Лев Давыдычев - Трудная любовь Страница 38

— Есть предложение! — крикнул Рогов. — Ограничиться строгим выговором!

Приступили к голосованию по первому предложению. Слышно было, как на улице промчался, весело звеня, трамвай. В приемной торопливо стучала по клавишам машинистка.

— Шесть против четырех.

Расходились молча. Невозмутимый, снисходительно улыбающийся Топольков раскрыл перед Полуяровым дверь в кабинет редактора. Копытов снял пиджак, бросил его прямо на стол, сорвал галстук.

— Вот вам свобода мнений, неорганизованность! — возмущенно сказал Топольков Полуярову. — Вы не понимаете, что вы делаете! Детский подход к серьезным вопросам! В демократизм играете? Я даже боюсь прямо охарактеризовать ваше поведение.

— А почему вы обращаетесь ко мне, а не к партийной организации?

— Я не сторонник демагогии. За такое собрание отвечать будете вы, — Топольков начал одеваться. — Пока мне доверено руководство обкомом, редактором будет Копытов.

— Газета не ваша, а обкома. А вы — не обком. Мнение коллектива редакции относительно редактора и обкома проверим на областной конференции.

— Здесь мы имеем дело с обыкновенным стремлением выдвинуться, — холодно произнес Топольков. — Вы хотите быть редактором, Полуяров? Так бы и сказали. А подкапываться…

— Фу ты, черт, — прошептал Копытов, взъерошив волосы руками, — до чего муторно. Как с похмелья. Голова кругом.

— Вопрос будет разбираться в обкоме партии, — многозначительно намекнул Топольков.

— А пусть! — махнул Копытов. — Ведь прямо мне в глаза… мои люди… Ведь я для них все делал. Недосыпал, в кино, знаете ли, некогда было сходить… Уволить просят! Я сам уйду! — с внезапной решимостью воскликнул он. — Не столковались… вот обида-то… обида…

— Ты пока еще редактор, — недовольно остановил его Топольков. — Бюро….

— Да что ты мне — бюро да бюро! Мои товарищи по работе меня прогоняют. Вот мне нож в сердце!

— Что ж раньше, Сергей Иванович, не разумел? — спросил Полуяров.

— Не трогай меня, Паша, — Копытов отодвинулся, — а то я…

— Во всяком случае, — невозмутимо произнес Топольков, — мы сделаем самые серьезные выводы в части происшедшего.

Копытов оделся, засунул галстук в карман пальто и вышел вместе с Топольковым, не попрощавшись.

Оставшись один, Полуяров, взял телефонную трубку.

— Ли-за, — сказал он тихо, — я сейчас приду… Ждешь? Правильно делаешь.

Он предвкушал удовольствие взглянуть на спящего сына, потом поговорить с женой, а когда и она уснет, побродить вокруг стола, думая о разных делах.

Из командировки Лариса вернулась раньше срока. Случаются в жизни журналиста такие редкие радости: она выполнила задание за один день. В маленьком городке, где она предполагала прожить не меньше трех дней, гостиницы не было, и ждать поезда пришлось в комнате для приезжих. Лариса простудилась, появился насморк, кашель, головная боль.

В вагоне Лариса почувствовала себя хуже. Проводница, разговорчивая, сердобольная женщина, дважды приносила таблетки, уверяя, что они «ото всего спасают», советовала встать: «хворь, она лежачих легче берет».

Лариса не могла пошевелиться. Хотелось на ходу выпрыгнуть из вагона, чтобы избавиться от назойливого, оглушающего стука колес, равномерного покачивания, вызывающего тошноту. И лишь вконец измученная, она догадалась об истинной причине недомогания: крошка дает о себе знать, боится, чтобы о ней не забыли. Милое дитя мое, скорее бы уж ты появлялось на свет. Мама будет любить тебя. И папа у тебя будет, как у всех мальчиков и девочек. Хороший папа. Он будет тебя любить и маму тоже.

Дрогнуло, заболело сердце.

А если навсегда останешься с этой болью?

Она старалась думать о другом, не смогла и расплакалась. Резкая боль в левой половине груди затмила свет. Лариса летела в пропасть, хотела крикнуть, позвать на помощь….

Когда Лариса очнулась, колеса как будто стучали тише, покачивание вагона приятно убаюкивало. «Только не надо никогда хныкать, — облегченно думала Лариса. — Если я не захочу, никто не испортит мне жизнь».

В голове прояснилось. Лариса передохнула, откинула одеяло, посидела и вышла из купе. У окна стояла проводница — грузная, с обрюзгшим лицом, на котором тихо и ласково светились черные молодые глаза. Она приветливо закивала, спросила:

— Легче тебе, поди? Ну и спала бы. Первого носишь? Муж-от есть?

