Верный Руслан. Три минуты молчания - Георгий Николаевич Владимов Страница 36

– На телеграммы не траться, – говорила она. – Ну их в болото, я эти телеграммы на дух не переношу. А напиши поподробней. Ну, уж заставь себя.

– Сразу, как приеду, – напишу.

– Да сразу-то – зачем? Обсмотрись сперва, найди их. Ещё, может, и не найдёшь – всякое ж могло быть. А найдёшь – тем более не до меня будет. Но хоть через месяц вспомни, а то ж я буду думать – под трамвай попал.

– Я напишу, напишу, – повторял он тупо. – Ты не скучай, ладно?

– Да постараюсь. Особо и некогда будет скучать. Я тебе говорила или нет? – уже объявили нам: всю контору туда переводют, где твой лагерь был. Большие дела намечаются. Со следующего месяца обещают автобус пустить. Туда да обратно, да во дворе немножко управиться – смотришь, время и заполнено. Так что, если вернёшься, меня случаем не застанешь – знай, где искать.

Он слушал, чертя по асфальту ботинком, на который, наверно, смотрел.

– Стюра, – перебил он её, – знаешь, я набрехал тогда, что сон видел.

– Ну? Какой сон?

– Будто приснилось мне, что все мои живы и ждут меня. Ничего не сон. А я письмо получил.

Она перестала шевелить пальцами.

– Я тебе про соседа, помнишь, рассказывал? С которым в пересылке встретились. Вместе и сюда ехали, в одном вагоне. И тут вместе, почти до звонка, он на шесть месяцев раньше освободился, по инвалидности сактировали. Ну, тут не знаю, кому больше повезло. Специальность у него хреновая – формовщик по фасонному литью. А где его тут возьмёшь, литьё, да ещё тебе фасонное! Так всю дорогу – на общих, из лесу не вылезал, килу[7] оттуда принёс. А я всё же – по хорошему дереву, иногда мебелишку начальнику сообразишь, я же и драпировщиком тоже могу, – ну, так и вытянул, не загнулся. Но настоящей работы никому не делал. Хрена вот вам, паскуды!

– Ты не вспоминай. Тебе жить надо, а не вспоминать. Так что – сосед?

– Так вот, от него я письмо получил.

– Какой ты! – сказала она с обидой. – Разве я враг тебе? Ну, и сказал бы сразу, что письмо. Это же лучше – что письмо. Зато ж ты теперь точно знаешь, что не зря вся поездка.

– Этого не знаю. Я не просил его говорить, что я живой. А просто чтоб намекнул – мол, всякие случаи бывают, иногда и возвращаются. Н-да. Заохали. Забеспокоились.

– Ну, естественно! Обрадовались.

– Нет, этого не пишет, что обрадовались. А пишет – учти, твоя старшая в институте учится.

– Такая уже большая?.. Ну, поздравить можно. Чего ж тут плохого?

– А вот про анкету, чего она там написала, это ему не удалось узнать. Не говорят.

– Да теперь не так их и спрашивают. С нами даже беседу проводили в конторе. Смотрят, но не строго. Ты не волнуйся. Ты скажи – его-то как встретили?

– Про себя-то он больше всего и пишет. Да всё – по-лагерному, при дамах даже не повторишь.

– Сволочи! Ну какие ж сволочи!

Он вздохнул протяжно.

– Тоже я их понимаю. Сами неизвестно как с жизнью справляются, а тут он ещё прикатил – с килой своей да с освобождением, не знаешь, чего хуже. Вот я что думаю – не покажусь я им сразу. Издаля, по-тихому присмотрюсь. Опять же, соседа вызову, посовещаемся.

– Много он тебе насоветует! Я же всё-таки умная, я же не зря спросила – его как встретили. Нарочно он тебя стращает, за компанию. А у него – своё, ты к себе не примеряй.

– Не-ет, это раньше так было: у каждого своё. А сейчас у нас с ним одно, а у них у всех – другое.

Из того, что говорилось, Руслан выловил, что Потёртый уже раскаивается в своём бегстве, уже бы и вернулся, пожалуй, когда б она его не подначивала, – и как же он сам был прав, как осмотрителен, что не соблазнился её супами! Но ей что-то плохо удавались её подначки, или она не слишком хотела, чтоб удались, – с каждой минутой Потёртый всё больше чувствовал привычный ослабляющий страх, этот беспокойный ботинок выдавал его всего.

– Если бы раньше, Стюра. Если бы раньше!.. Вот не поверишь: получил – обрадовался, а потом все силы куда- то девались. На шкап этот ушли?

– Да при чём шкап? Да пропади он…

– Да, не то говорю. Ещё бы раньше.

– Раньше – когда освободился? Ну, это уже я виновата. Было б мне, только ты явился: «Хозяюшка, нет ли какой работки?» – сразу тебе и врезать: «Иди отваливай! На тебе на билет, сколько не хватает; пропьёшь – не заявляйся, убью кочергой!»

– Драпануть надо было с полсрока, вот когда «раньше». Неужели же обязательно – чтоб догнали?

– Ты-то бы наверняка попался.

– Да не страшно – попасться, а что – не дойдёшь. Сгинешь напрасно, как тварь лесная, ползучая. Ведь до дому не дошлёпаешь, чтоб где-то не пересидеть, а мне только домой и хотелось, больше никуда. Своих бы только увидеть глазами. Письма посылаю – нет ответа. Вишь ты, тит его мать, улицу переименовали: то была Овражная, теперь она – маршала Чойболсана. И номер другой, там половина домов сгорела в оккупацию. Так я и говорю – своих увидеть, а там – берите, мотайте ваши срока, да хоть вышку! Но знать бы, где пересидеть, кто бы пожрать дал, на дорожку бы ссудил малость, я б ему отработал. Не ко всякому же постучишься – и чтоб живая душа оказалась! Знал бы я, что ты тут рядом, под боком, можно сказать, жила…

– Ты опять не то говоришь, – сказала она с тем вскипающим раздражением, с которого начинались