Александр Лозневой - Крепость Магнитная Страница 32

У Порфишки потекли слюнки, он старался не смотреть на Глазырина. Раскрыл тетрадку, сосредоточился, норовя сразу схватить суть задачи.

Обслуживание в столовой было поставлено из рук вон плохо. Как ни старались официантки, а все равно не успевали: в столовой во время обеда всегда толкучка, шум, крик. Иной раз после первого блюда рабочий минут двадцать, а то и более ждал второго. Ресторанная система обслуживания здесь явно не подходила. Это видели все, но как и чем заменить ее, никто не знал.

Молоденькая официантка с подносом в руках, наконец, пробралась к столу.

Выпростав из-под воло́ки[2] ложку (в столовой ложек не давали), Порфишка начал есть:

— А ничего, вкусно.

Опорожнив миску борща, облизал ложку и опять, позабыв про все на свете, склонился над тетрадкой. Ни поднявшийся шум, ни голос официантки — ничто не могло отвлечь его внимания. И уже потом, решив задачу, повернулся — оказывается, за соседним столом уже пообедали. Полистал тетрадку, начал придумывать сложноподчиненные предложения: казалось бы, просто, а, поди ты, сразу не получается.

— Здравствуйте. Как кормят? — неожиданно прозвучало над самым ухом Порфишки.

— Борщ как борщ, — ответил он, не отрываясь от тетрадки, а вот второе… полчаса ждем.

— А почему? Как вы думаете?..

Порфишка поднял голову, чтобы сказать — не мешай — да так и застыл со словом во рту: рядом с ним стоял человек в зеленом френче, которого, кажется, где-то видел. И не то, что растерялся, а как-то погрузился в себя, притих. А тот:

— Где вы учитесь, товарищ?

Лишь теперь дошло до сознания: нарком!.. Дударев встал:

— На втором курсе рабфака.

Орджоникидзе стоял совсем близко, и Порфирий хорошо рассмотрел его: на голове шапка волос, слегка подернутых изморозью. Пышные усы… Нарком тронул его за плечо, спросил где он живет — в бараке или землянке, сам или с семьей. Ответив на вопрос, Порфирий добавил, что в селе у него остался старик отец и что ему одному там трудно, а взять к себе — некуда. Сказал про неурожай в Неклюдовке и о том, что весной от бескормицы подох скот… А тракторов на весь район — раз-два и обчелся. Да и быстро они портятся, «фордзоны»…

— Вот и надо свои делать! — подхватил нарком. — В ближайшие годы Магнитка даст столько металла, что мы можем выпускать не тысячи, а миллионы машин. Крестьяне получат их столько, сколько потребуется. Тяжелая индустрия решит все!

Потом, прощаясь, сказал, что надеется встретить его инженером.

— Спасибо, товарищ Серго! — выпалил Порфирий и, спохватившись, добавил: — Григорий Константинович.

— Ничего, бывает.

Не все сразу поняли, что за человек появился в столовой, а когда наконец узнали, что это — Орджоникидзе, он уже вышел. Оставив обед, многие ринулись к двери, надеясь хоть краем ока взглянуть на Железного наркома.

Порфишке было приятно сознавать, сам народный комиссар тяжелой промышленности пожелал ему стать инженером! Видимо, неспроста это. Идет такое строительство. Сколько еще потребуется специалистов, которым предстоит не только монтировать сложную технику, но и пустить ее в ход, наладить эксплуатацию… Вчера прибыла клеть блюминга, сделанная на Уралмаше. Оказывается, в стране есть заводы, выпускающие оборудование, которое еще недавно покупали за границей. Это радовало. Порфирий не заметил, как официантка принесла второе… Он не мог прийти в себя: две минуты назад с ним разговаривал сам нарком Орджоникидзе. Напиши об этом в Неклюдовку — не поверят.

Выходя из столовой, Порфишка чуть не столкнулся в дверях с Плужниковым.

— Минуточку! — сказал тот. — Вот тебе из горкома комсомола.

Порфишка развернул бумажку: это было приглашение. В тексте, отпечатанном на машинке, говорилось: такого-то числа, в такое-то время в Доме инженерно-технических работников состоится собрание актива, на котором выступит Г. К. Орджоникидзе.

Порфишка сиял.

20

На доске показателей, возле которой толпились люди, слева сверху изображен самолет. Ниже под ним — мчащийся поезд. Еще ниже — автомобиль, соответственно трактор, конь, пара волов и, наконец, черепаха. Против каждого рисунка фамилия бригадира, задание на месяц и процент выполнения.

— Я же говорил, не выдержит Колька. Слаб еще!

— Далеко ему до Баянбаева.

Собравшиеся шумно и весело комментировали итоги работы за месяц.

