Владимир Успенский - Неизвестные солдаты Страница 32

— К девушке, что ли?

— Да.

— Ну, не ждал! — хлопнул себя по ляжке Патлюк. — Когда ж ты успел? Из крепости не выходил.

— Успел вот, — скупо улыбнулся Бесстужев.

— Чистая работа! — Капитан натянул на густые волосы фуражку, примял сверху ладонью, привычно сдвинул набекрень. — Я ее знаю?

— Вряд ли. По делу иду.

— Известны мне эти дела, — осклабился Патлюк. — Ты не теряйся, сразу в дом лезь, — хохотнул он. — На улице холодно. До хаты — и баста!

Бесстужева коробил этот разговор. К счастью, капитан торопился на автобус, чтобы скорей попасть в город. Оставшись один, лейтенант сел к дощатому, покрытому зеленой бумагой столу. В ротной канцелярии неуютно и голо. Железная кровать старшины, над ней ящик с красным крестом: аптечка. Вешалка у двери. Над головой арочный свод. Расплылось на побеленной стене желтое пятно. Холодом и сыростью тянуло от кирпичной толщи.

Лейтенант почистил сапоги. Одевшись, разглядывал себя в зеркальце. Из-за двери доносилось привычное гудение людских голосов. Там его красноармейцы, его взвод. Свыкся с ними так, что невероятным казалось: вот уйдет сейчас, не будет думать о них…

Вечер опустился ласковый, тихий. Слегка подмораживало. Густой россыпью звездных пылинок делил пополам черное небо Млечный путь. Призывно и лукаво мигали вдали огоньки города. Прошел поезд, долго и отчетливо слышался дробный перестук его колес. «Скрип-скрип-скрип», — раздавалось под сапогами.

Утром выпал снег, он не успел затвердеть, улежаться. Сугробы вдоль дороги высокие, пухлые; отсвечивали они мягким зеленоватым блеском.

В городе Бесстужев пошел сначала в центр, решил купить Полине букет. Но в цветочном магазине оказались только примулы в горшках. Продавщица предложила завернуть, но лейтенант отказался: с горшком неудобно. Чтобы не явиться с пустыми руками, взял в аптеке коробочку духов, засунул в глубокий карман шинели.

На углу Варшавской улицы Бесстужев вдруг оробел, пошел тише, воровато оглядываясь. Вот и двенадцатый дом. Голые ветлы за палисадником. Низко надвинулась с крыши снеговая шапка, под ней, в тени, шесть окошек с закрытыми ставнями, из одного пробивается полоска света.

Осторожно притворил за собой калитку, поднялся по скрипучим ступенькам. Собравшись с духом, дернул за кольцо в двери.

Полина открыла, даже не опросив кто. Взяла за рукав, провела по коридору в маленькую комнатку.

— Ой, какой вы холодный! Замерзли? Нашли быстро?

Повесив шинель, повернулась к нему, протянула обе руки.

— Ну, здравствуйте.

В белой блузе с закрытым воротом, в синей широкой юбке, она казалась сейчас стройней и выше. Густые волосы ниспадали на плечи.

— Какая-то вы новая. Подросли вроде, — смущенно говорил он. — И волосы опять же…

— А вы меня только в халате да в платке видели, — улыбнулась Полина. — Ну, садитесь сюда, — показала она на диван. — Посмотрите книги, а я чай поставлю.

— Не нужно, не хлопочите.

— Нет, уж, товарищ лейтенант, сегодня вы мой пленник! — торжествующе засмеялась она, затрепетали ноздри прямого точеного носа. — Командовать сегодня я буду. Вам — отдыхать!

— Слушаюсь! — согласился он.

Схватив со спинки кровати фартук, Полина исчезла за дверью. Бесстужев рассеянно взял с этажерки книгу, не раскрывая ее, осматривал комнату. Просто удивительно, сколько мебели было в этом маленьком помещении. Диван, высокая никелированная кровать с горкой подушек, пузатый шкаф, гардероб, швейная машинка, зеркало. Возле стола — три стула. Темно-зеленые обои придавали комнате немного мрачноватый вид. Электрическая лампочка под голубым абажуром освещала только середину комнаты, в углах и за мебелью прятался полумрак.

Бесстужев чувствовал себя неловко, не исчезало напряжение. Чудилось: вот-вот войдет сюда старший политрук Горицвет, натянуто улыбнется, открыв крупные редкие зубы: «Рад видеть, лейтенант Бесстужев». Юрия даже передернуло при мысли об этом. Но Горицвет не показывался. Тихо было в доме, слышалось только, как шипит на кухне примус. Ничто не напоминало о том, что в комнате живет мужчина. Ни пепельницы, ни одежды на вешалке. Даже среди фотографий на стене не было снимка старшего политрука.

— Тесно у меня? — опросила Полина, появившаяся на пороге.

— Нет, ничего. А за перегородкой — хозяева?

