Сергей Снегов - Река прокладывает русло Страница 39

Лесков мрачно отозвался:

— В том-то и штука — люди страшатся за себя. Успех будет только в конце, а неудачи подстерегают на каждом шагу — труден путь к успеху.

Они опять замолчали. С лица директора сползла обычная усмешка, он нахмурился, потом сказал:

— Ладно, мысль в этом есть — всю цепочку автоматизировать. И, может, правильно — тут решение. Ну, что же, Александр Яковлевич, давай сговоримся: пока не погонят меня с фабрики за провалы плана, буду тебе помогать. У тебя по этой части уже что-нибудь конкретное или одна голая идея?

Лесков поспешно сказал:

— Все будет конкретно.

— Давай, — кивнул головой Савчук. — А регуляторы свои пока придерживай, чтоб не очень буйствовали.

Он спустился по лесенке в нижнее отделение. Из-за колонны вышли Закатов с Лубянским. Закатов присел на деревянную лестничку, Лубянский встал около Лескова. Он был взволнован и рассержен.

— Волки, а не люди! — сказал он злобно. — Хоть бы у одного нашлось понимание сути, ведь на новую ступень поднимаемся! Ничего подобного, видят только мелкие недочеты. Оденьте человека в одежду, сотканную из солнечных лучей, думаете, солнцу удивятся? Нет, заметят случайно посаженное пятнышко грязи и только о нем пойдет речь. Больше всего эту Ясинскую ненавижу: она готова выбросить всю автоматику, лишь бы ее девушек-флотаторщиц не заставили один день побегать немного больше обычного.

— А по-моему, она права, — нехотя возразил Лесков. — Регуляторы должны регулировать, а не путать. — И, не желая ввязываться в спор, он отошел к Закатову. Тот в отчаянии взирал на загрубленный регулятор: «И на что мне язык, умевший слова ощущать как плодовый сок? И на что мне божественный слух совы, различающий крови звон?» — шептал он с невыразимой печалью. Лесков вслушался и улыбнулся: стихи удивительно соответствовали моменту.

31

Это был тревожный день. Регуляторы исправно вели процесс, но им уже не верили. Лубянский впервые изменил своему обычаю носиться по всем уголкам цеха и не уходил с площадки. Ему пробросили легкий кабелек от конторки мастеров, повесили на одной из ферм телефон. Он властно командовал цехом, на какое-то время верхняя классификация стала основным звеном всего технологического процесса: все работало на регуляторы, Лесков не вмешивался в распоряжения Лубянского. Он с самого начала был против подобного искусственного лечения недостатков — автоматы из помощника технологии превращались в ее деспота. Но он не мог не видеть, что эффект это давало: регулирование теперь шло намного лучше, чем при ручном труде. Обманутый этой мнимой легкостью, Закатов порывался увеличить чувствительность приборов, он умолял Лескова:

— Александр Яковлевич, поймите, это же решающий час — механизмы должны показать свои преимущества перед человеком. Пока Лубянский здесь, это возможно.

На это Лесков спокойно ответил:

— Лубянский сейчас здесь, завтра его нет. А регуляторы должны действовать все время. Мне нужна работа, а не видимость! Успокойтесь, Михаил Ефимович.

А когда к просьбам Закатова присоединился Селиков, Лесков распорядился:

— Друзья, идите спать. Делать вам здесь больше нечего: к приборам я все равно не разрешу подходить.

Селиков спать идти отказался, а Закатов с глубоким унынием проговорил:

— Сережа, я в конторке подремлю часок. Разбуди меня, если что случится.

В середине дня наступил кратковременный период, когда все вдруг словно забыли о существовании классификаторов. Лубянский отправился обедать, Селиков тоже ушел в столовую. Лесков, задумавшись, в одиночестве сидел на широкой деревянной лестнице. Он ждал этого момента, чтобы поразмыслить над происшествием и привести хотя бы в приблизительную систему то, о чем сгоряча наговорил Савчуку. Но думалось о другом: он вспоминал то дядю Федю, то Надино выступление на совещании у Савчука и свою отповедь. Он разговаривал с собою, упрекал себя, стыдился своих слов и поступков. Да, именно так он и сказал старику: «Не беспокойтесь, вас обязательно устроят!». И тот ему поверил, повеселел, оживился. А сейчас он где-то ходит, ищет подходящую для себя работу, вспоминает, конечно, уверения Лескова… Что он думает о нем, Лескове? То самое, наверно, что Лесков сам о себе думает: отмахнулся равнодушной общей фразой. Да, конечно, автоматика — благо, от этого он не отступится. И правильно сказал тот, из кадров: «В масштабе Советского Союза мы тебя по специальности всегда устроим, а хочешь здесь оставаться — извини, надо переучиваться». А как старику переучиваться? И как ему от семьи и квартиры уезжать в другое место? Об этом Лесков подумать не хотел, закрывал на все это глаза. Жизнь от того, что он зажмуривался, не стала проще, нет!

