Юлиан Семенов - Неизвестный Юлиан Семёнов. Разоблачение Страница 4

И все-таки мне повезло, я успел вовремя. Седой, небольшого роста, в элегантнейшем костюме, голубоглазый мистер Блюм поднялся мне навстречу.

— Что будете пить?.. Саке? Я предпочитаю скотч. Мистер Семе нов, а почему вы Юлиан? Странная несовместимость имени и фамилии... Ах, мама была историком — Древний Рим и так далее... Понятно. Знаете, я не люблю нашу американскую манеру обращаться друг к другу по имени. Я знаю шестьдесят семь Робертов, и мне это неинтересно. Мне интересно, если я знаю, что этот Роберт Лопес, а тот, например, Маккензи. Мне тогда ясно, что первый может быть латиноамериканцем или его родители оттуда родом, а Маккензи — это наверняка шотландец: юмор, упрямство и желание все делать по-своему... Итак, что вас привело ко мне?

Он слушает меня очень внимательно, неторопливо отхлебывая свой скотч маленькими глотками. Я прошу его рассказать, был ли он тем самым доверенным Аллена Даллеса, разведчиком, который первым от имени американцев начал сепаратные переговоры с представителями Гиммлера в Швейцарии весной 1945 года.

Он задумчиво смотрит в большое окно — по-прежнему валит снег. Журналисты со всего мира начинают заполнять столики бара, — продрогшие и вымокшие, сразу же заказывают себе виски, чтобы согреться, поэтому шум и гомон нарастают с каждой минутой, и нам с мистером Блюмом приходится говорить очень громко, чтобы слышать друг друга, и к нашему разговору прислушиваются два молодых джентльмена: один — с газетой на коленях, другой — с газетой на столике. Вероятно, оба эти джентльмена-журналиста были когда-то связаны с армией, ибо выправка у них военная, хотя, впрочем, быть может, они связаны с какой-либо другой организацией, исповедующей дисциплину наравне с армией...

— Это была интересная операция Даллеса, — говорит мистер Блюм, — он вообще довольно часто начинал рискованные операции, не согласовывая их с Белым домом... Он посылал им отчет, если операция проходила успешно... Он тогда вызвал меня и сказал, что я должен встретить двух немцев и прощупать, стоит ли продолжать с ними контакты. «Пол, — сказал он тогда, — важно выяснить уровень этих немцев, что они значат. Может быть, это несерьезно. Тогда не зачем продолжать наши игры... »

Я прошу рассказать историю первой встречи с нацистами. Мистер Блюм смотрит на мои сигареты.

— Это советские, — говорю я, — хотите попробовать?

— Нет, спасибо. Я бросил курить как раз перед началом переговоров с теми немцами. Я помню, тогда очень завидовал им, когда они курили наши сигареты. Но я сказал себе: «В моём возрасте уже пора бросить курить», — и бросил... Ну что же... Попробуем вспомнить подробности. Даллес написал мне на двух листочках бумаги фамилии — Парри и Усмияни. Это итальянские партизаны — не коммунисты, друзья Даллеса. Они были в тюрьме СС. И, кроме того, Дал лес передал мне тогда досье на обоих «моих» немцев, и я начал готовиться к операции. Мне надо было изучить личные дела этих наци — Дольмана и Циммера, чтобы построить с ними беседу. Даллес сказал мне, что Циммер интеллигентный человек, связанный с итальянскими художниками и музыкантами... Даллес знал это, вероятно, потому, что у него были тесные связи с интеллектуалами Италии. Ведь именно он смог устроить первый концерт Артуро Тосканини в Ла Скала, он был дружен с Тосканини и его дочерью... Очень дружен... Даллес сказал мне тогда: «Если эти немцы смогут освободить двух партизан, моих друзей, то, значит, это серьезные люди».

Я встретился с теми немцами, с Дольманом и Циммером в Лугано. Маленький кабачок внизу, а наверху две комнаты — конспиративная квартира швейцарской разведки. Когда я вошел туда, немцы ели и пили пиво. Я заметил, что ели они очень жадно, а один из наших интеллектуалов, Гусман, читал им лекцию о фашизме и о будущем Германии. Они не перебивали его, но старались на него не смотреть и все время продолжали есть, — видно было, что с едой у нацистов плохо. Я тогда, по мнению некоторых моих коллег, допустил ошибку. Когда я вошел, я обменялся с немцами рукопожатием. Но ведь если мы начинаем с ними переговоры, это же серьезнее формального рукопожатия, которое необходимо при встрече воспитанных людей, не так ли?

Мистер Блюм взглянул на меня, я ничего ему не ответил, я просто закурил сигарету: ответь я ему — боюсь, продолжение беседы оказалось бы скомканным.

