Александр Коноплин - Сорок утренников (сборник) Страница 32

Демидовский сквер утопал в глубоком снегу, по узким дорожкам бродили пенсионеры, кругами вдоль ограды, где пролегала лыжня, бегали студенты медицинского института, ворона, сидя на ветке совсем близко от окна, беззвучно раскрывала клюв, должно быть, каркала, молодой папаша, спрятав лицо в поднятый воротник, катал в санках ребенка. Прямо напротив Кириного окна на своем постоянном месте сидел безногий инвалид в коляске. Как-то Вадим предложил ему рубль, тот отказался. Вадиму стало неловко, он просил у инвалида прощения и даже пригласил его в гости, но тот снова отказался. За это Вадим прозвал его Странным. Странным он казался еще потому, что гулял только в одном месте — в сквере напротив Кириного окна.

— Уж не влюблен ли он в вас? — спросил Вадим. Кира пожала плечами.

— Мы даже ни разу не разговаривали.

Кроме инвалида и пенсионеров в сквере на одной из скамеек сидели влюбленные. Они целовались. Кире тоже захотелось посидеть вот так же, послушать крик вороны, ощутить на лице неясное прикосновение снежинок.

Она слезла с подоконника, оделась в теплый лыжный костюм и старое зимнее пальто и вышла на улицу.

Застывший, как изваяние, инвалид сидел на своем месте, а влюбленных уже не было. Вместо них на скамейке в снегу остались две глубокие вмятины. Кира усмехнулась и села в одну из них. В ту, что была поменьше…

С пасмурного неба падал редкий снежок. Кира закинула назад голову и принялась ловить ртом падающие снежинки. Заметив снежинку еще в вышине, она следила за ней, пока та не опускалась совсем низко, и тогда, сделав резкое движение, схватывала ее губами. Ее забавляло не то, что она делала, а мысль о том, как это выглядит со стороны. В самом деле: взрослая женщина занимается черт знает чем, вместо того, чтобы варить щи, штопать носки или мыть кастрюли. Так, наверное, должны были думать, глядя на нее, прохожие. Но прохожих в этот час в сквере не было, гуляющие пенсионеры были далеко, а об инвалиде она как-то забыла. И вздрогнула, услышав тихий кашель за своей спиной. Она смутилась, сказала: «Здравствуйте». Он тоже сказал «здравствуйте», отвернулся и даже немного отъехал в сторону на своей коляске. Неподвижные ноги его или то, что было вместо них, плотно укутывал плед, сделанный из суконного госпитального одеяла.

Обычно инвалид появлялся утром, часам к двенадцати куда-то исчезал, а к вечеру непременно появлялся снова. Иногда он уезжал сам, иногда за ним приходила Кириных лет высокая, простовато одетая неулыбчивая женщина. Как-то Кира слышала, как странный инвалид назвал ее Машей.

— Вы прекрасно играете, — сказал он простуженным голосом и снова закашлялся.

Она поблагодарила и засмеялась.

— Я не играла довольно долго. К тому же через двойные рамы…

— Не сейчас, — перебил он, — раньше, осенью. Пока окна были открыты.

— Вот как? Значит, вы — мой постоянный слушатель? И что. же вам больше нравится?

— Не знаю. Мне все нравится. Я слушаю все подряд.

Кире сделалось скучно — она знала сорт людей, слушающих все подряд… Она зевнула и хотела прекратить пустой разговор, но инвалид смотрел на нее, не отрываясь, через свои темные очки, и уйти сразу ей показалось неприличным. К тому же сегодня она была счастлива и хотела поделиться этим счастьем с другим.

— Если хотите, я сыграю что-нибудь для вас, — сказала она.

— Не утруждайтесь, — посоветовал он, — зимой ведь все равно ничего не слышно.

— А я раскрою окна. Хотите?

Он неуверенно кивнул.

— Отлично. Так что бы вы хотели услышать?

— Прелюдию композитора Рахманинова.

— Какую именно?

— До-диез минор.

Она впервые внимательно посмотрела на странного инвалида. Все лицо его было покрыто сухой желтой кожей, напоминающей старый пергамент. Кое-где она была гладкой и лоснилась, а местами белела давно зажившими рубцами. Такие лица бывают у людей, получивших сильные ожоги. Бесформенный нос был сделан, по-видимому, с помощью пластической операции.

— Вы были музыкантом? — спросила Кира.

— К сожалению, нет, — ответил он.

Она подумала.

— Если можно, закажите что-нибудь другое.

— Но я хотел бы услышать именно это.

— Видите ли, эту вещь я когда-то, очень давно, играла для одного человека…

— Вы любили его? — быстро спросил инвалид.

— Это не имеет значения, — сказала она, помолчав. — Просто я слишком давно не исполняла ее.

