Марк Гроссман - Годы в огне Страница 33

Пока Баткунов возвращался в свой полк, а потом пытался заснуть на лежанке, 232-й Смоленский, да и все другие полки рейда отбивались от пушек, штыков и шашек Уфимского корпуса белых.

День этот, третьего июля, тащился тяжко, тупым черепашьим ходом, а потом оказалось — проскочил в черных и багровых красках сплошных атак и набегов, как одна минута.

И снова опустилась на истерзанную уральскую землю, на плоское Уфимское плато, в свежую зелень берез и в бессонницу настороженных станиц прохладная летняя ночь.

Новое утро обласкало всех — и белых, и красных, и коней, и травку в крови, и мелодичный плеск Юрюзани. Но, забегая вперед, следует сказать, что это был самый тяжелый и самый решающий день боев, и не одна красная жизнь сгорела в его лучах.

Ян Гайлит, в согласии с планом, двинулся на восток и нанес тяжелое поражение 15-му и 18-му Оренбургским казачьим полкам. Но тут же на 1-ю бригаду обрушились части пехотных дивизий, и пришлось красным пятиться, а чуть позже снова кидаться в штыки.

И так было много раз в этот день четвертого июля 1919 года.

Но вот карельцы кинулись в новый штурм, и казара отскочила на десять верст, на целых десять верст, истекая кровью и страхом.

И как только стал ясен отход белых, 2-я бригада Мосолова начала марш-бросок на станцию Яхино, на перехват железной дороги и непременно отступающих частей Каппеля. Комбриг-2 вел полки сначала строго на запад, чтобы пересечь Юрюзань, и затем, прикрываясь рекой слева и кряжами и лесами справа, уйти на юг.

Все шло по плану, вполне терпимо, и новгородцы, Старорусский и Сводный полки, быстро продвигались к реке.

Как только Мосолов начал переправу, штаб дивизии выстрелил в небо тремя красными ракетами — сигнал Гайлиту быстро уходить на запад, к своим.

Однако не так это просто — оторваться от неприятеля, который не спускает с тебя глаз.

Арьергарды полков (и с ними тяжелые пулеметы) изо всех сил сдерживали набеги казачья, обнаружившего красный отход. Особо повеселели белые, когда бригада стала сворачиваться в походные колонны, чтобы ускорить марш. Оренбуржцы норовили охватить фланги Гайлита, они неслись по ровной земле, раскручивая клинки, и солнце резко сияло на отточенной стали их шашек.

Красные пулеметные команды отходили перекатами: пока одни тащили свои «максимы» к берегу, другие держали огнем белое казачье.

Ни мостов, ни паромов тут, на Юрюзани, не было, и полки переправлялись через кипящую реку, кто как мог. Большинство шагали по дну, высоко над головой подняв винтовки и подсумки с патронами. Иные проваливались в донные ямы, выскакивали, отплевываясь, на воздух и снова устремлялись к плоскому берегу — скорее! скорее! — пули злобствуют там и тут, и снаряды громоздят взбаламученную красную воду на дыбы.

Иные бойцы плыли саженками на глубине, иные ехали на лодочках рыбаков, на бочках, на плотиках из чего бог послал.

Пулеметы широкой дугой прикрыли переправу, тяжелые пулеметы — главная надежда штадива.

Казаки налетали с гиканьем на молчаливые красные полки, уже посвистывая шашками, но тут враз начинали свой гибельный, ужасающий крик, свою веселую смертную скороговорку стальные «максимы» бригады.

Конечно, белые били из пулеметов тоже, и пушки их не молчали, и падали в воду раненые или мертвые уже красные герои 26-й.

В иную пору казалось, где взять людям столько мощи, и столько мужества, и столько веры в свое дело, чтоб вынести всю злобу убийства, летящего из белых стволов. Но воистину всесильны тело и душа человека, если он знает, человек, зачем его жертвы.

Начдив и комиссар, переправившись на западный берег, пережили много тревоги и трепки нервов. Если у белых хватит ума, то бросят они один или два казачьих полка вплавь через Юрюзань и, зайдя красным в тыл, нанесут смертельный удар. Но, слава богу, упустила казара свой шанс, потеряла зря время.

Юрюзань летела в тесных берегах с бешеной скоростью, вздымала и переворачивала подводы, валила лошадей, душила их хомутами. Между красными полками мчались на запад Юрюзани пленные колчаковцы, проклиная весь свет, адмирала и красного командарма заодно!

И снова спасли дело тяжелые пулеметы Витовта Путны. Это они, орлы лихого Карельского полка, закрыли стальным пологом пуль свои боевые полки.

Весь день лезли белые, норовя вцепиться в затылок красных бригад, но одиннадцать пулеметчиков держали так оборону, будто родил их Урал не из плоти и крови, а из бурой, благодатной навеки руды!

Время сохранило нам имена, славные рыцарские имена, ибо была им по тем временам неслыханная награда — одиннадцать Красных Знамен на грудь!

