Зоя Журавлева - Островитяне Страница 33

Прабабка вышла в кухню босая, еще собиралась лечь, глянула в окно по привычке. Но тут как раз теплоход и возник черной точкой на горизонте. Прабабка быстро прикрыла дверь за собой, чтоб ни с кем не делать эту новость, приклеилась у окна, переступая на холодном полу босыми ногами. Ничего, ноги еще подержат, за валенками все же не вышла. Глаза ее, цвета лесных незабудок, прибитых заморозком, глядели вдаль цепко, с сокровенным любопытством. И неизвестно — какие сокровенные картины проносились сейчас перед мысленным взором прабабки, но что-то стояло там перед ней. Определенное. Губы прабабки были сжаты тесно, маленькое лицо гладко натянуто и лоб наморщен мыслью. На бабу Катю, сунувшуюся было в дверь, прабабка глянула почти враждебно, сделала движение сухим телом — вроде собой заслонить окно. Но баба Катя, занятая другим, ничего не заметила, сказала только:

— Опять вы, мама, голяком бродите, а после ноги у вас болят…

Бросила на пол подшитые валенки.

Прабабка смолчала. Дверь снова прикрыла плотно, сунула ноги в валенки равнодушно, будто доски. Чуть погодя ноги сладко заныли в валенках, тепло поползло от них вверх..

А баба Катя вернулась к Лидии.

Лидия сегодня вылезла из своей комнаты рано, не в пример обычному. Муж Юлий еще спал, спал сын Иван, сбивая крепкой ногой одеяло. Неслышно дышала за перегородкой сестра Мария. Лидия бесстыдно — в одной сорочке, простоволосая, горячая со сна, как ребенок, — влезла к бабе Кате на койку, привалилась к ней боком. Давно так не приходила, со сна, — глаза притуманены ночью, а в них — тишина и довольство. Голосом, чуть сдавленным в горле, сказала бабе Кате с доверчивостью, давно так не говорила:

— Помирились… Это ему из института письма ходили на узел связи…

Засмеялась счастливо.

— Хочет заочно учиться… по рыбе…

У бабы Кати с души отлегло.

— У, кошка, — только сказала Лидке, пихнула тихонько ладонью, Лидия прижалась теснее. — Чего же он раньше-то молчал!

Просто так, конечно, это баба Катя сказала.

Муж Юлии по характеру тихий, голос никогда не возвысит, все молчком. Мускулы в нем играют, как змеи, а молчит. Настырный при этой тихости, не уступит Лидке. Тут бесполезно спрашивать, пока сам не скажет, идти на шум, баба Катя уж убедилась. А Лидия как раз сдержать себя не умеет, чтоб выждать, доводит сразу до взрыва. Царапкинская это черта — поорать между своими, выяснить отношения, чтоб ничего не копилось. Вроде — легче. Но Юлий не принимает эту черту, сразу глядит с отчуждением. Тогда видать, что как ни свой зять, а другого гнезда — Сидоров, не Царапкин, требует своего обращения. И бабе Кате иной раз приходится себя обуздать, по она это умеет, жизнь научила. Иван вон тоже: от земли не видать — а крика над собой не выносит, плачет от громкого голосу, долго потом глядит перед собой с обидой и вздыхает, как пес Вулкан, — носом, громко. Это уже от мужа Юлия. Баба Катя сроду на Ивана голос не поднимала, а Лидия и здесь проявляет себя несдержанно.

— Ремень по тебе плачет, — сказала баба Катя.

— Да не буду я больше, — пообещала, как в детстве, Лидия.

Лицо ее, не прикрашенное никакой краской, было сейчас простоватым, широким, широкие ноздри и скулы, сразу видно, что Лидия росла некрасивой. Но вот, спасибо, выдурилась. А нижняя губа, вот уж не бабыкатина, все равно выпячена самолюбиво, даже сейчас.

— Умей мужу верить, — сказала еще баба Катя.

А про себя подумала, что девки у нее все же вышли — тыквы, что одна, что другая. Не стали после школы учиться, хоть могли. Мария ушла на переживанья, Лидия — в семейную жизнь. А муж Юлий — вот тебе чемпион! — додумался до хорошего, ищет себя в жизни, будет скоро с дипломом, раз чего решил. Интересно, как самолюбивая Лидка будет тогда с ним спать, с образованным больше ее? Не сможет ведь спать спокойно, изойдет на ревность.

— Только он у меня один учиться не будет, — сказала Лидия. — Так я ему и позволила! Я тоже пойду.

— Больно ты разошлась, — сказала баба Катя ворчливо.

Но испытала удовлетворение, что знает своих детей хорошо, наперед. Хоть и выросли, тыквы. И что Лидия от нее сейчас не таится — хочет стоять на одной ноге с мужем, так прямо и говорит.

— А чего? — сказала Лидия, — Я в педагогический поступлю…

— С твоим характером только в школу, — засмеялась баба Катя.

— А я все равно на цунами буду, — сказала Лидия. — Чего — мой характер? Если уж Агеев столько лет в школе работал!.