Лесков вздохнул, снова терзая себя. Теперь эта Ясинская… Он высмеял ее на совещании, презрительно оборвал в разговоре. Он даже допустить не хотел, что она может оказаться правой. Перестраховщики, косные люди, консерваторы — так думал он о Крутилине, о Пустыхине, даже; и о ней так подумал. — Нет — и от этого он не отступится — в общем, в перспективе он прав, философски прав — так выразился бы Лубянский. Но, к сожалению, из философии металла не выплавишь, на это уже указал Савчук. И вот результат: философия правильная, а действительность, его маленькая работа, дело его жизни, то самое, за что он непосредственна отвечает, — все это, ничего не попишешь, плохо! «Прекратите кошмар автоматики!» — так выразилась Надя презрительно, нечего ему против этого возражать, нечем оправдываться!

— Ладно! — сказал он вслух устало. — Что пользы копаться в том, что прошло? Нужно думать, как выбраться из провала, это одно важно.

Он встал и подошел к прибору. Диаграмма шла так же неровно, точности в регулировании не было. Лесков посмотрел на классификатор — струя воды лилась в корыто, мутная полужидкая пульпа переливалась через порог, уносилась по желобу. Нет, колебания объемов кончились, хоть этого они добились, человек, конечно, лучше бы вел процесс, но процесс идет, не ломается!

Лесков прошел за колонну к другому регулятору. Здесь он столкнулся с Надей. Она стояла перед самописцем, изучала, как и Лесков, диаграмму.

Надя хотела уйти, Лесков остановил ее.

— Простите, — сказал он, волнуясь. Можно с вами поговорить?

Она секунды две колебалась.

— Пожалуйста, — сказала она сухо. — О регуляторах?

— Да, о регуляторах… Нет, больше о себе, — поправился Лесков. — Пройдемте в сторонку, здесь очень шумит.

Он отвел ее в конец площадки, где ремонтировались два резервных классификатора. На площадке было пусто и сравнительно тихо, можно было беседовать, не повышая голоса. Лесков прислонился к колонне, рассеянно смотрел в сторону, не начиная разговора.

— Знаете, я думал о вас, — сказал он. — И сейчас думал и раньше.

— Да? — холодно ответила Надя. — Интересно, что же вы думали?

Он продолжал, по-прежнему не глядя на нее:

— Я вспоминал наше столкновение у Савчука… Она оживилась и прервала его:

— Вы меня тогда неправильно поняли. Вовсе я не враг ваших работ, я не такой отсталый человек, чтоб не понимать, как все это важно…

Он вежливо кивал головой, ожидая, когда можно будет продолжать.

— Я тогда возражал вам, даже вышучивал ваши соображения. Но вся эта грустная разладка автоматов показала, что я был не прав. Вы, конечно, имели право беспокоиться, все неприятности свалились на вас. Это я и хотел сказать: вы были тогда правы, а я нет. Вот, пожалуй, и все. Да, все!

Надя видела, что ему нелегко далось это извинение, — он побледнел, нахмурился. На его подвижном лице отражается все, что он чувствовал: он уже раскаивался, что начал этот разговор. Надя, смягчаясь, сказала:

— Я очень рада… Мне тоже было неприятно, что мы тогда чуть не поссорились. Я даже собиралась сама подойти к вам…

Он молчал, но не уходил, словно ждал еще чего-то от нее. Она спросила:

— А как вы думаете, удастся ввести все в норму?

Ему не хотелось ни отделываться общими отговорками, ни пускаться в путаные рассуждения. Он ответил неохотно:

— Трудно сейчас что-либо сказать. Будем выискивать подходящий режим, а найдем или нет, увидим.

Она возразила, удивленная:

— Но ведь сейчас автоматы работают, не разлаживаясь!

Он пробормотал, хмурясь еще больше:

— Черт их знает, как они поведут себя без нашего пригляда! Пока не испытано все, обещать ничего не буду. Особенно вам…

— Почему? — спросила она. — Вы думаете, что я не пойму или не поверю вам?

Он ответил грубо:

— С вами надо так — сделать и положить на стол готовое, без предварительных обещаний. Отныне по-другому не буду: спокойнее…

Надя сказала дружески:

— Мне кажется, вы переживаете разладку сильнее, чем она заслуживает! Я, например, такой работой, как сейчас, вполне удовлетворена. Стоит ли мучиться!