Запомним их фамилии и пожмем им бесстрашные, благородные руки, если война или старость еще не убили их! Вот они по алфавиту: Андрюшкин Игнатий, Володин Иван, Долшно Августин, Костюнин Василий, Наузин Арсений, Рачев Михаил, Самодуров Михаил, Самодуров Митрофан, Сумашиц Осип, Ушаков Федор и Яшин Василий.

Связанная боем, теряя людей, форсировала реку бригада. Ступив на твердую землю, тотчас повернула фронт: прикрыла переправу своих пулеметных команд.

Казаки пытались одолеть Юрюзань на плечах уходящих бойцов, но голоса красных пулеметов слились в сплошной страшный рев.

Как только пулеметчики достигли берега, Гайлит тотчас кинулся на юг, к заветной станции Яхино, куда уже ушел Мосолов.

Комбриг-1 добрался к стальной колее вечером, уже зная от своей разведки: Мосолов уничтожил или захватил на станции Яхино все мертвое и живое.

Итак, 26-я дивизия выполнила свою задачу — оседлала железную дорогу и прервала движение поездов на одном из самых главных участков — между Вязовой и Кропачево.

Перед ночевкой отыскал начдива неутомимый Магер, доложил, пытаясь разлепить чугунные веки:

— Мы только что подключились к проводам неприятеля. Узнав о нашем прорыве, Каппель приказал: немедля выбираться в Златоуст. Они бегут, начдив! Мчатся, будто за ними черт гонится!

ГЛАВА 10

ТАСЬКА И КАПИТАН ГАНЖА

Мещанка города Карабаша Таисия Ерохина, в просторечии Таська, пила самогон третью ночь, не пьянела, и ее, точно приступы лихорадки, сотрясал страх.

Сколько-то времени назад Ерохину вызвал начальник контрразведки Ганжа, велел сесть рядом, сказал, хмуря желтые от бессонницы глаза:

— Красных любишь, ай нет?

Ганжа глядел лисой, а пах волком, и баба испугалась до крайности.

— Чо их любить? — втягивая голову в плечи, отказалась она. — У них бабы для всех, и деньги — пфе!

— Бабы — вранье, — поморщился капитан, — как у нас, так у них. А чистоган и впрямь не жалуют. У кого сверх нужды — буржуй, и к ногтю его.

Таська молчала.

— И что же? — спросил Ганжа.

Ерохина непонимающе поглядела на офицера снизу вверх.

— Спрашиваю: что из того следует, госпожа Ерохина?

— Скажете тоже… Какая ж госпожа?

— Госпожа, — подтвердил капитан. — Денег у тебя мешок, и непременно тебе красные башку снесут, коли их верх станет.

— Откуда ж мешок? Нет таких денег.

— Не беднись. Самогон варишь. Ты баба добычливая.

— Одна я кукую — и защитить некому, — неведомо для чего пробормотала шинкарка.

— Ну, врешь. Кобелей у тебя, как на псарне.

— И все-то вы знаете, господин капитан, — чуть растерялась Таська и тут же с грубоватой кокетливостью повела плечами. — А вам какой интерес, Аристарх Семеныч?

— Но-но! — нахмурился Ганжа. — Не по зубам я тебе карась, и ты мне не щука.

Он побарабанил пальцами по зеленому сукну стола, в пятнах чернил и въевшейся пыли, и вернулся к старым словам:

— Есть у тебя капитал, и не ври в казенном месте.

— Может, и есть, — внезапно согласилась самогонщица, решив, что Ганжа, как всякая власть, хочет погреть руки. — Стало быть, денег вам?

— Нет, — снова застучал пальцами по сукну контрразведчик, и желтые его глаза стали свинцовыми. — Нам теперь на одном колу вертеться.

— Не разгадаю я вас чего-то… — совсем опечалилась баба.

— Ну, это немудрено, Ерохина, — усмехнулся Ганжа. — Красные одолеют — разденут тебя донага, а еще хуже — к стенке прислонят. Ну?

— Раздеть — это пожалуйста, — отчаянно пошутила Таська, вконец запутанная словами офицера. — А к стенке — нет, за что меня к стенке?

— Не рядись овцой — волк съест. Царя, и того в расход, а тебя походя под каблук — и все тут!

— Господи, страсти какие! — оробела баба. — Вы меня чего позвали-то?

— Помочь надо. И мне, и себе, Ерохина взмолилась:

— Господин капитан, бога для, говорите напрямки.

— Я и говорю: помоги.

— Как?

— Карабаш — городишко невелик есть. Вы тут друг дружку весь век знаете. А я — заезжий, мне все рожи — на один манер. Как я красного от прочего отличу?

Ерохина теперь уже вполне поняла, зачем позвали, однако широко разевала глаза, будто не усвоила, о чем речь. Она всей душой презирала красных и желала им всем скорей провалиться в преисподнюю. Совдеповцы честили ее «самогонщицей», давили штрафами и не давали гнать спиртное.