Илья Маркин - На берегах Дуная Страница 34

Но не только люди оказывают влияние на ход военных действий, — многое зависит и от правильного использования боевой техники. Грозная сила — пулемет в борьбе против атакующей пехоты, но этот же пулемет ничего не сделает тяжелому танку. А быстроходный танк на минном поле оказывается бессильным, не имея помощи саперов. Каждый вид оружия, каждый род войск наибольшую пользу может принести только тогда, когда он правильно используется, с учетом всех слабых и сильных сторон. А эти стороны нужно знать и уметь предусмотреть характер их влияния в различных условиях местности и боевой обстановки.

И генералы один за другим оценивали свои части и соединения, их подготовленность, обученность, умение вести бой в различных условиях, учитывали способности их командиров и штабов, определяли, кому что можно поручить и кому какую оказать помощь. Они учитывали свойства различных видов боевой техники и особенности различных родов войск, определяя, кто и где может действовать с наилучшими результатами.

Но самая большая трудность в деятельности полководца — определение возможностей, замыслов и намерений противника. На войне все силы людей направлены на то, чтобы победить противника, и победить меньшими силами, с наименьшими потерями. Для этого используются все возможности человеческого разума, воля, хитрость. И побеждает в конечном итоге тот, кто перехитрил, обманул своего противника, сумел противопоставить ему большее количество сил и средств и с наибольшей полнотой использовать все особенности условий боевой обстановки.

События на войне развиваются стремительно, время приобретает решающее значение. Если вчера перед гвардейской армией стояло всего шесть дивизий противника, то сегодня их может быть десять, двадцать, тридцать. Если вечером на каком-то участке не было ни одного вражеского танка, то к утру их могут быть сотни.

И руководители гвардейской армии считали и пересчитывали силы противника, раскрывали то неизвестное, без чего нельзя было принимать решение. А неизвестного было очень много. В последнюю неделю погода испортилась, начались снегопады и густые туманы. Ни с земли, ни с воздуха нельзя было рассмотреть, что делалось в расположении противника.

И в эту же неделю резко повысилась бдительность противника. При малейшем движении вблизи переднего края он открывал огонь. Разведчики с трудом взяли нескольких пленных. Но и они ничего ценного не показали.

Где ударит противник? Когда? Какими силами? В мучительных раздумьях генералы отыскивали ответы на эти вопросы. Удара можно было ждать и в центре и на правом фланге.

— Выход может быть только один, — после долгих раздумий произнес Дубравенко, — использовать местность. На правом фланге легче создать сильную оборону. Горы скуют наступление противника. А все проходы прикрыть войсками и минами. Дивизию Чижова усилить. На берегу Дуная поставить в оборону еще одну дивизию. Армейские резервы держать в центре. Только в центре! Отсюда легче маневрировать.

— Да, это наиболее целесообразное решение, — согласился Шелестов. — Только надо помочь Чижову вести окопные работы. У него даже больших лопат мало. А кирок почти нет.

— Хорошо, — подытожил Алтаев, — мнение у всех одно. Усилить правый фланг, резервы держать в центре в готовности к маневру и ждать удара противника в центре и на правом фланге. Аксенов, берите бланк шифровки, пишите.

Алтаев, глядя на карту, диктовал короткие боевые приказы командирам корпусов.

— Сейчас же передать шифром, — вызвав адъютанта, приказал он и задумчиво, словно рассуждая сам с собой, продолжал: — Основа всех наших действий — маневр силами и средствами. Если противник наносит удар на правом фланге, мы снимаем часть сил, главным образом артиллерии, из центра и с левого фланга, усиливаем правый, создаем на участке прорыва превосходство или равновесие и, таким образом, срываем наступление противника. Если удар будет в центре, то центр усиливаем за счет правого и левого флангов. Главное — маневр должен быть гибким, своевременным, скрытым от противника…

Аксенов вышел из дома командующего и, сойдя с крыльца, невольно остановился. Над землей стояла по-зимнему тихая ночь. Многодневный снегопад прекратился, небо расчистилось, и в бесконечно далекой, прозрачной пустоте искрилась, мерцая и переливаясь, изумрудная россыпь звезд. Луна только что поднялась над горизонтом и по всему селу разбросала длинные голубые тени. Воздух — прозрачный и чистый, — казалось, звенел и переливался. И все вокруг было по-весеннему радостно и торжественно. Длинный ряд домов, серебристых и искрящихся в лунном свете, уходил далеко под гору и там словно растворялся, сливаясь с туманно-молочным, невидимым отсюда полем. Опушенные снегом деревья словно спали.