— Хозяева в другой половине дома. За перегородкой сейчас пусто. Там квартира Горицвета, но он в отпуске.

— Его квартира? — удивился Юрий. — А здесь?

— Тут моя. Мы живем порознь.

— Ничего не понимаю.

— А вам и не надо понимать, — засмеялась она. Влажно блестели ее глаза, голос звучал певуче, тревожно. — Садитесь к столу. Руки согрелись?

— Совсем, — повеселел Бесстужев.

— Вы как любите закусывать, — говорила она, ставя на стол тарелки, хлеб в вазе, графин. — Острым, селедкой? Или колбасой?

— Давайте все! — шутливо сказал он, сам удивляясь своей смелости.

— Вот это приятно слышать.

Полина наклонилась к нему, волосы защекотали щеку. Сказала в самое ухо:

— Я очень, очень рада, Юра!

— Чему?

— Вы здесь, у меня.

— Ну, вот, — пробормотал он.

Полина села рядом, откинула со лба прядь волос.

— Наливайте. Мне — вина.

— А за что? За хорошую книгу?

— Можно… Или нет, не надо за хорошую. Хорошую книгу многие читают. Лучше за обычную, за обыкновенную, которая нравится одному.

— Согласен, хотя и замысловато.

Лейтенант не пил давно, с выпускного вечера в училище. Быстро захмелел, стало тепло и весело. Он уже не стеснялся, когда колено его касалось ноги Полины, и женщина казалась ему давно знакомой, будто уже не первый раз они сидели вот так, вместе.

— Давайте еще, — предложил он. — Без путаных тостов — за нашу встречу. И пусть они будут чаще.

— Это искренне?

— Вы меня обижаете! — задвигал бровями Бесстужев.

— Люди часто говорят не думая, под настроение.

— А я думаю.

— Верю! — Полина отодвинулась от него.

Сжимая щеки ладонями, ласкающим, затуманенным взглядом неотрывно смотрела в лицо.

— Что вы?

— Нет, ничего! — тряхнула она головой. — Закусываете вы плохо.

— Разве? Смотрите? — Бесстужев подцепил вилкой сразу три кружка колбасы. — Ну, как?

Она одобрительно кивнула, но сказала совсем о другом:

— Вы славный, Юра. Не возражайте — могу же я иметь свое мнение. И я хочу выпить знаете за что? За вашу маму. Она счастлива, наверное, что имеет такого сына.

— Она умерла. Давно.

— Простите.

— За что же? Я у тети воспитывался.

— А я в детском доме. Даже не помню родителей.

Бесстужев отодвинул стул, поднялся.

— Действительно, Полина, давайте выпьем за них. За ваших и моих, за их светлую память…

Она молча кивнула.

Лейтенант поставил пустую рюмку, тяжело, всем телом повернулся к женщине.

— Знаешь, я до сегодняшнего дня был очень одинокий. — Юрий с трудом подбирал слова. — Одинокий человек. Я немного пьян, но вы не думайте. Пьяные, наоборот, говорят, что они трезвые. Но это не важно… Дьяконский у меня во взводе хороший парень. Я с ним хочу говорить. И с вами. Мы будем друзьями, да?

— Друзьями? — переспросила она. — Не знаю, Юра.

— Почему?

— Быть другом — это много. Но быть только другом — для женщины иногда мало.

— Я понимаю, понимаю — оробел он, чувствуя, что трезвеет под ее непонятным взглядом. — Я все понимаю.

— Спасибо хоть на этом, — смиренно поклонилась она, а в голосе чудилась убивающая насмешка.

Надо было что-то делать, чем-то ответить, показать, что он не мальчишка. Юрий быстро налил себе водки, выпил один.

— Вы обиделись? — спросила Полина.

— Нет.

— И не стоит. Иногда я бываю злой.

— Ладно. — Он налил еще.

— Не надо, — мягко удержала она руку. — Хочешь, спою?

Полина прищурилась, смотрела куда-то вверх, в темный угол.

У зари, у зореньки много ясных звезд,А у темной ноченьки им и счету нет…

Голос у Полины грудной, мягкий. Какая-то тоненькая, однозвучная нотка дрожала в нем. Юрию казалось, что вот-вот она оборвется, эта жалобная, из глубины идущая струнка, и женщине будет тяжело от этого. Он положил руку на ее плечо, запел, заглушил голос Полины:

Горят звезды на небе, пламенно горят,Они сердцу бедному много говорят…

— Ты знаешь? — благодарно улыбнулась она.

— Знаю.

— Ну и не надо ее больше. А то я расплачусь.

— Вот те на!

— Я ее в одиночку пела. Часто… Ну, не будем… Лучше чай принесу. А ты поднос пока поставь гут.

Медный начищенный поднос весело заблестел под электрической лампочкой. Бесстужев подмигнул перекошенному, смутному отображению своего лица, запел: