Михаил Пришвин - Глаза земли. Корабельная чаща Страница 37

Сентябрь

Тихо, и синева повисла между еще зелеными деревьями. Сквозь туман и облака солнце с утра медленно пробивает себе путь.

Ночью было похолодание, и, может быть, на болотах на восходе, на невидимой солнцу северной стороне кочки побелели.

Вечером месяц из-за деревьев пожаром поднимался. Утро солнечное, залитое росой в густых синих тенях.

То дождик, то солнце обрадует: во дню сто перемен.

Когда все одожденное вспыхнет на солнце, то и маленькая сосна, вся убранная блестящими каплями, стоит как девочка и только не говорит: «Я — тоже большая!»

В таком большом дне с такими частыми переменами бывает какая-то минутка полного спокойствия: кажется, вот все шел, шел на гору и теперь дошел: отдохну минутку и буду спускаться в долину.

Так начинается осень.

Лиловый подлесок пожелтел, и под ним уже ковер желтой листвы, и в лесу пахнет пряниками.

Листья земляники кровавого цвета. Крапива стоит выше человеческого роста, почернела, лист измельчал и в дырочках, старая-старая… Хотел пожалеть, тронул, а она, такая старая, кусается по-прежнему, как молодая!

За елками, если глянуть в глубину их между стволами, выдвинулась золотая стена рая — эта стена озолоченных осенью лип. В большом количестве высыпали опята. И лесник доложил, что, если всмотреться на вырубке, все пни покрыты мелкими опятами: завтра, послезавтра будет их время.

Теплое пасмурное утро, и чуть-чуть моросит. Хорошо грибам! И мне тоже здесь, а не в Москве.

Чудесно охотился, пережидал дождь под елкой. Капельки падали, листья дрожали и некоторые падали.

Дрогнет листик под каплей и удержится, а другой упадет.

С утра мокро, на небе надежды на свет. День вытекает из ночи, как из темного леса река.

Ветер, все ветер, он дует и дует осенью, как дул весной и летом, и он даже радуется, когда отрывает с дерева лист и с ним улетает.

Ветер не знает, что эти листья уже мертвые и не могут далеко с ним лететь.

Бывает, стоит трава на горе густо-зеленая, и в тенях междутравье при этом бывает почти что черно. Случается, ветерок пробежит, погладит свежий травостой, и вся обласканная ветром трава заблестит.

На рассвете сгущался туман, и капли падали на листики березы, и листики с каплями, тяжелея, отрывались и падали на землю.

Когда солнце взошло и туман рассеялся, капли перестали падать и утренний легкий ветер-забавник стал играть осиновыми листиками, а от листиков на сером стволе осины прыгали и скакали их тени.

Время от времени какой-нибудь листик отрывался и улетал, и с ним исчезала его веселая тень.

Бывает утро, или день, или вечер идет, и ты идешь вслед своей походкой шаг в шаг. Трудно сказать, как надо вести себя, чтобы сошлось. Но только если на таком согласном ходу ты будешь на что-нибудь обращать внимание, то оно становится тебе, как человек, и если — ты о нем что-нибудь напишешь, то оно будет так, будто ты о человеке писал.

Вот сейчас сижу на пне, и я вижу: лист потек и ветер понес, навалило чуть не по колено, и все-таки не могло засыпать листвой высокого голубого колокольчика, и он остался голубым цвести в конце сентября над желтой листвой.

Солнечный луч в темном лесу встретил его, ажурного на длинной соломине, и он, не сгорая, светил.

Тишина была, и звенели где-то невидимые жуки, а казалось, будто это солнечные лучи, влетая в темный лес, в тишине так звенят.

Мороз ночью, наверно, был. Утром после мороза солнце ожгло огуречные листья, они свернулись, почернели, и многие скрываемые ими зеленые огурчики открылись.

Опять звездная ночь, но утром мороза не было, а когда разогрело солнце, то лето вернулось, и только остались на памяти от мороза на огородике черные листья огурцов, похожие на крылья летучих мышей.

Ветер несет, аромат тлеющих листьев, но душа отчего-то при этом ветре бодреет, как будто там везде в природе готовится удобрение на будущее лето, а в своей душе поднимается озимь.

Желтые листья березы, как перелетные птички, расселись отдохнуть на аллее, и так на всех елках листья. Но тоже и птички иногда настоящие садятся: им теперь перелет.

