Михаил Колесников - Изотопы для Алтунина Страница 39

Огросянут... Что бы это значило?..

Алтунин выковал добротный вал из самого большого слитка, и о бригаде гидропресса снова писали в газетах, говорили по радио. Бригаду сфотографировали возле этой стальной махины. Особенно хорошо получился Носиков.

— Жди сватов, — сказал ему Пчеляков. — В бригаде, где я до этого был, после удачной ковки сразу пять человек женились. Девчата, как прослышали об удаче, немедленно потащили их во Дворец счастья.

Носиков укоризненно покачал головой:

— Дурень ты лохматый, вот ты кто... Жена ко мне на днях вернулась! Была, говорит, неправа.

— Так почему же ты молчал? Хотел скрыть от коллектива?

— Угадал!.. Вот когда женятся — свадьба. А когда сходятся после размолвки — что это такое? Не знаешь? То-то же... Так вот я всех вас приглашаю на это самое.

— Спасибо, Геннадий Алексеевич, обязательно будем. А там, глядишь, и бригадира просватаем...

— Ему прогресс лег на пути: пока не автоматизирует свободную ковку, не женится. Такие, как он, безыдейно не женятся. Это я влип по серости.

Сергей, слушая подковырки товарищей, только ухмылялся: никто ведь не подозревает, что он и Кира уже наметили день... Тот самый... Об этом не знал даже Юрий Михайлович Самарин. И мать Сергея тоже не знала...

А в экспериментальном цехе обстановка накалялась: Карзанов, беспрестанно совершенствуя свою схему, деспотически требовал от рабочей группы все новых и новых данных. Он выходил из себя, если кто-нибудь по той или иной причине не являлся в экспериментальный цех. После одной такой, особенно неприятной сцены, когда потерявший выдержку Карзанов напустился на знатного рационализатора Кускова, сразу три человека заявили ему о своем отказе продолжать участие в эксперименте...

Тут уж вынужден был вмешаться Белых. Он появился опять в своем темно-синем костюме и ярком галстуке. Отозвав Карзанова в сторону, сделал ему строгое внушение, потом повел разговор со всей бригадой.

— Горячиться вам не советую, — сказал Белых. — Андрею Дмитриевичу иногда свойственно увлекаться. Но оскорблять личное достоинство других, пусть даже в изысканно-метафорической форме и во имя самых высоких целей, не дозволено никому. Он это понял, и вы должны понять. А теперь — об одном очевидном заблуждении. Я имею в виду разговорчики о том, что не к чему, мол, нам тягаться с научно-исследовательским институтом, который тоже занимается сейчас проблемой автоматизации свободной ковки. Проблема-то общая, цель одна, а способы достижения ее разные. Никто тут никого не дублирует. Это — во-первых. А во-вторых, если даже и у них и у нас эксперимент увенчается успехом, можно ли будет считать, что свободная ковка автоматизирована? Нет, конечно. Что значит автоматизировать свободную ковку? Это равносильно освоению громадного, слабо исследованного материка. Вы лучше меня знаете, что такое функциональная связь между размерами, предположим, коленчатого вала, который вам нужно выковать, и параметрами, доступными для программирования. Тут все очень сложно. Недаром Сергей Павлович Алтунин называет свободную ковку искусством.

Рассудительные слова секретаря парткома возымели свое действие. И на Карзанова, и на всех остальных. В исследовательскую группу вернулись даже те трое, которые заявили о выходе из нее.

Белых все чаще наведывался в экспериментальный цех, и не без его участия здесь воцарилась очень деловая атмосфера. Без криков, без рывков. Карзанов стал подчеркнуто корректен с каждым.

— Вы правы, коллеги, — вроде бы добродушно ворчал он, — нам некуда торопиться и не обязательно являться в цех точно к назначенному часу. Эксперимент — дело добровольное. Вы — волонтеры. Раньше говорили: точность — вежливость королей. Но зачем мы будем подражать королям?.. Когда товарищ Кусков свое опоздание объясняет семейными обстоятельствами, я его понимаю: автоматизация свободной ковки не должна нарушать порядка в семейной жизни...

Кусков сердился, но отмалчивался. Все будто уговорились не обострять отношений друг с другом.

А в прессовом пролете кузнечного цеха жизнь шла своим чередом. Толстые цепи удерживали новый уникальный слиток. Алтунин снова ковал. Скатерщикова вроде бы все забыли. Но Сергей-то знал: не забыли. Стоило только кому-нибудь ненароком помянуть эту фамилию, и у всех туго сжимались губы. Да, все тут разделяли точку зрения Алтунина: человек без корней аморален.

Сергей отсчитывал дни: осталось у Петра еще три дня отпуска. Три дня... Если через три дня не заявится, то уж не видать его здесь никогда...

Прошли три дня, и все узнали: Скатерщиков взял расчет!

...Ты еще не подозреваешь, что сегодня в твоей жизни особый день.

