Анатолий Маркуша - Грешные ангелы Страница 34

И тут пришло в голову: «А может, Наташка этого чертовою жука еще в вагоне потеряла? Чего тогда стараться?» И еще:

«Если не найду, можно и не возвращаться в Сельцо. С платформы — прямиком в город… Нет, так нельзя, а то выйдет — сбежал, струсил». Как я боялся тогда, да, пожалуй, и всю жизнь, что кто-то может меня заподозрить в трусости.

Это была, кстати сказать, полная чушь: кого бояться, чего?

Наверное, от жары и усталости голова моя варила все хуже и неустойчивее.

Пожалуй, я прошел уже половину леса, когда споткнулся о торчавший высоко над дорогой корень и размашисто шлепнулся.

Чертыхаясь, хотел было тут же вскочить, но заметил — блестит! Да-да-да, можете не верить! Блестел Наташкин жук. Ее скарабей вопреки здравому смыслу взял и нашелся. Он валялся в пыли на самой обочине дороги.

Я осторожно взял брошку в руки. Повертел в потных пальцах. Видно, кто-то успел наступить на жука: булавка погнулась и передние лапки тоже.

Не вставая с земли, достал из кармана ножик и стал осторожно выправлять лапки. И тут увидел: на пузике гравировка, всего два слова:

«Наташе — Саша».

Вот так: простенько, но со вкусом…

Или закинуть этого жука подальше в орешник? Кто узнает: нашел я его или не нашел?

Какой еще Саша?

С годами я излечился от приступов ревности. Даже моя бывшая жена не выставила в спецификацию моих недостатков: ревнив! Но тогда в лесу меня колотило на этой коварной и подлой волне так, что и сегодня вспоминать тошно. Никому не пожелаю испытать подобный озноб.

И все-таки я пришел в себя, поднялся, кое-как отряхнул пыль с брюк и поплелся в Сельцо.

Наташка получила своего жука.

А я еще промерил всю дистанцию, теперь уже в обратном направлении, благополучно дождался паровичка, тащившего пять зеленых вагончиков, и отбыл домой.

Могли я вообразить, что спустя многие годы, в обстоятельствах куда более драматических, мне придется вспоминать про «иголку в стоге» и в глазах моих вновь мелькнет золотой отблеск минувшего детства. Только искать достанется… линкор!

Меня, только что разжалованного и дожидавшегося отправки в штрафной батальон (смывать кровью…), вызвал командир полка. Для чего — понять не мог.

Шел, сопровождаемый адъютантом эскадрильи. С тупым равнодушием шел: спешить было ни к чему. Куда спешить?

Носов поглядел как-то вопросительно, без неприязни и отчуждения и спросил:

— Хочешь рискнуть, Абаза?

— Из-под ареста, что ли, сбежать?

— Какие могут быть шутки, Абаза… Слетать надо… и я вроде за тебя согласился, хотя такого права не имею…

Достаточно было услышать «слетать», как голова заработала с поспешностью необычайной: в штрафбатах не летают, штрафникам полагается, искупая вину, гибнуть на земле… А Носов сказал «слетать»! Или я ослышался?

— Командующий флотом берет тебя напрокат и поставит задачу лично, — вновь услыхал я Носова, — ты можешь отказаться… Дело исключительно добровольное…

Командующий выглядел больным или смертельно замученным: щеки запали, глаза ввалились, в пальцах мелко дрожала папироса. Адмирал подвел меня к карте во всю стену, указал на едва различимую точку, лежавшую высоко на севере, и сказал, медленно растягивая слова, вроде припоминая:

— По нашим, не вполне достоверным данным, они прячут вот здесь свой подраненный линкор. Надо уточнить — так это или нет. Бухта перекрыта зенитками. Посылал на разведку «петляковых», оба экипажа не пробились, один не вернулся.

Адмирал замолчал.

Глядя на карту, я понимал: так сказать, нормальным порядком в бухту, прикрытую зенитным огнем, не проскочить. Гробовитое дело.

— Задача приобретает стратегическое значение, — возвысил голос командующий. — Если мы скидываем со счетов этот линкор, у нас высвобождаются бо-о-льшие подлодочные силы, что позволяет…

Но это ко мне уже отношения не имело. Не стал слушать. Думал: согласиться сейчас на разведку — проще всего, накрыться — тоже недолго. Задача не в том, чтобы сказать: готов! Как слетать, чтобы был толк? Как вернуться?

Командующий смотрел на меня вопросительно.

— Разрешите вопрос, — спросил я и, получив разрешение, сказал: — Мне можно получить фактическую погоду в районе цели, точный прогноз на ближайшие сутки, ветер по высотам и самую подробную карту цели?

