Петр Северов - Сочинения в двух томах. Том первый Страница 32

За последними постройками сразу широко развертывается степь. Над горизонтом, над потемневшей полосой зари улеглась темная туча. Чистым розовым светом обведены нижние края. Ярко горят огни Медведицы. На тихой придорожной траве, на серебряной листве лопуха, на пырее и иглах колючек первые отблески дрожат, как роса.

Я не спрашиваю Федю ни о чем — у нас еще будет время. Мне хочется верить, что опять за лесом, у костра, ждут нас, как в детстве, косари; что только дойти до кургана, до ковыльной земли, и мы возьмемся за руки и громко запоем, чтобы не бояться ничего на свете. Путь не далекий, семь верст, но можно о многом подумать на этой дороге детства. Птица ли прошумит над головой, вспыхнет ли огонек в овраге — память находит тропинки ко всему.

Мы всходим на пригорок.

Дорога становится шире, ярче блестит под звездами трава.

Шахта и поселок остались далеко. Оглядываясь, я вижу розовый дым, огни на терриконе и дальше, над парком, колеблющийся свет.

Отсюда, с перевала, начинается сплошная темная синева. В стороне поднимается сутулая тень кургана. Шуршит ветер.

Валя говорит без умолку.

— Если бы ты не ошибся, Федор, — говорит она, мягко шагая по траве. — Большое дело! Только подумать, как зашумит работа! Если бы ты не ошибся!

В полынных межах сонно поют сверчки. Федя идет рядом, я чувствую броское движение его плеча.

— Будь уверена, — говорит он строго. — Не ошибусь! Самое трудное, знаешь, проверить. Тут прямо-таки на сердце уздечку надеваешь. Погоди, говоришь ему, не пляши, может, хочешь только так, а этого нет. Вот и теперь: три дня лазил я по оврагам, верный факт — руда!

Незаметно мы ускоряем шаг. Теперь мы идем по звонким пажитям вниз, в долину. Запах земли сладок и свеж. Вскоре становится совсем светло. Всходит месяц. Тихо тлеет соль на длинных пролысинах солончаков.

Федя останавливается у овражка, достает из кармана электрический фонарь. Бледное пятно света прыгает по камням обрыва, по бурьяну.

— Видишь, вот уже и начались сланцы. Это хлоритовый сланец, здесь тоже можно ждать железняка.

— Давай испытаем, — предлагает Валя, сбрасывая с плеча кирку. — Ну, на счастье!

— Нет, не спеши… Счастье само не идет в руки.

За пажитью стеной начинается лес. Узкая тропинка заросла высокой травой. Дубы, пятнистые от луны, жадно сплелись ветвями. Я иду впереди. Опять скользит холодок под сердцем, — так было в разведке, в дозоре, где еще?.. Смутная радость, и опасение, и ожидание удачи, и вот — каждый шорох за кустами, отклики в лесу, сама тишина — все многозначительно и тревожно.

Но земля спокойна, как везде. Камни, белеющие сквозь листву, молчат. Что спрятано под ними? Кочки, рытвины, осыпи темны. Кажется, на всем особенные тени; чудится, слишком звонок чернозем…

Спускаясь по косогору, я отстаю на минуту, прижимаю ладонь к земле. Что-то холодноватое бьется под нею, холодноватое и быстрое, как струйка родника. Я принимаю руку — синий кузнечик вспыхивает под луной.

Тропинка сбегает вдоль обрыва, через заросли чаполочи и мха. Все осталось в овраге таким, как было в детстве. Только старый берест, на котором когда-то повесился пастух Афанасий, срублен, и даже пень выгорел.

На камнях у ручья мы садимся отдыхать. Федя снимает ботинки. Дальше — путь по ручью.

— Какие годы пролетели, Василий! Смотри — знакомая дорога. Это здесь волки следили за нами из-за каждого куста?

Валя смеется. Сложив ладони, она захватывает воду; полная сгущенного лунного света пена дымится в ее руках.

Закрыв глаза, я слушаю смех Вали. Я знаю все оттенки ее голоса — улыбку, радость, печаль, и как бы предчувствую их заранее. Но я никогда не скажу ей об этом. Нет, позже, наверное, скажу. Ну, может быть, пройдет пять лет. Я выучусь, стану техником…

Она оборачивается ко мне.

— Что ты бормочешь? Какие техники?

— Это я задумался, Валя. Я буду техником.

— Я тоже буду. Металлургом, — говорит Федя.

— А я геологом… Бродить… Выпытывать у земли секреты. Ставить первые колышки, первые отметки городов… Я уже говорил в ячейке, написали в Москву.

Секунду Валя смотрит мне в глаза.

— Ты можешь… — говорит она задумчиво. — Ты упорный… а вот инженером? Это трудней.

— Ничего. Я люблю трудное. Дай время.

— Сможешь?

— Дай время, говорю.

