Ванда Василевская - Когда загорится свет Страница 37

Так и здесь, в этой грязной комнате, куда дневной свет едва пробивался сквозь муть стекол и тщетно соперничал с пламенем убогих свечек, упала на колени серая толпа старух и со стоном, с причитаниями, с почти звериным урчанием билась лбами о прогнившие доски пола. Над этими склоненными, как колосья на ветру, женскими головами Людмила видела налитое кровью, вполне земное, бычачье лицо мужчины и его маленькие зоркие, черные, как ягодки можжевельника, глаза, то и дело отрывавшиеся от страниц книги и обводившие припавшую к земле паству. Изумление постепенно проходило и начал нарастать гнев. Она шагнула вперед, чувствуя сжимающую горло ярость и готовность броситься на этого заправилу, выхватить у него из рук рваную, засаленную книжку, разогнать банду, собравшуюся вокруг тела умершего мальчика, как собирается вокруг добычи стая воющих шакалов. Но вдруг почувствовала в своей ладони маленькую, вспотевшую ручонку Аси. Ведь с ней ребенок, а кто знает, на что способны опьяненные фанатизмом, распаленные апокалипсисом бабы и этот мясник, ведущий на их страстях какую-то вполне практичную и выгодную для себя игру.

Ася заметила вчерашнюю тетку. Старуха стояла на коленях, била себя в грудь, ее ввалившиеся губы что-то беззвучно бормотали, и Ася невольно подумала, что за ее грязной, бесцветной кофтой спрятано кольцо с прозрачным камнем, в котором таился отблеск чистого неба.

Вдруг дверь с шумом распахнулась. На пороге, слегка покачиваясь, стоял высокий мужчина.

— Это отец, — шепотом объяснила Ася.

Женщины поднялись, все лица обернулись к вошедшему. Пахнуло холодным воздухом, пламя свечей заколебалось, заморгало. Читавший евангелие мужчина оборвал фразу. Тетка гневно дернула кофту на груди.

— Тиии-ше!..

Но человек на пороге наклонил голову, как нападающий буйвол. Мощная рука сжалась в кулак.

— Что за тише? Я у себя дома!.. А ну-ка, убирайтесь отсюда вон. Слышите? Вон, говорю!..

Черноусый поспешно захлопнул книжку. Тетка вскочила на ноги.

— Молчи, старый пьяница, не вводи людей в грех! Не видишь, что панихиду служим?

— К чертям вашу панихиду! — заорал тот. — Ну, ты чего дожидаешься, бычище?.. Чтоб я тебе все кости пересчитал?.. Убирайся-ка со своими бабами и чтоб ноги вашей тут не было.

Женщины беспокойно задвигались.

— Да вы что? Что на пьяницу смотреть! — крикнула тетка.

— Я тебе покажу пьяницу. Сама сколько мне водки таскала, чтоб я не мешал тебе в твоих делишках, старая ведьма! Хватит! Парня в гроб вогнала, хватит! Убирайтесь! — крикнул он так грозно, что женщины стали бочком пробираться к двери. Мужчина с книжкой в руке стоял в нерешительности.

— А ну, марш, не то милицию позову!

— Смотрите на него, какой скорый! Давай зови, зови свою милицию, — сорванным, охрипшим от гнева голосом заорала тетка. — Увидим, кому от этого не поздоровится!..

Но апокалипсический «лектор» уже быстро удалялся, пытаясь сохранить достоинство, а перед ним и за ним, торопливо выскальзывали женщины, бросая на разъяренную старуху сочувственные взгляды. Мигали и снова разгорались колеблемые струей воздуха огоньки свечей. Лишь теперь пришедший заметил Асю и Людмилу.

— Это вы приходили к Вове?.. Узнаю, узнаю…

— Я ему апельсин принесла, — прошептала девочка.

Тот тяжело опустился на стул.

— Апельсин… Теперь уж ему никакие апельсины не нужны, моему мальчику… никакие апельсины. Уж не есть их ему, девочка, не есть…

Он уронил голову на грудь. Он был явно пьян, мысль его работала тяжело, с трудом преодолевая водочные пары.

— Извели парня. А такой был способный, такой способный мальчонка…

— Такой же лодырь, как ты! — прошипела забившаяся в угол между столом и окном тетка.

— А ты молчи, баба! Сама больше всех виновата…

— Я? Это я-то? А ты что? Бандита вырастил…

— Молчи, баба! Как не стыдно! Еще похоронить не успели…

— Ну и что ж! Все помрем, — проворчала она угрюмо. — Конец света наступает, антихрист вышел из адских вод, чтобы править миром…

— Хватит! — крикнул он, стукнув мощным кулаком по столу. — Не суйся со своим антихристом, сама ты антихрист вместе со своей шайкой. И хватит этого, пошла вон. Ступай к своему «брату», к своим «сестрам», чтобы глаза мои тебя больше не видели.

— А что ж ты думаешь? И уйду… Уйду… — прерывающимся голосом сказала старуха.

— Ступай, ступай! Увидим, как тебя там примут, когда ты не будешь им все из дому таскать, а у них просить придется. Увидим…

— Не беспокойся, не пропаду, — проворчала она мрачно.

— Что ж, увидим… Посмотрите, на что это похоже, — обратился он к Людмиле, выразительным жестом показывая на комнату. — А ведь было все, как у людей. Все утащила — коврик, подушки, одеяло… Тарелки были, ножи — все забрала, тому быку отнесла.