— Вы получите все, чего потребуете, — сказал адмирал, — все и даже больше, только ответьте до двенадцати ноль-ноль завтрашних суток — там линкор или его там нет.

Я решил лететь за облаками. И снижение начать по расчету времени, чтобы оказаться над поверхностью моря километрах в тридцати от цели. Здесь надо будет снизиться, планировал я, и идти к бухте на высоте, зениткам практически неподвластной, — на бреющем.

Синоптики обещали нижнюю кромку облаков метрах на двухстах или ста пятидесяти. Это обнадеживало. Ветер гарантировали устойчивый: на высоте — умеренный, а у земли — слабый. Это тоже было мне на руку.

Когда я уже уселся в кабине, провожавший меня Носов поднялся на крыло, неожиданно протянул руку и сказал:

— Ну, будь паном, мужик! И пошли меня к черту.

Вот уж не ожидал от него.

Я набрал две с половиной тысячи метров и вышел за облака.

Секундомер, пущенный на взлете, отсчитывал время. До точки снижения делать было нечего. Только ждать. И сохранять, конечно, режим полета.

Когда расчетное время кончилось, я дважды проверил себя и, тщательно сохраняя скорость, начал снижение. Медленно ползла стрелочка высотомера, вариометр показывал: спуск десять метров в секунду.

До воды оставалось двести метров. Но воды еще не было видно. Я уменьшил вертикальную скорость до пяти метров в секунду. Высоты оставалось сто пятьдесят метров. Облака не кончались. Сто метров показывал высотомер. Я уменьшил снижение до двух метров в секунду.

Подумал: превышение аэродрома вылета над уровнем Мирового океана восемьдесят пять метров. Значит, пятьдесят плюс восемьдесят пять — сто тридцать пять метров… Или я сейчас увижу воду, или через минуту двенадцать секунд в последний раз искупаюсь.

Наконец море открылось. Вода была темная, тяжелая, зеленоватая, разузоренная легкой пеной.

Стрелка высотомера показывала чуть меньше нуля высоты. Но это меня уже не занимало. Если расчет был верным, через пять — пять с половиной минут должен открыться берег.

Снизился еще немного, предварительно проверив по компасу курс, постарался представить, как все должно идти дальше: из воды поднимается черно-серая гряда камня… Изначальная твердь, прорезанная глубокими расщелинами, подточенная промоинами, она надвигается на меня, она закрывает полнеба.

Надо довернуться чуть влево и ждать мыса.

Мыс, скошенный, довольно длинный, должен оказаться левее. И сразу за мысом — горло…

Если меня в этот момент не собьют, я проскочу в бухту и там под береговым обрывом увижу, должен увидеть линкор — серую стальную коробку…

Тут я, кажется, усмехнулся — иголка в стоге сена! На самом деле: что там каких-нибудь тридцать тысяч тонн водоизмещения в сравнении с миллионами, а скорее, даже с миллиардами тонн неистребимого камня. Найду!

Однажды с иголкой в сене у меня неплохо получилось! И теперь найду, если только не собьют с мыса.

На высоте, не превышающей и тридцати метров, я проскочил в бухту. Берег грохнул во все две или три сотни зенитных стволов с крохотным, но для меня вполне достаточным запозданием, когда я уже очутился внутри каменного кольца.

Полосуя все окрест, разрывы дымными хвостами цепляли за облака и пропадали из глаз. Вспомнил Носова: «Если разрыв видишь, это не твой снаряд».

Бухта тускло блестела под ногами, огромная акватория была совершенно пуста.

Зенитки зенитками, но меня от другого аж в пот ударило: куда же этот чертов линкор девался?

Понятно, я не знал и не мог догадаться, что больше устраивало бы адмирала: линкор — в бухте или линкор — не в бухте. Наверное, наилучший из мыслимых вариантов был бы — линкор на дне, но такое не под силу одиночному истребителю, даже если он готов пожертвовать собственной жизнью.

Горючего оставалось только до дому.

Вопреки зениткам и чему угодно еще я обязан вернуться: от моих сведений зависело, как дал понять командующий флотом, больше чем многое.

Сведения надо было еще доставить и передать. Едва не цепляя винтом за воду, вылезал я из бухты. И благополучно выскочил, но… этого мало!

Мне сказочно повезло: когда я уже собирался ложиться на обратный курс и пырять в облака, я увидел его. Оставляя закрученный бурун за кормой, угрюмый, здоровенный утюг вспахивал море. Мне удалось разглядеть даже кормовой флаг и прочесть название, выведенное белым по серому борту. Сомнений не оставалось — линкор вышел из укрытия и следовал в море…