— Я подождал, пока Гусман кончит агитировать их против фашизма, и, воспользовавшись паузой в словоизлияниях Гусмана, начал беседу с немцами. Дольман мне не понравился сразу — он был скользким и «закрытым», хотя говорил больше Циммера. Он мне показался тогда дрянным человеком. По-моему, он сейчас жив и опубликовал свои мемуары. Я беседовал с ними больше четырех часов. Мы затрагивали вопросы их отношения к итальянской музыке, французской философии, к генералу Карлу Вольфу, к немецкой кухне, к заговору генералов против Гитлера. Гусман все время старался вступить в разговор, но его тактично сдерживал офицер из швейцарской разведки: он за всю беседу не произнес ни одного слова, но и не пропустил ни одного нашего слова. Швейцарская разведка, видимо, была очень заинтересована в этих беседах. Я разговаривал с ними так долго потому, что досье немцев было не очень полным и мне надо было свести все детали в одну картину. Не лгут ли они, говоря о начальниках? Верно ли отвечают на вопросы о самих себе? Я убедился, что они не врали: все их ответы сходились с данными нашего досье. Тогда я протянул им два листочка бумаги с именами Усмияни и Парри. Я сказал, что дальнейшие переговоры будут зависеть от того, смогут ли они освободить этих двух людей. Я запомнил, с каким страхом взглянул Циммер на Дольмана, когда они вместе прочитали две эти итальянские фамилии. Именно тогда Дольман предложил мне непос­редственный контакт с Гиммлером. Я, естественно, отказался.

—Значит, вы понимали, что перед вами люди Гиммлера?

—Они были из СС, а Гиммлер был их шефом. Я не считал, что они непосредственные представители Гиммлера. Я считал их людьми генерала Карла Вольфа.

—Значит, тогда вы не знали, что являетесь первым американцем, вступившим в прямой контакт с людьми Гиммлера, именно Гиммлера, искавшего пути для начала сепаратных переговоров с Западом против СССР?

—Нет. Я не знал этого. Я вообще многое узнал об этом деле только после окончания войны, когда была напечатана переписка между Белым домом и Кремлем.

—А Даллес? Он знал, кто эти люди? Он знал, что они от Гиммлера?

— Нет. Я думаю, нет. Пожалуй, что нет...

Я не стал спорить с мистером Блюмом. Документы говорят об обратном. Для меня было важно другое: Даллес начал переговоры, не поставив об этом в известность Белый дом.

Мы помним то время, когда мы были союзниками с американцами против общего врага — против фашистов в Германии. Мне очень не хотелось обманываться в той искренности, которой были отмечены отношения между нашими народами в дни войны, пока старший Даллес не провозгласил свою антикоммунистическую доктрину, а младший Даллес не начал плести цепь заговоров против нас и наших союзников. Но история вроде песни, из которой песни не выкинешь.

Вечером я улетал в Сингапур. Самолет был полупустым. Рядом со мной расположились трое рослых американцев: один сзади, другой впереди, а третий напротив. Я был посредине, в поле зрения каждого, сиди я на месте, пойди вперед, за газетами, или назад, в хвост. В тех аэропортах, где садился наш самолет, мои спутники испытывали странную совпадаемость в желаниях. Стоило мне зайти в туалет, как рядом со мной оказывался один из трех парней. Решил я зайти в бар — рядом за стойкой немедленно оказывался второй. Это было все очень занятно, как в плохом детективном романе.

«Литературная газета»

Париж. 1970 год

Душная жара в Мадриде спадала лишь часам к десяти вечера, когда гуляки начинали занимать столики в открытых кафе на красно-сине-желтой авениде Хосе Антонио. Именно в это же время в Университетском городке и в рабочей Карабанчели — там, где с на­ступлением вечера все погружается во тьму и лишь горят маленькие подслеповатые фонарики, кажущиеся декорациями, взятыми напрокат из прошлого века, собирались люди — по двое или по трое. Они быстро перебрасывались несколькими словами и расходились в разные стороны, исчезая в чернильной темноте узеньких переулков. Рабочие и студенты, писатели и режиссеры, люди разных убеждений — коммунисты, католики, социалисты — все они готовились к проведению демонстрации с требованием амнистии политзаключенным.

Положение в те дни было напряженным: только что стало известно о том, что председатель военного трибунала в Бургосе полковник Гонсалес потребует смерти для шестерых и семьсот пятьдесят лет тюрьмы для остальных десятерых патриотов Испании.

В первый же день процесса защитник обвиняемого Иско де ла Хиелесиаса доказал всю шаткость и несостоятельность улик. Обвиняемый Хосе Абрискета сказал: «В течение восьми дней меня пытали так, что я мог подписать любое заявление».