— Я вас понимаю, — сказал инвалид странно глухим голосом, — но ведь ничего другого мне от вас не нужно. Судя по вашему лицу, вы теперь очень счастливы…

Она кивнула.

— Ваш муж или жених — прекрасный человек…

Она снова кивнула.

— Рад за вас. Так почему бы вам не доставить удовольствие другому? Тем более, что мы больше никогда не увидимся.

Что-то жалобное почудилось ей в этих словах. Неужели она значит для него больше, чем просто незнакомая пианистка, игру которой он привык слушать?

— Ну, хорошо, я сыграю для вас, — сказала она, вставая.

— Я никогда этого не забуду.

Она быстро повернулась — ей показалось, что он назвал ее по имени.

— Вы что-то сказали?

— Я сказал, что никогда не забуду.

— А еще?

— Больше ничего.

Его изуродованное лицо оставалось непроницаемым, а слишком темные очки не давали возможности рассмотреть его глаза.

— У меня такое впечатление, — сказала она наконец, — что мы с вами уже встречались.

Он усмехнулся.

— Какая наблюдательность! Вот уже год, как я ежедневно бываю в этом сквере.

— Нет, не теперь. Намного раньше. Может быть, до войны.

— Вы ошиблись, — сказал он с некоторым усилием, — до войны я в этом городе не был.

Он закашлялся. Ее беспокойство с каждой минутой усиливалось. Время и страдания порой неузнаваемо меняют внешность человека, не меняют они только голос. Сквозь даль десятилетий до ушей Киры сигали долетать знакомые интонации.

— Говорите! Пожалуйста, говорите!

Он недоуменно пожал плечами.

— Говорить? Но о чем?

— О чем угодно, только не молчите! Хотя бы еще несколько слов! Мне это очень нужно!

— А мне — нет! — неожиданно в его голосе прозвучали жесткие нотки. — Кажется, вы принимаете меня за говорящую куклу?

Наступила долгая мучительная пауза.

— Вы отлично понимаете, зачем мне надо слышать ваш голос, — тихо проговорила Кира, — вы не можете мне отказать. Я имею на это право.

Ни один мускул не дрогнул на его изуродованном лице, и только пальцы, сжимавшие подлокотник, слегка побелели от напряжения.

— Что вам от меня нужно? — спросил он сердито.

— Сама не знаю. — Она заплакала. — Мне все время кажется, что мы знакомы.

— Говорю вам, вы ошиблись, — повторил он, — я даже не знаю вашего имени.

— Неправда, — сказала она, — знаете. И я вас знаю. Вас зовут Борис!

— Меня зовут Михаилом.

— Зачем вы хотите меня обмануть?

Не отвечая, он стал быстро удаляться, перебирая руками резиновые ободья колес.

Кира не стала его догонять. Она сидела на скамейке и плакала одна в пустом сквере. Плакала до тех пор, пока холод не проник сквозь пальто, не охватил ее тело судорожным ледяным ознобом. Тогда она поднялась и, пошатываясь, побрела к дому.

Ночь она не спала, а ходила по комнате из угла в угол, жадно выкуривая одну папиросу за другой. Только на рассвете, приняв решение, забылась в коротком, беспокойном сне.

В шесть утра она уже была на ногах. Написав письмо Вадиму Сергеевичу, она вложила листок в конверт и, оставив на столе в общей кухне, вышла из дома.

Уличные мальчишки показали ей, где живет странный инвалид. Во дворе бывшего Вахромеевского дома стоял небольшой флигель. Летом он утопал в сирени, а теперь сугробы кое-где подпирали крышу. Только к крыльцу вела широкая, старательно расчищенная от снега дорожка.

На звонок вышла уже знакомая Кире высокая неулыбчивая женщина, молча осмотрела гостью с ног до головы и посторонилась, приглашая войти.

Кира нащупала в полутемных сенях дверь, обитую мешковиной, старинную железную ручку и с бьющимся сердцем потянула ее на себя. Что она скажет человеку, которого ждала так долго, но который пришел так поздно и так некстати…

Комната, в которую она попала, сияла порядком и чистотой. В переднем углу стояла высокая, с периной и горкой подушек никелированная кровать, убранная кружевным подзором и накрытая кружевным покрывалом. Кружевные скатерти, дорожки и накидушки покрывали обеденный стол, комод, трюмо и даже верхнюю часть шифоньера. Красная ковровая дорожка тянулась от двери к окнам. Все стены были густо залеплены цветными репродукциями, фотографиями знаменитых артистов и картинками из журнала мод. Ничто здесь не выдавало присутствия мужчины.

Кира недоуменно оглянулась. Женщина стояла, прислонившись к косяку, и молча ее разглядывала.