Сергей Воронин - На своей земле Страница 33

— Лошадей бы побольше, вот основное, — сказал он, — трудно управляться нам. По шестнадцать часов на севе решили работать…

— Это кто же решил?

— Правленье. Иначе не успеть…

— А с огородами как?

— Так ведь, что ж огороды, — пожал могучими плечами Егоров, — не в них суть. А вообще-то, конечно, непривычно без своего огорода…

— Это что, тоже правленье решило? — спросил Емельянов.

— Такого решенья не было.

От Егорова поехали на сидоровский клин. Этот участок потому назвали сидоровским, что кузнец дал слово: в часы, свободные от работы в кузнице, вспахать его и засеять.

Машина спускалась с холма. Неподалеку на склоне стояла девушка в красном платье.

— Вот комсомольский участок, — кивнул головой на Полинку Емельянов.

Полинка, узнав секретаря райкома, подбежала к лошади, сняла с нее торбу с овсом, потом посмотрела на часы, опять надела торбу на голову лошади и, не зная, куда себя девать, завертелась на месте.

Из машины вышел какой-то незнакомый узколицый человек с полевой сумкой через плечо и зашагал по вспаханному полю.

Емельянов что-то крикнул ему с дороги, потом повернулся к шоферу, и машина тронулась.

Комсомольский участок находился на пологом склоне холма. Внизу, у его подошвы, светилось голубое озеро. Из камышей то и дело вылетали утки, они кружились над зеркальной гладью, с разлета опускались в воду и плыли, гоня впереди себя две маленькие волны. К ним стремительно бросались в малахитовом оперении красавцы-селезни. Утки начинали нырять, бегать по воде, хлопать крыльями, а селезни самодовольно крякали. И вдруг, словно по команде, все, стаей, взмывали вверх и летели в сторону колхоза.

Корреспондент, увязая по щиколотку в рыхлой земле, шагал к Полинке.

«Чего это он идет ко мне?» — удивленно подумала Полинка и вынула из выреза платья тяжелые серебряные часы на черном шнурке. До конца перерыва оставалось еще семь минут.

Ветлугин поздоровался и вынул записную книжку.

— Давайте побеседуем.

— Мне работать надо, — смущенно улыбнулась Полинка.

— Хорошо, тогда поговорим в перерыв. У вас будет перерыв?

— Через каждый час, на пятнадцать минут.

— Вот и прекрасно, — Ветлугин убрал книжку и прошел к озеру. Там уселся на старый плот и стал глядеть на Полину.

Не так-то легко было пахать на склоне. Под гору лошадь шла быстро, но как тяжело было ей тащить плуг в гору! Лошадь то и дело останавливалась, задние ноги у нее дрожали, на шее натягивались толстые жилы. Для того, чтобы ей легче было взять плуг с места, Полинка, напрягаясь, с трудом оттягивала плуг назад, и тогда лошадь брала с разгона. Уж больно тяжелый был склон. Да еще эти межи! Земля на них жесткая, как камень. А перепахивать надо. «Все поля надо перекроить по-своему», — сказал Кузьма Иваныч. «И перекроим, и перекроим», — упрямо сдвинув брови, думала Полинка, изо всех сил оттягивая на себя плуг и краснея от натуги.

Медленно плыли на запад облака. Зеленоватая вода шевелилась у берега. Ветлугин думал о том, как тяжело поднимать разрушенное войной хозяйство, сколько надо положить сил и отдать времени, чтобы снова, как и до войны, люди зажили хорошо и счастливо. Он любил свою работу, ему ничего не стоило пройти сорок километров до далекого колхоза, познакомиться с людьми, помочь им выпустить «боевые листки» или стенную газету, узнать новое, что есть у них в труде и в быту, и написать статью, а потом следить, как его статья принимается людьми, как хороший опыт работы распространяется по другим колхозам.

Как и всякий журналист, Ветлугин мечтал написать книгу. Это должна быть повесть о колхозниках. Много интересного он увидел в их жизни, немало было исписано им записных книжек, и можно бы уже сесть за письменный стол, но Ветлугин все оттягивал. «Самое важное для хорошей, нужной народу книги — это отразить то лучшее, что есть в наших людях, — думал он, — найти в повседневном ростки нового, которые завтра станут общими для всех людей». И он искал это новое в коммунистах, в комсомольцах, в передовиках сельского хозяйства.

В перерыв Ветлугин подробно расспрашивал Полинку. Сначала она смущалась, потом разошлась, рассказала, как организовалось звено, как они собирались по вечерам и засиживались до поздней ночи, беседуя с агрономом («Вы непременно напишите про Александру Васильевну, она очень хорошая…»), как собирали золу, яровизировали картофель. Ветлугин только успевал записывать.

— А теперь расскажите о себе, как вы пашете, — сказал Ветлугин.

Полинка вздохнула:

— Плохо работаю. Вчера на комсомольском собрании ругали.