— Молчи, не смей!

— Как так — не смей! А я вот смею. Не знаю, что ли?.. Нашел себе жулик работу — глупых баб дурачить. И живет, жиром обрастает да посмеивается над ними в кулак. Вы же видели, какая морда — чуть кожа не лопается. Подумал бы кто, что набожный, — обратился он к Людмиле. — Бабы с этой войной совсем одурели, вот он и тянет с них…

— Самогонщик, — просипела, давясь от злости, старуха.

— Ну что ж, иди, иди, доноси! Самогонщик так самогонщик… Давно уж и быльем поросло, я при немцах самогон гнал: надо же было жить, — пояснил он, обращаясь к Людмиле. — Но этому уже давно конец, — добавил он.

— Только ли при немцах? — язвительно заметила женщина.

— Да ты меня не попрекай — когда да когда! Кончено, говорю. Ну и убирайся, чего стоишь?

— Выгоняешь?

— Выгоняю… Вот связался… — пожаловался он Людмиле. — А жена, покойница, мать этого бедняги… Эх, женщина была!.. Умерла… Вот и связался, как дурак… И мне жизнь испортила и парня загубила…

— Ну, уж что до сыночка, хороший был фрукт, нечего и губить-то было…

— Да? А как он учился до войны? А? Директор сказал: «Товарищ Черемов, если только парень остепенится, выйдет из него человек…» Так и сказал…

— Вот и остепенился, бандит стал, — просипела с ненавистью старуха.

— Небось когда домой приносил что, так ты брала, верно? Хотя знала, откуда, прекрасно знала! Но твоему «брату» все равно откуда, лишь бы было… Ворованное, не ворованное — лишь бы пожрать да выпить.

— Ну, уж кому бы говорить о выпивке, да не тебе…

— Верно, пьяница, что греха таить… А из-за чего? Из-за тебя, из-за своей жизни загубленной, что ни за грош пропала…

— А вы кто по профессии? — тихо спросила Людмила.

— По профессии? Слесарем был, неплохим слесарем… А потом так уж жизнь пошла… Навязалась эта баба, немцы пришли… И спился, правду сказать, спился. Червяка заливал… А его сколько ни заливай — он все точит, душу высасывает. Эх, горе мое…

Старуха, видимо, решив, что гроза миновала, перестала копаться в своих вещах, присела на табуретку и стащила с головы платок.

— А ты чего? Расселась, как квочка… Сказал — убирайся, и убирайся… Хватит… Похороню парня — и крышка: и тебе, и водке, и всему… До самой печенки допекла… За работу возьмусь…

— Как раз дадут тебе работу!

— Не беспокойся, дадут… Слесарь Черемов еще себя покажет. Еще не все косточки во мне перегрызли. Я еще свое сделаю, верно? — спросил он Людмилу, и в его мутных глазах вдруг засветился разумный огонек.

— Верно, я думаю…

Старуха бросила на нее враждебный взгляд. Она связывала в узелок какое-то тряпье и, видимо, собралась, наконец, уходить.

— Ну, я иду.

— Иди, иди!..

— Да больше уже не приду. Плакать будешь, на коленях просить — не приду…

— Ох, уже бегу, уже несусь за тобой, слезы так из глаз и катятся! Заруби себе на носу — это не шутки. Позабудь и дорогу в этот дом, позабудь, как здесь дверь открывается! Чтоб и ноги твоей здесь не было!..

— Не беспокойся, не приду. Подыхать будешь, некому тебе будет стакан воды подать — и то не приду…

— И слава богу! Ну и вредная баба… — махнул он рукой, когда дверь захлопнулась за старухой. Теперь он совершенно протрезвел. Улыбнулся Асе.

— Вот и вы пришли… А Вовка не дождался. Мало хорошего видел в своей жизни Вовка, мало…

Он подошел к умершему и осторожно, неловко погладил темные волосы.

— Почему вы не позвали доктора? — сурово спросила Людмила.

— Доктора… Да надо бы, конечно, надо бы… Только сперва думали, может и так выкарабкается, а позвать доктора, сейчас все всем будет известно и уже ничего доброго из этого не получится… А потом, утром, сразу стало видно, что и доктор не поможет, что это уже конец… Винтовочная пуля…

— А сами они стреляли? — тихо спросила Людмила.

— А как же, стреляли, первыми стреляли… Вова-то — нет, он только так, подручным был… А те, как патруль подошел, сразу начали… Так парень и пропал ни за что. И моя вина, конечно, моя вина… Как немцы пришли, я на село ушел, за этот, — ну, ведь сказано, — за самогон взялся… А он со старухой остался. Какой тут присмотр!.. Ну, он уж и при немцах… Завертелся, закружился, ведьма еще подстрекала, так и пошло… Вкривь и вкось… а она еще радовалась, зарабатывала на парне. Ей — лишь бы антихрист, а на остальное наплевать. А когда наши пришли, с ним уже сладу не было. В школу, говорит, не пойду, чтобы мной там командовали, учиться, говорит, не буду, лучше ремеслу обучусь… Сапожнику вроде помогал, но что это за учеба. Родственник он нам, сапожник-то, вот и держал, но все это больше для виду. А занимался своими делишками, я и не знал какими, вот оно и всплыло. Пуля в грудь… Слесаря Черемова, пьяницы, сын — бандит… А мать хорошая была женщина, тихая такая, и все, бывало, говорила: «Вот Вова ученым станет, большим человеком будет…» И не вышло…