— А чего ж? — поддерживает Федя. — Конечно, сможет. Он если задумает…

Мы поднимаемся и входим в ручей. Быстрые струи хлещут по ногам, осыпается колючий песок, лунная рябь трепещет на камнях.

За круглой заводью и порослью камыша поднимается высокий обрыв.

Здесь мы подвигаемся тише — заводь глубока, могут быть камни.

У ручья, напротив обрыва, стоят молодые вербы. Если смотреть вниз на дробную неспокойную тень листвы, кажется, идет неощутимый дождь.

Наверное, в это время мы думаем об одном и том же. Валя устала, но присматривается к выступам пород, останавливается на островке скользкой глины, чтобы достать кусок ее со дна.

Старые криницы густо заросли лопухом. Сквозь темную зелень едва заметны остатки сруба. Федя выходит на берег и, весь в теневом дожде, наклоняется над криницей.

— Узнаешь места, Василий? Вот они!

— Как же… мы мальчишками клад здесь искали…

— Он тут недалеко… Ну, бегом!

Длинным броском тело его проносится над криницей. Гремят сучья, мягко распахиваются кусты.

Смеясь и крича, мы бежим за Федей, прыгаем по болотным кочкам, путаемся в колосистой траве. Но за ним не поспеть. Он уже перемахнул через ручей; под самым обрывом, на рыжей осыпи, мелькает его белая рубаха.

— Жаль, что не на ровном месте… — запыхавшись, говорит Валя. — Мы бы еще попробовали побежать!

Федя улыбается.

— Ладно, попробуем.

Он достает фонарик, передает его мне. За выступом, в затененной части обрыва, заметны смутные блестки кварца. Я поднимаюсь выше, вслед за пятном света, к темному сланцевому пласту. Полоса глины, сломленная на подъеме пород, лежит полутораметровым массивом. Она высоко над нами, каменные ступени круты. Нужно далеко обходить срывы известняка, чтобы подняться к ней.

Прыгая по замшелому щебню, мы взбираемся на косогор. Все залито здесь луной. Чахлый репейник, цепляющийся меж камней, листья, занесенные сюда ветром, кусты перекати-поля горят сплошным костром.

Я бегу впереди и первый чувствую под ногами упругую поверхность пласта. Подбегает Валя, мы разгребаем сухую траву и несколько минут молча роем густую влажную глину. Она плотна и душиста, как воск. Валя работает киркой, мягкие груды летят по склону. Близко в настороженных камнях перекликаются наши голоса.

Сдавленный сланцами, медленно открывается пласт. Он такой же мощный, как и на обрыве, переплетенный прослойками белых пород.

— Теперь довольно, — говорит Федя, опускаясь перед выемкой. — Можно поглядеть.

Я беру горсть глины и, поднимаясь, не могу спокойно удержать ее в руке. Складываю ладони, но они дрожат еще сильней. От этого, впрочем, только явственней побежалый цвет и смутные проблески кристаллов.

— Руда!

Голос Вали звонко повторяется в лесу.

Федя подхватывает кирку.

— Мы еще раз пробу возьмем… Для верности.

Прыгая по выступам, я различаю особый многоголосый звон камней. Внизу, в вербах, дружно гремит эхо. Оно возвращается, снова уходит, и, похоже, дышит, пробуждается под нашими ногами гора. Тени черные, как рытвины. Кажется, все камни на склоне сдвинуты со своих мест.

Пласт поднимается медленными изломами, то скрываясь в наносах и траве, то обнажаясь во всю мощь.

На откосе у оврага мы роем вторую лунку. Звонко гудит руда. Федя выкорчевывает камни. Он хватает их руками, расшатывает, далеко швыряет в овраг. Весь темный лес оживает. Трещат сучья, гудят дубы, вдалеке глухо откликаются обвалы.

Мы работаем долго и горячо. Уже выросла широкая площадка, осыпается сланец, все крепче руда. Мы не можем остановиться — такая жадная радость бьется в груди, в руках.

— Что, если бы кто-нибудь увидел нас теперь? — смеется Валя. — Подумал бы — привидения!

— Ну, это как сказать… Скорее помог бы…

Вместе с Федей мы выворачиваем огромную глыбу. Она летит до самого ручья. Пронзительно всплескивает вода. Мы останавливаемся послушать отклики.

Долго не может успокоиться лес.

Улыбаясь, Валя смотрит вдаль. Сейчас у нее особенно большие и глубокие глаза. Смуглые руки, сложенные на груди, покачиваются от дыхания, и вся она светится. Светится сланец у ее ног, и желтый бессмертник на склоне, и дальние горы, и вода за вербами на быстрине.

— Только подумайте, милые, — ласково говорит она. — Какая начнется здесь работа!.. Домны… эстакады… цехи…

И хотя мне хочется прыгать в эту минуту, кричать, целовать ее, броситься на теплую землю, я только беру ее руку и говорю спокойно: