Александр Коноплин - Сердце солдата (сборник) Страница 33

— Давай, брат, ничего не поделаешь! Капитан Богданов, постройте полк! Для прощания…

Заспанный сержант Онуфриев снял с себя шинель, гимнастерку и принялся разматывать бинты, окутывающие его грудь и живот. Из-под бинтов вынули алое шелковое полотнище и, развернув, подняли над головами.

Полковник первым приблизился и отдал честь, но вдруг ладонь его, поднятая к виску, дрогнула и сам он неожиданно для всех опустился на одно колено и, взяв край полотнища обеими руками, прижал его к губам…

Ритуал этот, как понял Кампа, не был известен никому, да и было ли это вообще ритуалом, но все, кто стоял тогда перед знаменем, исполнили его и сделали это так, как если бы иного прощания быть не могло.

И Петер Кампа повторил все вслед за всеми, потом вместе со всеми смотрел, как знамя завернули в плащ-палатку и уложили в цинковый ящик из-под винтовочных патронов. Сержант Онуфриев взял этот ящик и опустил его в только что вырытую ямку под корнями самой высокой сосны. Лопатами и руками ямку быстро сравняли с землей, а сверху накатили огромный камень.

— Запомните это место, товарищи! — сказал полковник. — Придет время — наш полк возвратится. В строй встанут новые бойцы, и только вы будете знать, где лежит знамя. И вы приведете их сюда! Запомните же это место хорошенько!

И Петер Кампа вместе со всеми сказал:

— Запомню!

Все дальнейшее припоминалось, как тяжелый сон. В час ночи Богданов повел людей на прорыв. Следом за ним должен был двинуться штаб и носильщики с ранеными, но капитан не успел еще перейти болото, как вдруг немцы снова открыли минометный огонь. Они перешли болото и с двух сторон ударили по лесочку из пулеметов. Оставшиеся с Чоботовым люди отошли к востоку, но здесь их ожидали автоматчики. Петер видел, как одним из первых упал командир полка, как свалилась рядом поспешившая ему на помощь медсестра, как дрались врукопашную Масленников и Онуфриев, прижавшись друг к другу спиной…

Видел, но не слышал, не мог поднять руки, пошевельнуть ногой. Взрывной волной его ударило о дерево и, должно быть, контузило. Как бы нарочно давая ему время увидеть все происходящее, контузия стала отнимать у него все постепенно: сначала слух, потом способность двигаться и, наконец насладившись его беспомощностью, опустила над ним черный бархатный полог…

Очнулся он на латышском хуторе и долго не мог припомнить, кто он и откуда и что произошло с ним несколько дней назад.

Старик Рундале — так звали хозяина — велел перенести его из комнаты на сеновал. Здесь было не так жарко, больше воздуха и меньше опасности быть обнаруженным.

Как ни жалок был вид младшего лейтенанта, взрослые дочери Рундале ухаживали за ним. Если верить старикам, война будет долгой и кровопролитной и немногие дождутся своих мужей и возлюбленных…

Но Кампа вовсе не собирался долго задерживаться в тылу. Ему казалось, что фронт находится где-то близко.

Однажды ночью он проснулся, услышав отдаленный гром пушек на юго-востоке, который все приближался и приближался к хутору. Петер откопал свою винтовку, надел шинель и стал ждать. Однако начиная со следующей ночи звуки боя стали слабеть и к концу третьего дня прекратились вовсе. Было ли это контрнаступление на фронте, или билась, выходя из окружения, какая-то часть, Петер не знал. Он просто смотрел из чердачного окна и плакал.

Старик Рундале сказал:

— Теперь — все, сынок. Ждать тебе больше нечего. Фронт далеко, немцы близко. Оставайся у нас! Если Советской власти суждено вернуться, она вернется и без твоей помощи, а ты паши землю и жди ее возвращения. Уж так и быть, если придут боши[4], я выдам тебя за моего зятя Урмана, что утонул в реке два года назад… — при этом он посмотрел на дочь Марите.

— Спасибо, дядя Рундале, — сказал Петер, — но я офицер и, пока идет война, мое место в строю, а не в поле…

Петер видел, как огорчил этими словами всю семью Рундале и особенно женщин, но сказать иначе он не мог. Впрочем, провожая его, старик признался, что иного ответа и не ожидал.

— Я дал бы тебе приют, как обещал, и Марите, возможно, стала бы твоей женой, но уважения моего ты бы не дождался. Знай, парень: я сам — старый солдат и знаю, что такое долг солдата!