Лариса закусила губу, отрицательно покачала головой. Женщина вздохнула и отозвалась шепотом:

— Вроде епидемии это нынче. От войны, видать, осталось. Мужики — народ, известное дело, бессознательный. Им нашего брата приголубить — все одно, что выпить. Пройдет похмелье, и опять мужик — вольный человек. А мы любовь-то в себе носим, мыкаемся… Да ты плюнь на своего, не томись. Ты баская, захочешь, пятерых найдешь… Носить тяжело или как?

— Не особенно, — ответила Лариса, которой нравилось слушать негромкий окающий голос.

— Работаешь? — продолжала женщина. — Ну, тебе жизнь — не горе. Забудь дурака, я тебе говорю. Которые ребят бросают, про тех разговор короткий. Не люди они. Одну бросит, другую бросит, а умрет, и не поплачет никто. Некому. Только по могиле кто-ино догадается, что человека зарыли… Иди спать, милая. Меня слушать, не дослушать. Остановка.

«Она права, — думала Лариса, — и мама права. Все правы. А больше всех права я…»

В город поезд пришел рано. Лариса занесла рукопись в редакцию, оставила записки машинистке и Полуярову и направилась домой. Не сняв пальто, она легла на диван и сразу заснула. Снилось ей, что идет она ночью по полю, замерзшая, усталая, еле передвигает ноги. Воет ветер. Вдруг нога ступила мимо дороги, и Лариса глубоко провалилась в снег, закричала, но из-за ветра не расслышала собственного голоса. Чем глубже она погружалась в снег, тем невесомее становилось тело. Она устроилась в снегу поудобнее, решила заснуть и проснулась.

Она встала и сразу вспомнила, что ведь сегодня Олег должен уехать. Не случайно же она так торопилась вернуться из командировки. Ей необходимо повидаться с ним. Они так давно не встречались! Может быть, и ему хочется поговорить с ней?! А вдруг она разревется при нем, с губ сорвутся обидные упреки, злые слова? Нет… Она тряхнула головой и пошла к выходу.

Будка с телефоном-автоматом была неподалеку. Лариса опустила монету в щель и замерла. Долго стояла. Потом против воли, словно бессознательно, сняла трубку. Пальцы крепко сжались, когда Лариса почувствовала, что сейчас услышит голос Олега.

— Вам кого? — спросил он.

Она вся напряглась, будто готовясь поднять большую тяжесть, и ответила:

— Знаешь, Олик, это я.

— Ты?!

— Да, — прошептала она. — Ты что сейчас делаешь? — Она подумала, как держать себя и решила говорить так, как будто ничего не случилось, просто они давно не виделись. — Олик, ты совсем забыл меня, — горячо прошептала Лариса. — А мне без тебя очень трудно. Я не могу забыть. Я все вспоминаю и не верю… Ты когда едешь?

— Сегодня ночью.

— Сегодня? — огорченно переспросила она. — Так быстро… Тогда сейчас же иди ко мне, придешь? Приходи. Быстрее.

Она даже не расслышала ответа, хлопнула дверью, не останавливаясь, добежала до дома. Надо угостить его кофе, черным-черным, какой он любит.

Ей захотелось принарядиться. Она пересмотрела все свои платья с тоненькими талиями и надела синий халатик.

Кофе получился крепким, ароматным. Лариса накрыла маленький столик, перенесла его к дивану. Когда послышался стук в дверь, Лариса рассмеялась и побежала открывать. Увидев ее, Олег смутился.

— Входи, входи! — закричала она, сняла с него шляпу, нахлобучила себе на голову, звонко чмокнула Олега в щеку, прижалась и прошептала: — Не удивляйся, я немного сумасшедшая…

Забывшись, Олег по старой привычке без разрешения снял пиджак и открыл шкаф. Все вешалки, на которых раньше висели его костюмы, были свободны. Олег, не обернувшись, глухо сказал:

— Прости меня.

— Давным-давно… Дать тебе твои туфли? Старые?

— Не надо, — сдавленным голосом отозвался он. — Ничего не надо.

Он, не глядя на нее, прошелся по комнате, сел. Лариса села рядом, не отрываясь смотрела на него. Он взял ее руку, поцеловал, с трудом выговорил:

— Как живешь?

— Плохо, — весело ответила Лариса. — Пей кофе. Ты пиши мне, чаще пиши.

— Буду писать, и вообще… — он взглянул на Ларису, помолчал и вдруг быстро спросил: — Ты приедешь ко мне?

— Нет, я буду ждать тебя. Все равно ты вернешься. Честное слово. Иначе быть не может. Иначе мне и жить незачем… — торопливо говорила Лариса. — Ты поезжай, поживи один, подумай и возвращайся. Я тебя встречу. Пей кофе. Специально для тебя сварила. Крепкий — скулы сводит.

— Чудесный кофе…

— Приедешь, сразу дай телеграмму, а то я изведусь. Я ведь ненормальная. Если бы не пришел, я бы сама пришла. Я буду ждать тебя, — радостно повторяла Лариса. — Не торопись, сиди. Теперь ведь долго не увидимся…