Михаил Шушарин - Роза ветров Страница 32

В глубине его души застыла тупая боль. За Павла, за Светлану, за всю их неустроенную, изломанную судьбу. Увар Васильевич понимал племянника сердцем и, видя, как жизнь стальными тросиками стягивает его волю и как он сопротивляется всей молодой еще силой, приходил к заключению: «Железо, если с умом закалить, — ничем не возьмешь, а перекалишь — согнется или хрупнет».

Беспокойство жило в заброшенном подворье Увара Васильевича и Авдотьи Еремеевны Крутояровых. Одно веселило: приемный внучек Стенька посылал успокаивающие, крепкие письма. Стенька после окончания института работал на Крайнем Севере заведующим школой-интернатом и обещал Увару Васильевичу вернуться в Рябиновку.

«То, что случилось с отцом и матерью — дело сложное, — говорил он в письмах. — Судьбы человеческие складываются по-разному. Моих родителей я сейчас хорошо понял и потому на них не сержусь. Мы, дедушка, обязаны помогать им. Вы только никому не говорите. Такие люди, как мой отец, для нас, молодых, — человеческий пример и наше счастье. По меньшей мере, нам есть у кого поучиться».

Увар Васильевич дивился письмам внука, умилялся до слез, перечитывал скупые строчки. Останавливался на одном: парень стал «сурьезным мужиком», со своей меркой, со своими оценками. Не киселем растет — камушком.

И клял себя Увар Васильевич беспощадно. Зачем сказал тогда Пашке про Людмилу, зачем поджег его, растревожил? Пусть бы от людей узнал, не от него! Легче было бы. «Старый лыцарь, сводник, кикимора! — обзывал он себя. — Без твоей чертовой бороды все обошлось бы!»

Ругал себя за то, что больно было читать Стенькины письма. После того, как Павла решением бюро обкома восстановили на работе, Увар Васильевич увидел его совершенно новым. Павел работал весело, к людям шел с доброжелательностью, и они радовались этому. И вроде бы радовалась решению бюро вся Рябиновка. Веселее крутились шестеренки на комбайнах и тракторах, проворнее стали люди.

— Ты, Павел, сейчас в хорошую пору вошел, — говорил Увар Васильевич. — Только вот житье-то тебе надо бы как-то улегулировать. Иначе опять на тебя вешать будут что попало.

— Знаю, дядя Увар. Сделаю! — успокаивал Павел.

Степан приехал в район в самый разгар лета. Клокотало теплой водой озеро, день-деньской кишели берега ребятишками, и только в потемках к присмиревшей воде подходили взрослые сенокосники. Молча, с наслаждением смывали с горевшей кожи налипшую за день сенную труху. Попыхивали в темной прохладе цигарки. Приглушенно смеялись на особице бабы, они обмывались, раздеваясь донага.

Степан вернулся из Норильска с деньгами, а потому не спешил на работу, жил в районной гостинице вольготно, ни в чем себе не отказывая. Вечерами уходил к берегу, сидел на обвалившемся яре, вглядываясь в далекие огни Рябиновки, сверкавшие на другой стороне большой воды. Иногда Рябиновка, будто в мираже, приподымалась над озером и покачивалась, как сказочное царство. Степан восторгался теплом, свободой, независимостью, ждал предстоящей встречи со своими. Перед отъездом из Норильска он получил от матери несколько необычайно откровенных писем. Она просила ехать к отцу, быть с ним рядом, независимо от того, захочет он этого или не захочет. Нетвердая надежда на что-то доброе пронизывала письма матери. Мать жила отчимом. И Степан ни в одном своем ответе не разрушил эту последнюю ее радость. Пусть все будет так, как она хочет.

Заведующий районо Сергей Петрович Лебедев встретил Степана сдержанно:

— Ты что же, Степа, приехал и носа не показываешь?

— Разрешил себе немножко отдохнуть, Сергей Петрович.

— Отдыхать некогда. У нас сейчас идет комплектование. Не хватает учителей с образованием, директоров. Но если ты к этому относишься без особого интереса, то удерживать тебя не буду.

Можно было бы на этом и закончить разговор. Мог бы Стенька Крутояров хлопнуть дверью. Но не смог он сделать того: не испугался, не обиделся, а успокоился и почувствовал, что перед ним человек гораздо более сильный, озабоченный большим государственным делом.

— Я, как говорят, ничего плохого не привез, — сказал он Лебедеву. — Куда пошлете — туда и поеду. И работать стану по совести. Но лучше бы послали вы меня…

— В Рябиновку? — улыбнулся Лебедев. — Правильно, в Рябиновку и поедешь. И не рядовым учителем — директором.

Это было началом горького разочарования и обиды, которые пережил Степан.

…Автобус пришел в Рябиновку перед вечером, и в школе, кроме сторожихи тети Поли, никого не было. Она сказала Степану, что директор, хотя «оне» и не в отпуске, но никого «не принимают».