Ладейников протиснулся сквозь толпу и прежде всего увидел коня. Не так привлекал конь, как искусно размалеванный всадник. Сидя задом наперед, он скакал, ухватившись за хвост лошади. На нем короткая — до пупа — тельняшка и широченный голубой клеш. Лихо набекрень сдвинута бескозырка. Ветер играл лентами, а на них не якоря, а кирпичи крест-накрест.

Платон расхохотался: вот он каков Генка Шибай, не успел познакомиться, а уже раскрасил — чище некуда! Лицо седока застыло в смешной позе, глаза как-то наискось. Нижняя губа отвисла, нос картошкой, и все же лицо его, Ладейникова… Вот черт! Ему, Генке, в Москве бы учиться, а не кирпичи таскать.

Подтолкнув друг друга, двое парней зачмыхали:

— Конь-то не кован. Далеко не уедет!

— Рано ему на авто, кишка тонка, — сказал другой.

Ладейников понял, говорили о нем: неприятно все-таки, отошел в сторонку, раздумывая. Из показателей выходило, что возглавляемая им бригада работает так себе — середина на половину: и до вершины не дошла и вниз не спустилась, застряла где-то на полпути. Восторгаться нечем, но и сказать — плохо, тоже нельзя. Конечно, очень хотелось бы пересесть с «коня» на «трактор», да что поделаешь, тут, как говорится, и рад бы девку поцеловать, да борода мешает. В общем, бригада не так уж плоха; в ней есть парни, с которыми можно самому черту рога обломать! Климов, Глытько, Ригони, тот же Генка Шибай… Но вот Глазырин, хоть ты кол на голове теши. Гнать бы такого, а, поди, попробуй, тут тебе и профсоюз и комсомол — воспитывать надо! Выгнать легче всего, а вот…

Бригада Баянбаева опять на первом месте. Третий месяц подряд. Кто бы мог подумать?

Бригадира-победителя художник изобразил летящим на самолете. Обхватив фюзеляж короткими, кривыми ногами, Баянбаев улыбался. На голове огромная лисья шапка… И опять полное сходство: скулы, нос, глаза-ромбики.

— Подывись! Глянь же! — пробираясь к доске показателей, усмехался Глытько. — Богобоязный-то… Ха-а!.. На черепахе!.. Вот жмет, а… Аллюр три креста!

— Куда ён лупить?

— Вслид за Чкаловым на остров Удд!

— А може, в пивнуху?

— На какие шиши пить-то!..

Еще недавно Богобоязный гремел на всю стройку и вот съехал. Молодец Генка Шибай, не поскупился на краски, представил хвастуна в самом что ни на есть натуральном виде! С большим красным носом, пузцом, как у старичка. Сунув ноги в стремена-стаканы, Колька сидит на черепахе нагишом. В одной руке у него кирпич, в другой — штопор. На поясе в виде гранат — поллитровки.

Хватаясь за животы, — смешно — рабочие смотрели то на рисунок, то на самого Кольку, который стоял в отдалении, переминаясь с ноги на ногу и, видимо, не желая подойти ближе.

Последнее время только и говорили о Богобоязном. Как же, на всю стройку «прославился!» Так увлекся «змейкой с наклейкой», что, вернувшись однажды ночью, не мог попасть в свой барак, свалился в канаву и заснул.

Утром его нашли в одних трусах и майке: ни ботинок, ни нового костюма… Не оказалось даже кальсон.

— Взнуздать бы черепаху-то! Еще понесет, — заметил Порфишка.

— Дальше пивной не понесет.

— Всяко бывает, — обернулся Баянбаев. — Башкирская пословица говорит: и блоха лягнуть может.

Стоя в сторонке, Колька попытался было улыбнуться, дескать, наплевать на все, но улыбка получилась сквозь слезы. Опустился на бревно, притих.

Не один раз Богобоязный обещал «поднажать», вырваться вперед, пересесть хотя бы на «коня», но так и не вырвался, опустился еще ниже — на «черепаху».

Нельзя сказать, чтобы он не старался. И хлопцы его не бездельничали. Но ведь остальные бригады тоже не спали. А тут еще — бац — прогул, и показатели, будто колесо, катились под гору.

Кончился рабочий день, а строители не расходились: вот-вот должны были привезти деньги: зарплату выплачивали тут же на объекте. Люди с нетерпением ждали кассира, который, как полагали, ну, конечно же, выехал из банка. Шло время, а его не было. Рабочие с беспокойством поглядывали на дорогу: он, бывало, и раньше задерживался, не без этого, но не так долго. Непонятно что-то…

Платон развернул газету, отпечатанную на рыжей, оберточной бумаге, и стал читать вслух: он агитатор, и было бы непростительно упустить время, которое предоставил ему сам господин случай! В статье писалось о военных приготовлениях Германии, о все нарастающей угрозе войны. Агитатор и сам не заметил, как возле него образовалась группа слушателей.