— За что?

Полинка рассказала. Ветлугин задумался, потом улыбнулся:

— Вы хорошо работаете; я немножко разбираюсь в пахоте, и уверен, что на следующем собрании вас будут хвалить.

— Ой, тоже скажете… хвалить. Меня хвалить не за что. Вот Вася Егоров, тот хорошо работает, или Костя Клинов, а меня только ругают…

Ветлугин весело рассмеялся и, ласково посмотрев на Полинку, крепко пожал ее сильную руку. От нее он направился к Насте, на сидоровский клин.

Кузьма сразу почувствовал что-то неладное и в том, как на него посмотрел Емельянов, и в том, как отрывисто бросил «садись», и даже в том, как потеснился, усадив его рядом с собой.

Был уже вечер, утки, низко летя над лесом, возвращались с озер на болота. Лес потемнел, насупился. Ветер похолодал. Кузьма рассеянно посмотрел на первое поле, — там еще работал Степан Парамонович. Склонясь над плугом, он шел походкой древнего пахаря. Слабо, сквозь шум мотора, долетал злой голос Елизаветы. Длинные тени деревьев, кустов, камней ложились в ту сторону, куда шла машина.

Емельянов пошевелился, и немного спустя раздался его голос:

— Колхозники требовали собрания?

— Щекотов требовал, — подчеркнуто ответил Кузьма, — от остальных не слыхал.

— Почему не провел собрание?

— Незачем было проводить.

— Вот как? Ладно. Давай к дому председателя, — сказал Емельянов шоферу.

Въезжая в деревню, повстречали Поликарпа Евстигнеевича. Он снял шапку и что-то крикнул, посторонившись от машины. Кузьма нагнулся к нему, но машина уже промчалась. Так он и не услыхал, что кричал Хромов, но, оглянувшись, увидел, как Хромов идет за машиной, все еще не надевая шапку. «Остановить бы надо», — подумал Кузьма, но почему-то не остановил и только сильнее вдавился в кожаную обивку сиденья.

— Дома никого нет? — спросил Емельянов, входя в избу.

Кузьма отрицательно покачал головой.

Секретарь райкома набил трубку, вмял пальцем коричневый табак, прикурил от зажигалки, поправил широкий ремень с двумя рядами черных дырочек, туго охватывавший живот, и посмотрел на Кузьму.

— Что ж ты делаешь? — негромко спросил он, даже как бы с сочувствием.

Кузьма пристально взглянул на него, тоже поправил ремень, широкий, с двумя рядами дырочек, но не такой новый, как у Емельянова, и раздельно сказал:

— А что я делаю?

Емельянов пристально посмотрел Кузьме в глаза.

— Вот что, Петров, я горжусь тобой, в пример многим ставлю. Мне нравится твоя хватка, настоящая, гвардейская. Мне нравится, что ты в первый же год решил сделать колхоз передовым. И поэтому судьба твоего колхоза особенно волнует меня. А сегодня я встревожился… Как это у тебя получилось так нескладно с огородами? Ты что же это, один все вопросы решаешь?

— А что нескладного? — настороженно спросил Кузьма?

— Почему ты не даешь людям работать на огородах?

— А потому, что для меня главное — провести весенний сев на колхозных полях, а не на приусадебных участках, — твердо ответил Кузьма. — Если я сейчас займусь огородами, я не справлюсь с посевным графиком…

Емельянов глубоко вздохнул.

— Плохо то, что ты себя так ведешь. «Я сейчас… я не справлюсь», Я… я… А народ-то, что же, по-другому думает? Ведь, наверно, так же, как ты? Так почему ж ты все на себя берешь? Вот, если бы ты советовался с людьми, так не пришлось бы мне сегодня выслушивать от людей жалобы…

— Щекотов жаловался?

— А что ж, хотя бы и Щекотов…

— Ну, ему свой огород дороже колхозного дела, — запальчиво ответил Кузьма.

— А что ты сделал, чтобы ему свой огород не был дороже колхозного дела? Или ты считаешь, что Щекотов не прав, когда на тебя жаловался? По уставу он имеет право на огород…

— Не один он имеет такое право, всем оно дано одинаково, да только не все так смотрят на дела нашего колхоза, как Щекотов. Почему-то другие не жалуются…

— Надо, чтобы никто не жаловался. Ты руководитель, ты должен не забывать, что с общественными интересами колхозников надо еще сочетать и личные. Ты должен понимать — человек уехал с родного места. Это не так-то просто — расстаться с деревней, в которой родился, вырос, женился, детей нарожал. Не так просто, но человек решился! Не помню у кого, кажется, у Чехова, сказано, что переселенцы — герои. Правильно — герои. И их надо любить и уважать. Государство создало им все условия, чтобы они скорее полюбили новую землю: освободило их от налогов, дало большие огородные наделы, скот, дома. А что делаешь ты? Выходит, наперекор постановлению правительства идешь?