаждался тем, что слышал, как хорошенькая официантка в белом кружевном кокошнике и крошечном, изящном фартучке негромко спросила его:

– Что желаете?

Он наслаждался тихим, забытым звоном ложки о стакан, говором людей в ресторане, шумом моторов самолетов, доносившимся с площадки аэродрома. И когда на секунду звуки ослабевали, он беспокойно начинал напевать и, слыша свой голос, улыбался.

– Не занято? Разрешите? – сказал кто-то, притрагиваясь к спинке свободного стула.

– Пожалуйста! – ответил Александр Александрович.

Рядом с ним сел полный мужчина средних лет, в сером костюме, в голубой рубашке. Свежий цвет его лица, правильный, немного коротковатый нос, русые вьющиеся волосы, отброшенные назад и прикрывающие слегка обозначающуюся лысинку, показались Александру Александровичу знакомыми.

– Бутылочку пива! – сказал незнакомец, и голос его опять о чем-то напомнил Александру Александровичу.

Официантка подала пиво, проворно открыла бутылку.

– Может быть, разделите компанию? – предложил незнакомец.

Он взял в одну руку бутылку, в другую бокал, приготовился наливать пиво и взглянул на Александра Александровича синими глазами. Оба в тот же миг узнали друг друга.

– Александр Александрович!

– Борис Михайлович!

– Вот не чаял встретиться! – обрадованно говорил Александр Александрович, повернувшись к Павлову всем корпусом.

– Постойте, постойте! Прежде всего, вы что – слышите, вылечились? – воскликнул Павлов.

Александр Александрович жестом показал на очки, от которых почти невидимые металлические проволочки шли к ушам.

– Новейший аппарат. И представьте, помог!

– Ну, я рад за вас! Очень рад! – искренне говорил Павлов, наливая пенистое пиво в бокалы. – За чудесный мир звуков!

Они чокнулись и поднесли бокалы к губам.

– За такую радость нужно пить шампанское! Ведь вас к жизни вернули! – не унимался Павлов. – Девушка, бутылочку шампанского!

За другими столами сидели пассажиры, либо совсем не знающие друг друга, либо познакомившиеся за два часа полета. Разговор у них шел вяло, и не мудрено, что к оживленной беседе Павлова и Бахметьева многие прислушивались.

Они выпили бутылку шампанского, выяснили, что летят на одном самолете, только Павлов сидит в хвостовой части, а Бахметьев впереди.

– Куда же вы теперь, Борис Михайлович?

– Опять в Иркутск. Только теперь без заезда в Погорюй. А знаете, Александр Александрович, ваш Погорюй, ваши десятиклассники и то трагическое событие, которое разразилось в моем присутствии, остались у меня в памяти на всю жизнь.

Павлов достал деревянный портсигар китайской работы, раскрыл его, поставил на резные ножки. Оба закурили.

– А вы по-прежнему в одиночестве? – спросил Павлов.

– По-прежнему один. Та женщина, о которой я рассказывал вам, ко мне не вернулась… Любовь, долг, честь в данном случае оказались несовместимыми… У нее семья. Мы опоздали соединить свои пути. Опоздали на целых двадцать лет.

Александр Александрович поднял недопитый бокал, поднес к глазам, прищурившись, посмотрел на золотистое вино.

Павлов промолчал, с уважением взглянул на Александра Александровича.

– Ну, расскажите же мне о Погорюе, о ваших учениках.

Александр Александрович встрепенулся, оторвался от грустных воспоминаний.

– Так вот, птенцы оперились, научились летать и покинули гнездо, – сказал он. – Вы помните Стешу Листкову, ту девушку, которая любила Сашу Коновалова? Она осталась в Погорюе, работает лаборанткой на инкубаторной станции. Она расцвела, превратилась в настоящую красавицу. Не один погорюйский парень с гармошкой и задушевной песней проходит вечерами мимо дома Листковых. Но Стеша никому не дарит своего внимания. Пока еще не встретила она ни одного парня, равного Саше Коновалову. А он, видимо, так и останется для нее на всю жизнь мерилом человеческих достоинств.