На широкий простор - Якуб Колас Страница 35

что говорит, разнюхивали, где что происходит. И разнеслись слухи, что белополяки будут проводить мобилизацию. А войт расспрашивал у Панаса, где старый Талаш. Но Панас не такой дурак, чтоб сказать правду. Одним словом, деду Талашу никак нельзя возвращаться домой — такова была неизменная концовка Панасовых новостей.

Слушал дед Талаш эти новости, и его личная обида стиралась, отступала на задний план. Стожок, отобранный у него легионерами, стожок, из-за которого разразилась вся эта беда, казался теперь деду маленькой кочкой и терялся в его раздумьях. Дело оборачивалось куда хуже, и на первое место выдвигалась общая беда крестьянской бедноты. Что делать? Надежда на то, что легионеров погонят назад, не оправдалась. Появление их, еще несколько дней назад казавшееся внезапным налетом на короткое время, угрожает стать затяжным. А может, и навсегда воцарится проклятая неволя. И неужели ему, деду Талашу, отрезаны дороги к своему дому? А если пойти и повиниться в своем поступке? Но в чем, какая его вина? Его обидели, унизили, а он еще будет кланяться им? Да провались они сквозь землю!

Дед Талаш упорный и гордый, как дикий орел.

Было это в тот день, когда дед пришел в условленное место встречи с Панасом. Обычно Панас приходил первым и насвистывал, ожидая отца. На этот раз первым явился дед Талаш. Прислушался — жуткая, зловещая тишина. Может, поспешил? Он занял позицию под старым, кряжистым, шишковатым, как и сам дед Талаш, дубом. Время шло. Панаса не было. Прождал часок, другой. Гнетущая, глухая тревога зашевелилась в дедовом сердце. Какая причина помешала Панасу прийти сюда? Дед Талаш припоминает последнюю встречу с Панасом — не могло ли тут быть какой-нибудь ошибки, на этом ли точно месте условились они встретиться? Нет, ошибки не было. Это именно тот толстый дуб на краю Сухого поля — память не изменяет деду Талашу. Еще звучат в его ушах слова Панаса, сказанные на прощанье:

«Так под тем дубом возле Сухого поля…»

Дед Талаш поднял глаза на этот шишковатый, узловатый дуб с могучими ветвями, как бы ожидая ответа на мучившие его вопросы. Дуб стоял неподвижно в своем величественном оцепенении, зажав меж ветвей огромный ком снега. Застывшее поле расстилалось белым саваном, а лес темно-синей стеной выступал в неподвижности и тупой немоте. Притаенная тишина чутко сторожила каждый звук, каждый несмелый шорох. И только один дятел ритмично и упрямо стучал по стволу звонкого дерева, не считаясь ни с какими тревогами деда.

Тоскливо стало старому. В его воображении вихрем проносились картины, рисуя самые мрачные случаи, какие могли произойти с Панасом, Максимом, с бабкой Настой. А каждая минута острой занозой вонзалась в его сердце. Терпению деда приходил конец — надо куда-то идти, надо что-то делать.

На Полесье быстро надвигался упорный в своей молчаливости вечер, расставляя всюду своих неподкупных часовых и окутывая мглою лес, дальние болота и Сухое поле. Кусты и отдельные деревья на поле уже утрачивали свои очертания, их силуэты становились все более неясными, расплывчатыми.

Дед Талаш вскинул плечами, удобнее прилаживая ружье, еще раз огляделся вокруг и уже хотел двинуться куда глаза глядят, лишь бы не стоять тут в пустом, бесплодном ожидании, как вдруг насторожился: из глубины леса послышался хруст снега и приглушенный треск сухих веток. Звук шагов доносился размеренно и ритмично — раз-два, раз-два. Иногда ритм нарушался, но все же сохранял общий свой темп.

По чередованию звуков дед Талаш установил, что шел человек, но это были не Панасовы шаги: шагал кто-то громадный, грузно и тяжело. Дед притаился за дубом, стал всматриваться в ту сторону, откуда доносился этот хруст шагов неизвестного. Высокая темная человеческая фигура мелькнула под навесом запорошенных снегом ветвей и медленно выплыла на прогалину, вырисовываясь все более и более ясно сквозь вечерний лесной сумрак. Дед Талаш стоял в напряженной позе, ожидая. Окликнуть или нет? Что за человек? И против воли вырвалось у деда:

— Кто идет?

Высокий человек испуганно остановился, настороженно вглядываясь перед собой.

— Кто спрашивает? — послышался густой бас незнакомого.

Деда Талаша не было видно из-за дуба.

— Спрашиваю я! — отозвался дед Талаш.

— А кто ты?

— А ты кто?

По голосу и по выговору дед Талаш узнал, что это человек свой, здешний. Напряжение и страх деда немного ослабели, но все-таки он решил пока сохранить свое инкогнито; когда наступила неловкая пауза в этой перекличке из-за стволов, дед Талаш снова подал голос:

— Я тутошний!

— Ты один? — спросил осторожный незнакомый человек.

— Один и не один: со мной ружье.

— Ну так брось свое ружье: ружье есть и у меня, и, наверное, почище твоего, — гордо прогудел из леса густой бас.

Незнакомец говорил тоном, не допускающим никакого сомнения в том, что его ружье лучше дедова.

Дед Талаш высунулся из-за ствола: высокий незнакомый человек смело и решительно двинулся к толстому кряжистому дубу. Не доходя шага три, великан остановился в немом удивлении. Такое же удивление отразилось и на лице Талаша.

— Дядя Талаш? — загремел густой бас.

— Мартын! А, чтоб тебя нелегкая! — радостно отозвался дед Талаш и кинулся к Мартыну Рылю — тому самому Мартыну, который пригрозил конвоиру-легионеру пихнуть его так, что он и костей не соберет.

Мужчины крепко пожали друг другу руки.

— Кого ж ты тут, дядя Талаш, стережешь?

— Э, голубок, кого стерегу! Выходит так, что стерегу самого себя… А ты?.. Как вижу, хлопец, ты сильно напуган…

— Ой, и не спрашивай, дядя! Из польской неволи, из плена вырвался! Да не я один, а тридцать шесть человек!

— Что ты говоришь?! — поразился дед Талаш. — Как же это?

— А вот как. Отступили красные, пришли поляки. Пришли и начали вылавливать да хватать тех… ну, кто, одним словом, в революцию смело пошел против панов. Принялись паны мстить, порядки наводить, усмирять да грехи всякие вспоминать. А народ наш… сам знаешь… разный народ есть. Богатеи начали под панов подлаживаться, доносить на нашего брата. Вот и попался я — заарестовали. И в других местах схватили таких же, как я. Так вот и насобирали нас целую команду и погнали. А хлопцы всё отчаянные. Знакомые