Олесь Донченко - Золотая медаль Страница 33

Случилось так, что кто-то из десятиклассников сказал Мечику:

— Я вчера видел тебя в кино. Ты был такой франт, что не подступи! Еще и папироска в зубах.

— Что это за «папироска»? Я курю только папиросы, и то — высшего сорта.

— Ты, наверное, уже и водку употребляешь, — вмешалась Юля.

Мечик пренебрежительно улыбнулся.

— Водку я оставляю твоему дорогому папе. Кстати, видел его недавно, обнимал на улице телеграфный столб. Не веришь? Честное слово!

Он засмеялся и, повернувшись к товарищам, продолжал:

— Представляете, стоит папашка нашего уважаемого секретаря комитета комсомола возле столба, обнимает его и так жалостно просит: «Гражданин… Скажите, где противоположная сторона?»

Юля вспыхнула от оскорбления и гнева:

— Неправда! Как ты смеешь?

Мечик сделал гримасу удивления:

— Неправда?

Он не договорил, так как к нему вдруг подлетела Нина.

— Я не думала, не думала, — задыхаясь, воскликнула она, — что ты такой… Такой негодяй!

К ней подошел Вова Мороз, осторожно взял ее за руку.

— Нина, успокойся!

Потом, повернувшись к Мечику, сказал:

— Если это и правда, ты не должен был рассказывать! Ты — хам!

Мечик оглянулся, ища поддержки. Но глаза товарищей, его одноклассников, были полны осуждения.

— Подхалимы… — тихо промолвил он. — Большая шишка — Жукова!

Все это ярко припомнилось Юле, и она вздрогнула от боли. Отца и до сих пор нет. И все, что рассказывал Мечик, было, наверное, правдой. Но откуда у парня такая жестокость? «Он же знал, как я страдаю, знал!» — думает Юля.

Она припоминает, что отец Мечика был на войне, мать захватили во время облавы на улице гитлеровцы и отправили в Германию. Мальчугана подобрали соседи, он продавал на базаре папиросы, чистил сапоги. Ему посчастливилось: когда наши взяли Берлин, вернулась мать, а со временем демобилизовали отца.

Жукова знала, что отец Гайдая — паровозный машинист, мать — портниха. Зарабатывают они, наверное, неплохо, но навряд чтобы покупали сыну такие франтоватые ботинки, такие модные галстуки. Где же он берет в таком случае деньги?

Когда-то Юля спросила у него об этом.

Он подмигнул, засмеялся:

— Выиграл по займу. Не веришь, что можно выиграть? Ага, ты против советских государственных займов? А вот и в самом деле выиграл! «На предъявленную к сберкассе облигацию займа выпал выигрыш в двадцать пять тысяч. Предъявитель изъявил желание остаться неизвестным».

Юля говорила с ним и о выборе будущей профессии. Мечик пожал плечами:

— Профессия? А это обязательно? А если я останусь гражданином без определенной профессии? Окончу школу и фи-ить! Свободный, независимый человек! Меня страх берет, как вспомню, что надо еще пять лет жариться в институте. Нет, не выдержу! А работу всегда найду. Жаль только, что я не комсомолец. Но я тебе честно скажу, что с корыстной целью в комсомол не имел и не имею намерения вступать.

«Ничего из него не выйдет, — думает Юля. — Напрасно Марийка предлагает предпринять какие-то меры. Какие меры? Такого уже ничем не перевоспитаешь. Потерянный для общества человек».

А отца все нет. Девушка подходит к окну и прислоняется лбом к холодному оконному стеклу. Мороз нарисовал узоры на нем. Уже поздно. Где же отец? Почему он так задерживается? Неужели снова… снова…

Она склоняется над кроватью, где спят Митя и Федько. Митя подмостил под щеку кулак, раскраснелся во сне. Может, ему снится жаркая потасовка с товарищами…

Возле кровати две пары ботинок. Федины стоят аккуратно, рядышком, Митины разбросаны. Юля подняла один башмак. «Надо ставить подметку, — подумала. — Да и набойки».

Прислушивалась. Шаги. Узнала эти шаги! По ним она могла даже определить, что с отцом. Шагает тяжело, твердо.

Метнулась, распахнула дверь настежь. Отец хмурый, невеселый. Трезвый. Едва глянул на дочь, прошел мимо. Хоть бы словом обозвался. Отец, что с тобой? Отец, почему молчишь?

Переоделся, умылся. Старый пиджак, в котором ездит на работу, висит на гвозде в кухне. Из кармана выглядывает угол газеты…

Юля подошла, незаметно вынула газету. Да, заводская многотиражка. Развернула, глянула. И сразу же бросилось в глаза:

«Токарь-бракодел». «Токарь механического цеха Жуков снова допустил брак. Обрабатывая деталь…»

Горько улыбнулась. Жуков! Даже обязательного сокращения «тов.» нет перед фамилией! Да и то сказать — какой он товарищ тем, кто уже выполнил по две, по три годовые нормы? Разве это первая такая заметка в газете?