Как и предсказывал Рундале, через три дня Петер благополучно перешел фронт, который не был сплошным, и однажды догнал колонну красноармейцев, численностью до батальона, и попросил разрешения следовать дальше вместе с ними. К его удивлению, командовавший батальоном майор потребовал у него документы и долго изучал их, щурясь от яркого солнечного света. Потом пришпорил лошадь и поскакал куда-то вперед колонны, где медленно двигалась легковая автомашина. Минуты через три он вернулся и, отдавая Петеру документы, повелительно бросил:

— Дойдем до пункта назначения, разберемся, почему вы шатаетесь в одиночку, а пока становитесь в строй!

«До какого пункта назначения?» — хотел спросить Кампа, но воздержался. У майора был слишком суровый вид…

В самом хвосте колонны, где пристроился Кампа, народ был не такой строгий и даже не такой воинственный. Здесь Петера сразу приняли за «своего», угостили табачком и даже глотком водки из алюминиевой фляжки. Солдат с забинтованным глазом и ручным пулеметом за спиной сказал, кивнув в сторону грозного всадника:

— У нас в полку начпродом был, а теперь гляди куда взлетел!

— В каком полку? — машинально спросил Кампа.

— В двести пятом стрелковом, — ответил одноглазый, — да только мало нашего брата осталось. Остальные — кто куда…

Вместе с солдатами в одной шеренге шли младшие командиры, такие же усталые и запыленные, в почерневших гимнастерках, с потрескавшимися от жары губами. Легкораненые шли в строю, «тяжелых» везли в армейских двуколках. Шедший с Петером пограничник, вытирая подолом гимнастерки мокрый лоб, сказал, подняв глаза к небу:

— Не ндравится мне такой парад! Ох не ндравится! Не ко времени!

Остальные только взглянули на небо, покачали головами, но ничего не сказали: начальству виднее…

Соседом Петера слева оказался старшина танкист. Ему было особенно жарко в комбинезоне и кожаном шлеме с наушниками.

— Понимаешь, — сказал он, словно был знаком с Петером лет десять, — черт знает что! Выхожу я, значит, на шоссе… «Тридцатьчетверку» мою подбили возле Курмене… Ну, натурально, выхожу из лесу, потому как вижу, что — свои! А он, этот…

— Майор Дегтярь! — с готовностью подсказал пулеметчик, — Гришуха, на-ко понеси игрушку-то! Мой второй номер, — пояснил он, отдавая пулемет рослому красноармейцу.

— Дегтярь так Дегтярь! — согласился танкист. — Только этот, значит, майор у меня — документы… И — раз! В карман! Пистолет — тоже в карман! Ты, говорит, трус! Бежал с поля боя! Перед трибуналом ответишь! Ну что ты будешь делать? И ведь не докажешь ему!.. Кабы с ротой связаться, да где ж ее теперь найдешь, мою роту? У нас и так из тридцати машин только двенадцать были на ходу. У остальных накануне вечером весь бензин слили…

— Как так слили? Зачем? — спросил Кампа.

Танкист пожал плечами.

— Приказ, говорят, такой был. В ответ на провокации немцев доказать, что мы их не боимся… Наш взводный лейтенант Иванихин как чуял: «Обождите, говорит, ребята, весь сливать. Как бы беды не было!» Как в воду глядел! Когда, значит, немцы двинули на рассвете, Иванихин нам: «По машинам!» А из штаба ему: «Не стрелять! Провокация!» А в полку уж дым коромыслом: наших бьют! Иванихин кричит: «Лобов! — это я — Лобов… — Выводи свою машину, прикрой цистерну с горючим! Сейчас будем дозаправляться!» У меня, «тридцатьчетверка» новенькая, прямо с завода. Не машина — зверь! Кричу механику: «Жми на всю!» Выскочил из-под навеса, а тут снаряд в цистерну… Факел до самого неба! Повернул я на шоссе, а за мной остальные машины. Гляжу — немцы! Прямо на нас прут! Кричу Иванихину: «Гриша, что делать будем?» А он: «Бей их, Леня, я за все отвечу!» Ну и дали же мы им, братишка! Век не забуду! Короче, я тебе так скажу: ихнему танку против нашей «тридцатьчетверки» не выстоять! Кишка тонка! В лоб ее не возьмешь. Броня — что надо! Думаю, мой батька делал. Он у меня сталевар… Вот только мало у нас таких машин!

— Что было после? — спросил Кампа.

Танкист ответил не сразу. Он весь был во власти пережитого.

— Потом отошли мы! Я же тебе говорю: у них много, у нас мало! Окружать нас начали…

— Во-оздух! — протяжно закричали впереди.

Толкая друг друга, люди кинулись врассыпную, но особой паники Кампа среди них не заметил. Матерясь, привычно скатывались в канавы и воронки, бежали к лесу, вслух радуясь, что канава глубока, а лес близко (вот вчера налетели в поле — уложили человек двадцать!) и что короткая, но все же передышка обеспечена.

Лобов прыгнул следом за Петером, мельком глянул из-под ладони.