— Агеев против тебя — ангел, — сказала баба Кати.

Но покривила душой, хоть к школе это отношения не имеет.

Агеев бабе Кате как раз понравился, когда он приехал. Брови вскинуты на нем удивленно и глаз синий, чистый, бабе Кате сперва показалось — без практичности. Стоял в раймаге робко, ждал свою очередь. И баба Катя сперва ему все отпускала даже с привесом, как у нее бывает, если человек на острове новый, неоперенный пока, ест кое-как, стоя. Так — конфетку ему на весах переложит, не резать же, сыр тоже — чуть больше, пускай, это уж не разоришься. А просто — симпатия, можно себе позволить.

Но Агеев быстро освоился. Уже через неделю стал бабе Кате называть цены в копейках — что ему желательно взять и сколько это стоит. В копейках. Может — где как, а у нас не принято. Ну, иной раз кто общую сумму скажет — мол, с меня вроде восемнадцать рублей, или я ошибся? Ну, это другое дело. Каждый человек все равно потом про себя прикинет, не морской песок — деньги. Но это тоже другое. Прикинет, чтобы не перетратиться, соблюсти свой размер. А в копейках тут не считают, имеют доверие к бабе Кате, заслужила.

А Агеев, из всех один, стал вдруг: триста грамм колбасы — столько-то, сто пятьдесят масла — столько-то, две сайки — еще вот столько. И так ровно бабе Кате дает, без сдачи. Будто думает, что только его и ждут тут — надуть. Баба Катя, конечно, быстро обиделась, сказала громко: «Что это вы, Александр Ильич, мозги себе засоряете? На то — счеты есть, продавец». Ответил: «Мне так удобнее, я же математик — привык». Ну, посмеялись, раз математик.

Однако продолжал дальше.

Потом — в бане. Варвара Инютина перед входом продавала кленовые веники для парилки, тридцать копеек веник. Брали кому и не надо: какой у Варвары заработок, девок — две. Агеев прикинул веник в руке, тряхнул: «Сколько?» Листья посыпались. И не взял, прошел в баню. После у Лялича одолжился в парилке, таким же веником. А сам не взял. Это баба Катя тогда приметила: мелочлив, своего не упустит…

Поэтому когда Агеев съехался вскоре с тихой Кларой Михайловной и Клара Михайловна входила в раймаг с сияньем, баба Катя не больно за нее радовалась. Не спешила. Видела, что молодожен Агеев на жену глядит тускло, как рыба в холодильнике: незряче. Глаза, конечно, синие. И стал сразу ухожен, в раймаг теперь ни ногой. Уж Клара Михайловна — дождалась женщина — вкруг него хлопочет. Это баба Катя всегда знала за Кларой Михайловной — большую доверчивость, безотказность, такая уж не даст трещину. Только можно — разбить, это пожалуйста.

Агеев вот и разбил, связался с Шеремет, Веркой. Уж не бабе ли Кате знать: часто бывает, встретил — да не то. А уж потом — то. Но Агеев в отношении к Кларе Михайловне повел себя склизко, как минога-семидыр, не нашел в себе мужского достоинства. Там — спал, тут — ел, последнее дело. Весь поселок уж знал, одна Клара Михайловна как птичка — не ведала. Кто-то все же открыл глаза. И зря она Верку тогда не царапнула, на второй забойке. Как раз — надо было, и люди бы ее как раз поняли.

Это уж все забылось, ладно.

Как сосед Агеев для бабы Кати практичный, не намусорит, по сравнению с Веркой — просто сахар. Говорит вежливо, сам моет крыльцо в свою очередь, бережет задастую Верку. Ну, его дело. Девчонкам своим — Марьяне да Любе — не препятствует сидеть у Царапкиных, когда и сам приведет. Верка глядит на это брюзгливо, едва — «здрасьте», будто баба Катя нарочно отбивает девчонок от дома. А дома никакого и нет — безуютно у Верки, вот что.

— С Верой Максимовной тоже не дело — ругаться, — наставительно сказала еще баба Катя, использовала момент. — Все же — соседи, работаете в одной станции..

— Больно мне надо — с ней ругаться, — фыркнула Лидия.

Выскочила от бабы Кати, прошлась в сорочке по комнате, искоса глянула на себя в трюмо. Понравилась себе: рост, ноги, живот — будто и не рожала, гибкий, опять же — бедра; плечи — широковаты — просто такая кость, Ничего; глаза всажены глубоко, словно изюм, но глядят со значительностью. Случайно перевела значительные глаза на окно. Море блестело далеко, гладко, закруглялось у горизонта. Детской игрушкой, без подробностей, над морем в окне торчал пароход.

— «Баюклы»! — крикнула Лидия.

Сразу на ее голос выскочили — Юлий, Иван, Мария.

— Ну, будет в раймаге денек, — сказала баба Катя с мечтательностью. Позвала: — Мама, идите сюда! Вы чего там заснули в кухне? «Баюклы» на подходе!