Аксенов боялся пошевелиться и скрипом сапог нарушить безмолвие. После всего, что он знал, видел и передумал, это безмолвие как-то странно подействовало на него. Казалось, нет ни войны, ни притаившихся где-то невдалеке вражеских группировок. Вспомнилась такая вот ночь — лунная и безветренная, — когда он шестнадцатилетним пареньком ехал на первую самостоятельную работу. Тихо поскрипывали полозья розвальней, перебиваемые хрустом конских копыт. Подводчик, старый колхозник, насвистывал бесконечную, одному ему известную песню. А сам Аксенов — молодой инструктор райкома комсомола — в тулупе, валенках и в легонькой городской кепке лежал на соломе и думал, как будет он проводить комсомольское собрание, что скажет парням и девушкам, чем сумеет заинтересовать их, всколыхнуть и заставить поступать так, как требуют партия и комсомол. И совсем не думал он тогда, что пройдет всего два года и он круто изменит свой жизненный путь; что беспокойная, но увлекательная работа инструктора райкома комсомола останется только далеким воспоминанием, а все его силы будут отданы армии, воспитанию воинов, подготовке их к защите Родины.

И сейчас, через десяток трудных и тревожных лет, ему казалось, что, собственно, в его жизни ничего не переменилось. Тогда он все силы отдавал работе с людьми, воспитанию людей, укреплению колхозов, борьбе с остатками кулачества, и теперь он также занимается и воспитанием людей и борьбой с врагами, — правда, борьбой несравнимо более жестокой и опасной, чем в те времена, но имеющей одну и ту же цель — защиту и укрепление советской власти, завоеваний и достижений родного народа. И сейчас, в эту лунную, не по-фронтовому тихую ночь, он чувствовал себя таким же комсомольцем, как и в годы юности, хотя давно комсомольский билет сменил на партийный, а мечта о хороших, густых усах сменилась досадной необходимостью ежедневного бритья.

И только одну перемену, ощутимую и острую, он чувствовал в себе. Это было его отношение к личной жизни, к семье. Много девушек — разных и по облику и по характерам — встречал он на своем жизненном пути. И все они проходили через его жизнь, не вызывая в душе тяжелых и мучительных переживаний. А теперь, когда он достиг зрелости и стал по-настоящему сильным мужчиной, все переменилось. Служба, работа, дружба с товарищами уже не могла полностью насытить его жизнь. Не хватало еще чего-то важного и существенного, такого же необходимого, как работа, пища, отдых. Вначале он не понимал, а вернее, не задумывался всерьез, что было это недостающее, важное и существенное. Но сама жизнь, суровая фронтовая жизнь с постоянной опасностью подсказала ему ответ на вдруг возникший вопрос. Это недостающее была любовь. И любовь, по-настоящему сильная и здоровая, вспыхнула у него во время боев под Сталинградом, когда он снова встретился с Настей. С тех пор она все время жила в его мыслях, близкая и дорогая, а затем вдруг отдалившаяся, но ставшая еще необходимее и дороже. Особенно больно и тревожно было ему в последние месяцы, когда он почувствовал, что теряет Настю.

Глухой обвальный грохот оборвал мысли Аксенова. На фронте вновь разгоралась артиллерийская перестрелка. Снаряды рвались часто и глухо. Вскоре к ним присоединились пулеметные очереди. Луна закрылась тяжелой тучей, и все вокруг стало мрачным и тревожным.

Зябко передернув плечами, Аксенов встряхнулся и торопливо пошел по улице.

Нащупывая ногами ступеньки, он поднялся в прихожую дома, который занимал оперативный отдел штаба армии. В углу неосвещенной комнаты послышался приглушенный шопот. Не успел Аксенов вытащить фонарь из кармана, как его кто-то обнял за плечи.

— Настя! — поняв, что это именно она, его Настя, а не кто-либо другой, Аксенов в темноте обнял ее, вздрагивающую, родную и близкую. — Настенька, ты? Приехала…

— Это я ее привезла, чуть не под конвоем, — задорно проговорила Тоня и, словно невзначай, добавила: — Пойдем, Сонечка, мы лишние тут.

— Соня, знаешь, какая хорошая, — шептала Настя, когда девушки скрылись за дверью, — раз пять адъютанту командующего звонила. Все спрашивала, когда ты освободишься, а потом адъютант позвонил и сказал, что ты вышел. Вот и спрятались, поджидая тебя.