— Скажите, что я из районо, по службе, — начал упрашивать Степан. Но в дальнем конце коридора скрипнула дверь и появился Завьялов, по-военному строгий, недружелюбный.

— Что вам угодно?

— Крутояров, — протянул руку Степан. — Вот приказ. Меня назначили директором этой школы. Хотелось бы познакомиться.

— Директором? Разве теперь в школы по два директора назначают?

— Не шутите, товарищ Завьялов. Это же приказ заведующего районо. Вы же сами просили, как мне известно, об освобождении.

— Да, я просил Сергея Петровича, чтобы меня освободили. Но это было уже давненько. И заявления я не подавал. Так что знакомиться со школой вам пока нет смысла.

Завьялов посчитал аудиенцию законченной и вернулся в свой кабинет. Из приоткрытой двери донесся веселый женский голос:

— Кто там приходил?

— Крутояровский приемыш. В директора приехал!

Захлопнувшаяся дверь оборвала приглушенный смех.

С тем же автобусом вернулся Степан в райцентр, взъерошенный, обиженный до слез.

В эти дни Людмила Долинская «насовсем» переехала к Павлу Крутоярову. Она сказала: «Все равно жить без тебя не могу. Давай будем вместе». Павел обрадовался, засмеялся умиротворенно, будто ничего не произошло: «Вот правильно. Давай чай пить будем!»

Перед утром пала сильная роса. В окно потянуло сыростью, и Людмила проснулась. В синем свете стояли окутанные туманом рябиновые кусты, наперегонки будили село петухи, едва-едва уловимые шорохи доносились с озера, живущего своей таинственной, далекой от людей жизнью.

Павел лежал с закрытыми глазами, но по озабоченной складке на лбу Людмила поняла, что он не спит. Так было несколько ночей. И Долинская забеспокоилась. Беспричинное проявление отчужденности. Откуда? Думалось, что все трудное было позади: и упреки, и обсуждения, и проработки, и сплетни, и насмешки. Все принято людьми и наполовину забыто. Сложилась новая семья. Не у них одних с Павлом Крутояровым было такое в жизни. Светлана Крутоярова мужественно и с честью оборвала нити, соединявшие ее с Павлом. Не из-за жалости к Людмиле — по логике. И в райкоме партии, когда Людмила вставала на учет и беседовала с секретарем, она услышала будничные слова: «За то, что произошло в вашей жизни, не считайте себя виноватой». Ее рекомендовали главным агрономом Рябиновского колхоза, и правление, все, как один, даже Вячеслав Капитонович Кораблев, ничуть не удивилось этому. «Надо агронома, правильно райком сделал».

Она осмотрела все поля, поговорила с людьми, а потом попросила разрешения побывать у Терентия Мальцева. И эту просьбу ее удовлетворили с готовностью. Павел сам позвонил колхозному ученому, просил найти время для встречи с Людмилой; и Мальцев, старый знакомый Павла, добрейшей души человек, твердил одно: «Милости прошу, пусть приезжает!»

Людмила впервые близко увидела Терентия Семеновича, непосредственного, увлеченного, простого.

— Вы, Людмила Олександровна, — окал Мальцев, — отвлекитесь от своих полей на минуточку, помыслите помасштабнее да вдаль поглядите… Еще в двадцатых годах я, помню, купил себе велосипед, а ездить на нем не мог. Только сяду, крутну педали разок — и на бок. Сосед говорит мне: «Вниз смотришь, Терентий, под ноги, оттого и падаешь… Ты вперед смотри!» Послушался его — научился ездить… Вперед смотреть надо в любом деле… Представьте себе шахматную доску. За доской сидят двое: Природа и Человек. Белыми фигурами всегда ходит Природа, за ней право первого хода. Она определяет и начало весны, и жару, и холод, и дождики… Так вот, чтобы не проиграть, Человек должен правильно отвечать на любой ход Природы, пусть самый каверзный. Тут вот все и дело.

В Рябиновке много лет подряд урожаи были стабильные. Пятнадцать-восемнадцать центнеров с гектара. Выше этой границы перевалить не могли. И, вернувшись от Терентия Мальцева, Людмила сказала Павлу: «Надо думать о более высокой цифре». — «Не торопись. А то в чужом монастыре со своим уставом окажешься!» — «Мальцев берет двадцать пять». — «Нам хватит пока того, что есть».

Нет, это Людмилино замечание не обидело Павла. Несколько резковатый ответ был понятен: действительно, следовало взвесить все детали, учесть все стороны дела, продумать мелочи. Шаблона допускать нельзя. Земля во веки веков полна разных загадок. Поле — не цех: град и дождь, заморозки и суховеи автоматически пока не выключаются никаким прибором. В цехе, под крышей, могут быть «незапланированные» стихии, в поле, под открытым небом, — тем более. Надо думать, надо определить прихоти каждого массива, каждого гектара.