Выстояв свое у большого гидравлического пресса, выпив газировки и стряхнув окалину с одежды, ты идешь в физическую лабораторию, чтобы испытать конструктивные блоки радиоизотопного реле. Но блоки сюда пока не доставили. И ты отправляешься на склад. Кладовщик Парфенов рад тебе, он радуется всякому человеку, появившемуся на складе. Склад находится на отшибе, и сюда редко кто заглядывает; Парфенов томится, а кроме того, он все же побаивается всех этих радиоактивных штук, хоть и обучен и просвещен. И все-таки своей необычной работой гордится — не всякому доверят. Вы надеваете белые халаты, берете с табельной доски стерженьки-дозиметры величиной с авторучку, фотокассеты индивидуального дозиметрического контроля — черные пластмассовые коробочки, и Парфенов ведет тебя в склад, распахивая одну за другой окованные стальными и свинцовыми листами двери. Ты бывал здесь не раз, и всегда слегка угнетала настороженная тишина, дух некой тревоги в глухих помещениях — боксах. Бетонные стены, вымощенный стальными плитами пол, а под ним — траншеи для контейнеров с радиоактивными ампулами...

— Ваш бокс! — почтительно говорит Парфенов. И взгляд у него какой-то загадочный. Что бы это значило? Но ты не удивляешься его словам, не придаешь им особого значения: у тебя, кузнеца, появился свой радиоизотопный бокс! Свой... Здесь сосредоточено все радиоизотопное оборудование для автоматизации свободной ковки.

— Я заберу конструктивные блоки реле РПП-1м, — говоришь ты Парфенову. — Ампула есть в лаборатории, вставим. Покажите, как эту штуковину собрать.

Парфенов будто только и ждал твоих слов.

— Проще, чем ружье! — с восторгом отзывается он. — Вот этот контейнер с трубкой — блок излучателя; ампула ввинчивается в держатель вот так! Это электронный блок реле, это — выносной... Взяли бы вы меня, Сергей Павлович, в экспериментальный цех: в народ тянет, муторно тут одному. Вы ведь теперь все можете.

— С любовью и охотой, как говорится в «Тысяче и одной ночи». Только не преувеличивай моих возможностей.

Почему он так почтителен сегодня, этот острый на язык Парфенов?

Вы возвращаетесь в проходную, сдаете фотокассеты на проверку. Ждете, когда их проявят.

— Товарищ Самарин повсюду вас разыскивает, — говорит вахтер. — Велел срочно позвонить.

Ох, уж этот неугомонный Юрий Михайлович: найдет, отыщет хоть под землей!

Ты звонишь.

В голосе Самарина чудятся непривычно мягкие нотки, этакая степенная, свойская приглушенность.

— Я думал тебя и на территории уже нет, — говорит он почти ласково. — Хотел послать за тобой машину на квартиру...

Что бы это могло значить? Машину на квартиру? Опять какой-нибудь сложный и срочный заказ на свободную ковку? То-то заговорил начальник цеха нежным голосом.

— Быстро переоденешься — и к директору завода в кабинет! — торжественно звенит голос Самарина. — Ждем. Потом все узнаешь...

Кто ждет, зачем? К директору завода... К самому... Ты никогда не бывал в директорском кабинете. Едва справляешься с растерянностью и смущением. Переодеваешься, поднимаешься на второй этаж административного корпуса. Останавливаешься у дверей, замираешь.

Потом решительно входишь в кабинет. Здесь уже сидят секретарь парткома Белых, председатель завкома, главный инженер Лядов, Шугаев, Самарин, Карзанов, кое-кто из знатных людей завода. Значит, какое-то важное заседание... Директора Анатолия Андреевича Ступакова нет. Его ждут молча. Но вот он быстро входит, крупный, лобастый мужчина, останавливается напротив тебя, окидывает с ног до головы умным, властным взглядом, протягивает руку, говорит радушно:

— Мы все собрались здесь, дорогой Сергей Павлович, чтобы первыми, пока не появились сообщения в печати, поздравить вас с немаловажным событием в вашей личной жизни да и в жизни всего завода: мы решили выдвинуть вас кандидатом в депутаты местного Совета! Нужно ваше согласие. — Он стискивает твои пальцы, затем обнимает тебя, и вы трижды расцеловываетесь. Они все тут не сомневаются, что Алтунин даст согласие.

И если до этого момента все хранили лукавую сдержанность, то теперь скопом наваливаются на тебя, жмут руки, обнимают.

Говорят речи. Ты стоишь оглушенный всем происходящим, жалко улыбаешься, несмело отвечаешь на поздравления: нужно что-то говорить, а хочется плакать. Зачем? Почему я? Почему не другой? Да ты и плачешь, только незаметно для себя. Размазывая слезы тыльной стороной руки, смеешься и чувствуешь, как от нервного напряжения дрожат губы. А ведь именно сейчас у тебя должен быть величественный вид, как у того кузнеца, перековывающего меч на орало: ты будешь воплощать Советскую власть!