«Надо в последний раз предупредить Жукова, что если он…»

Юля вошла в комнату. Отец сидел грустный. Голодный же, наверное, но и словом не обзовется…

Хотела молча положить перед ним газету — я, мол, знаю все. Но в сердце кольнула жалость. Пришел такой огорченный. Переживает.

Дочь села рядом и тихо положила на его руку ладонь. Он вздрогнул.

— Папа, сейчас поужинаешь. Мама у соседки.

Отец сделал непонятное движение — может, хотел сказать: «Не надо», может: «Не заработал».

Это ты, отец, не заработал? Взгляни на свои руки токаря. Тридцать лет они отработали в цехе. Потрескавшиеся, исцарапанные, железная пыль крепко вошла в поры кожи — не вымыть ее никакой эмульсией. Эх, отец, взял и споткнулся на тридцать первом году. Сдружился с пьяницами, с плохими товарищами… А помнишь, как ты сам когда-то мне приказывал: «Юля, дружи с хорошими подружками, так как от плохих не будет добра».

— Юля…

— Что, папа?

— Меня, брат, снова… В газете. Возьми в пиджаке, почитай.

— Вот она, я взяла. Сейчас прочитаю.

Перебежала глазами страницу и вслух:

— «Новый выдающийся успех токаря-скоростника тов. Диканя».

Отец протянул руку, остановил:

— Не то…

— Сейчас, пап.

Снова просмотрела страницу, перевернула.

— Может, это? «На четырех станках. Многостаночник Александр Лебедь выполнил новую норму на 234 процента».

— Юля!

— Ах, вот и о тебе! «Токарь-бракодел». Здесь тебе предупреждение. Если…

— Знаю.

— Отец, что же будем делать? Ты же, погибаешь, погибаешь…

— Знаю.

— Ты опускаешься на дно, и мы ничем не можем тебе помочь, спасти… Отец, это страшно…

Отец схватился, словно его ударили кнутом, но вдруг и сел — бессильный, тихий.

— Юля, ты говоришь страшные слова!

— Я правду говорю, отец. Сегодня Митя спрашивает: «Нашему отцу скоро дадут орден?»

— Митя… Федя…

Отец подходит к сонным детям и долго молча смотрит на них. Юле видно только отцовскую спину. «Токарь-бракодел…»

И снова во всей яркости возникает перед Юлей картина, о которую рассказывал Мечик.

«Он мог не пощадить отца… Пьяницу и бракодела… Но за что он так больно ударил меня? За что меня не пощадил? А может, я тоже виновата? Не умею повлиять на отца… токаря-бракодела Жукова?»

Он возвращается к столу, улыбается, глаза повеселели.

— А ты, Юля, про Диканя читала? Читай, читай! Это я понимаю! Это, брат, художник, гордость завода! Давай газетку, я сам прочитаю вслух.

У дочери радостно встрепенулось сердце. «Я знала, знала, что не все еще погибло, отец еще скажет свое слово, скажет! Надо только помочь ему, поддержать…»

Он смотрел на Юлю хитроватым, прищуренным глазом, в зрачках поблескивали какие-то хорошие мысли.

— Скажу я тебе, что сам давно об этом думал. Дикань резец затачивает по-новому, ну и всякие другие технические усовершенствования. Это все правильно. А что если бы такой резец, дочь… знаешь, чтобы разом две-три операции?.. А, как ты думаешь? Одна грань, допустим, обтачивает болванку, другая снимает стружку с конусной части, а третья — сверлит отверстие. Да это же знаешь что? Один — за трех! Три нормы за смену!

Отец встает и, волнуясь, ходит по комнате. Дочь молча следит за ним ласково и недоверчиво, настороженно, с затаившейся надеждой.

— Га, Юленька? Вот будет эпизод, если токарь бракодел и — на триста процентов!

Потом отец стал серьезнее, взял бумагу, карандаш, начал чертить.

— Здесь с кондачка не возьмешь, дочь. Здесь порассуждать надо, подумать до седьмого пота, посоветоваться… Ты, Юленька, верь мне. Твой отец еще не потерял стыда. Был когда-то Павел Жуков не последним токарем… Будет первым!

Взял снова газету.

— А это… о токаре-бракодела вырежи, дочь. И повесь над моей кроватью. Для памяти…

Он глянул на Юлю, махнул рукой:

— Ну, хорошо. Давай ужинать.

21

Это была торжественная минута.

Татьяна Максимовна вошла в класс, неся стопку тетрадей.

Как шелест, как вздох, среди десятиклассников мелькнуло:

— Тетради! Контрольная!

Не у одного ученика екнуло сердце. В такой момент бывает, что даже у кого-то из отличников появится сомнение: «А может, и у меня что-то не так?»