Евгений Воробьев - Высота Страница 37

Это был индустриальный десант, выброшенный сегодня на самый острый, решающий участок боев за послевоенную пятилетку.

Тут же за аэродромными службами в одной большой груде лежал багаж, доставленный другими самолетами. На грузовики уже переносили кровати, табуретки, тумбочки, одеяла, матрацы, радиоприемники — все необходимое для того, чтобы за несколько часов превратить новый, еще необитаемый дом в общежитие приезжих.

Каменщики прибывали целыми подразделениями, со своими мастерами, прорабами, инженерами. Они встретятся в Каменогорске со старыми знакомыми, они работали рядом на многих стройках.

Глядя на шумный, деятельный аэродром, сегодня так густо населенный, Терновой вспоминал те далекие дни, когда он искал каменщиков для комсомольской домны.

Комсомольцы послали своего секретаря на заводы Донбасса, в Днепропетровск, Керчь, Сулин и Каменское за помощью.

Но в годы первой пятилетки среди опытных кладчиков огнеупора мало было комсомольцев и вообще молодых рабочих. Каменщики были почти сплошь потомственные мастеровые, и умение их передавалось из поколения в поколение.

Если опросить всех прилетевших каменщиков, то выяснится, что многие из них — уроженцы села Ново-Дубовое, Воронежской области. Их отцы и деды ходили из этого села и других воронежских деревень на отхожий промысел. Они клали русские печи, печи-голландки, они умели класть печи на все фасоны. Они обмуровывали котлы на заводах, клали фабричные трубы, и они же выкладывали изнутри огнеупором домны и мартены.

В годы первой пятилетки спрос на кладчиков огнеупора, на трубокладов был особенно велик, и директора заводов не торопились отпускать нужных им рабочих в далекий Каменогорск. Бывало и так, что вместо ударников посылали летунов, полузнаек. А иные опытные каменщики сами не хотели ехать куда-то за тридевять земель, в голую степь, где и жить-то придется скорее всего в палатках, и бани, наверно, нет приличной, и неизвестно еще, как там кормят, сколько платят и дают ли ордера на сапоги и на мануфактуру.

Терновой бесплодно объехал тогда чуть не десяток заводов.

Отчаявшись в успехе, он явился в Москву, пошел в большой темно-серый дом с зеркальными стеклами на площади Ногина и записался на прием к товарищу Орджоникидзе.

Сидя в приемной, Терновой готовился произнести перед Орджоникидзе убедительную речь.

Но когда он вошел в просторный кабинет и увидел за столом так хорошо знакомого по портретам человека и тот пожал ему руку, усадив в глубокое кресло у стола, — вся речь, такая веская и обоснованная, вылетела из головы.

— Товарищ Орджоникидзе! — сказал Терновой, страшно волнуясь. — Каменогорские комсомольцы строят свою домну. Дело идет здорово! Но с кладкой плохо. Все может сорваться! Месяц по заводам ездил. И только шесть каменщиков выпросил со слезами. А каменщиков первой руки нигде не дают. Вот теперь пришел к вам. Каменщики нужны немедленно!

Орджоникидзе слушал, пряча улыбку в усах, и глаза его смотрели с веселым, ласковым одобрением.

— Ну, если вы, товарищ Терновой, говорите, что каменщики нужны немедленно, будем действовать немедленно.

Терновой так никогда и не мог вспомнить, как он прощался, с Орджоникидзе и как у него в руках оказался драгоценный приказ.

Он помнит только, как, пропуская ступеньки, сбежал с лестницы.

А вот теперь Терновой стоял и смотрел, как в дверце самолета один за другим появляются, спускаются по лесенке и ступают на выгоревшую от зноя и мокрую от дождя траву командированные министерством каменщики.

«Эх, не дожил товарищ Серго! — с горечью подумал Терновой. — Ему бы сейчас всего шестьдесят три года было. Мог бы еще жить и жить… Посмотрел бы на нашу стройку сегодня. На механизацию. На башенный кран. Обязательно поздравил бы сварщиков. Шутка ли — сварная домна! Посмотрел бы на свое детище, на Каменогорск — какие дома, сады… Ох, и отчитал бы он нас! — Терновой взглянул на низкое, задымленное небо, — подпираемое сотней заводских труб. — Когда же мы избавимся от этих дымов и газов? Когда же мы научимся их по-настоящему улавливать? Вот уж действительно все небо закоптили. Грязь, да еще очень дорогая и вредная!.. Пора бы и горячую воду в дома подавать. А котельная выливает кипяток в пруд. Мальчишки в том месте чуть не до снега купаются, утки перелетные те камыши облюбовали. А в домах краны для горячей воды над ваннами, над умывальниками ржавеют от безделья. Ну, разве не позор? И за бараки нам попало бы от товарища Серго. Ох и попало бы! Сорок девятый год, а сколько бараков еще стоит!..»