Каждый день хожу по берегу реки, и, чуть небо закроется — какая она холодная, страшная. А когда небо засветится — как она теперь отвечает радости.

Суровые облака — и река им отвечает: лежит холодная, глядит загадочно, как кошка, когда ей ничего от человека не нужно. И ты на нее смотришь и узнаешь не по себе, а со стороны: кошка и кошка глядит!

В поле что-то лежит. Издали не видно, что именно, а волей-неволей все поглядываешь и поглядываешь в ту сторону и спрашиваешь себя: «Что это лежит?»

И как-то это не просто, бывает «подозрительно» глядишь, а что-то держишь в уме, вроде того, не человек ли это лежит убитый?

Что это? Пусть даже камень, но-раз он лежит, то уже и подозрительно: в поле как-то ничему лежать не положено.

Октябрь

День был очень тихий, в больших облаках с просветами солнца. И куда попадал луч — там открывалась чудесная картина с золотыми рощами, и земля в этом свете так вспыхивала бодро, по-своему, что если бы на картину, так никто и не поверил бы художнику.

Некоторые сорта винограда дают особое ощущение вкусового аромата. Так и то, что берется на глаз, иногда переходит на звук: я видел однажды в октябре морозным солнечным утренником золотую березку и слышал от нее звон золотых колокольчиков.

А весной на тяге свет, и цвет, и звук постоянно заступают места друг друга.

Все разрушается, все падает, но ничто не умирает, и если даже умрет, тут же переходит в другое. Вот пень, сгнивая, оделся плющом зеленого моха. В пазухе старого пня, плотно одетого зеленым плющом, вырос красавец мухомор.

Среди знакомого леса теряешься, как будто все деревья и кусты скинули свою общую зеленую маску и каждое дерево стало особенным. И когда сам поднял голову, взглянул на них, они тоже на тебя поглядели, каждое по-своему.

Ветер разлетелся, липа вздохнула и как будто выдохнула из себя миллион золотых листиков. Ветер еще разлетелся, рванул со всей силой — и тогда разом слетели все листья, и остались на старой липе, на черных ее ветвях, только редкие золотые монетки.

Так поиграл ветер с липой, подобрался к туче, дунул, и брызнула туча и сразу вся разошлась дождем.

Другую тучу ветер нагнал и погнал, и вот из-под этой тучи вырвались яркие лучи, и мокрые леса и поля засверкали.

Рыжие листья засыпали рыжики, ноя нашел немного и рыжиков, и подосинников, и подберезовиков.

Наступило время, когда из мокрых, холодеющих лесов синицы приближаются к домам человеческим.

В кусту шевельнулся лист желтый — от капли он шевельнулся или за кустом птичка?

Вдруг с одного цветка мальвы на другой пониже капнуло, и соединенные капли упали на тяжелый жасминовый лист, и он, желтый, свалился.

Тогда открылось, что за листом была хохлатая головка, и мы по ней узнали синичку: это был королек, и это он тогда первый шевельнул листик жасмина, а капля добила, и листик упал.

Сегодня за день было два случая: два раза большая синица через форточку влетала в наш дом.

В этом сером осиннике весной, бывало, тянули вальдшнепы, а теперь желтые листья летят.

В темных лесах загорелись светильники, иной лист на темном фоне так ярко горит, что даже больно смотреть.

Липа стоит уже вся черная, но один яркий лист ее остался, висит, как фонарь, на невидимой нити и светит.

Сегодня хватил мороз -8. Солнце открытое на все небо, и душа отвечает вся вполне великому торжеству. А началось это в прошлую ночь: со дня на ночь и всю ночь моросил мельчайший дождь, а к утру пошел снег — первый зазимок, и подмерзшие капли обращались в дождь, а на северной стороне ветерок сдувал снег: на юге шел дождь, на севере снег. Пауки, не ожидая мороза, везде развесили паутину свою на черных мух, а полетели белые и наполнили их тяжело, как гамаки.

В лесу торжественная тишина… Кусты под высокими деревьями — ольха, жимолость, рябина, черемуха — мало ли их! — друг перед другом выставляются, кто больше сохранил на себе золотых монеток.

На горе стоит лес, по-за лесом солнце восходит. И каждое черное дерево укладывает на белую от мороза землю голубую тень.