Каменщиков ждали автобусы — вот они, на границе летного поля, — чтобы везти всех в общежитие.

— Чусовские, сюда! — кричал кто-то, стоя на ступеньке автобуса.

— Есть кто еще из бригады Багрянцева?

— Эй, запорожцы, грузись!..

Дымов и Терновой ждали последнего самолета. Терновому хотелось встретить главного инженера Гинзбурга, а Дымову — всех каменщиков.

Дымов не любил провожать, когда уезжали с его стройки, а встречать любил. Тем более сегодня, когда на «Уралстрой» прибыло такое пополнение и когда вместе с каменщиками должен был прилететь долгожданный инженер Локтев, которого министр, по настоянию Дымова, перевел наконец на «Уралстрой».

— Ну как, Пантелеймоныч, залучил работничка? Еще одного свояка ждешь?

— Жду. Не собутыльник же он мне. Не родственник.

— Любишь ты за собой хвост тащить. Как у павлина.

— Этот хвост нам сразу порядок на коксовых батареях наведет. Вот увидишь: сядет Локтев — вся коксохимия с моих плеч долой! Вот Локтева я и выпросил. Что же это, по-твоему, — признак моей слабости?

— Конечно! Нам с тобой следует на месте искать, выдвигать и воспитывать способных инженеров. Смелее выдвигать!

— Посмотрел бы я, как ты во время горячего боя начал бы искать и воспитывать своих политработников. Ты подожди меня в трусы зачислять, а подумай вот о чем. Скажем, прислали мне скверного прораба, набедокурил он. Я за него не ответчик, пусть за него дядя из министерства отвечает, который его ко мне прислал. А если работник, которого ты моим хвостом называешь, дров наломает? Да с меня за него втройне спросят. Я же за этот хвост своей головой буду отвечать! Так что еще неизвестно — признак силы начальника или его слабости, если он, руководствуясь политическими и деловыми требованиями, хочет работать с людьми, которых знает. Однополчане — тоже свои люди!

Дымов замолк, ожидая возражений. Но Терновой молчал, тяжело опершись на палку.

— И что такое вообще — свои люди? — продолжал горячиться Дымов. — Не прав ты в этом, Терновой. Если так рассуждать, то и каменщики мне — свояки. Сколько уже домен и мартенов я с ними поставил!.. А будет время, добьюсь — весь штаб со мной ездить будет. И ты за мной будешь ездить! Хотя в приятельских отношениях нас заподозрить трудно. Все время спорим! Вот это и будет дымовский хвост.

— «Дымовстрой» на колесах?

— Ты вот, когда твою дивизию с фронта на фронт перебрасывали, разве политруков себе новых подбирал? Штаб должен быть постоянный. Тогда легче будет вот такой десант сразу в бой бросать. Вчера нам придали монтажников, сегодня — каменщиков. Потом каменщики свое дело кончат, зато другой батальон мне подбросят. — Дымов взглянул на Тернового исподлобья, ожидая возражений, но тот молчал, задумавшись, и Дымов с вызовом продолжал: — Вот решит завтра правительство строить на Алтае новый металлургический завод и прикажет Дымову ехать туда со всем «Уралстроем». И выеду!

— Далеко хватил, Пантелеймоныч!

— А что ж ты думаешь? Трест на колесах. Вывеску сменить недолго. Сегодня «Уралстрой», завтра «Алтай-строй», а послезавтра еще какой-нибудь «Заполярстрой»… Без работы нам сидеть не дадут. Десантом будем высаживаться. А мне требуются такие помощники, чтобы я знал все их нутро. И чтобы на каждом шагу не проверять их и не кричать на них!

— Разве ты можешь не кричать? — рассмеялся Терновой. — Ты же заболеешь, если у тебя все пойдет тихо да гладко…

— Вот потому-то мне с тобой и расставаться не хочется. Ты уж мне тихо жить не дашь…

Терновой часто мысленно сравнивал Дымова с его предшественником по «Уралстрою».

Тот не умел верить людям и верить в людей. Стоило работнику ошибиться, ему почти невозможно было снова завоевать доверие управляющего, потому что тот мысленно перевел уже этого работника в разряд штрафников. Тот считал, что учить работников полагается в институтах, в техникумах, на курсах. А его дело — создать условия для опытных строителей, поощрять их, пока они работают хорошо, и выгонять, когда работают плохо.

Дымов же умел прощать ошибки. Чем больше человек ему нравился, тем больше он от него требовал, кричал на него, но и держался за него. Дымов исходил из убеждения, что, за редким исключением, каждый человек по-своему талантлив, что каждый человек хочет работать как можно лучше. Недостаток знаний у прораба, у мастера не очень пугает Дымова. Но он может быть жесток к тому, кто воображает себя знающим и не хочет учиться, или к человеку равнодушному, который делает порученное ему дело холодными руками.