Владимир Дудинцев - Повести и рассказы Страница 4

Началась знакомая веселая работа. От зари до зари в гранитном теле Собора стучали буры и молотки. Один за другим приходили каменные караваны со взрывчаткой.

Через месяц все было готово. Еще три дня, и мы спустили в каменную галерею тяжелые бумажные пакеты — зарядили Собор — и попрощались со своим жильем. Колхозники свернули юрты, караван тронулся, и мы отошли на километр, оставив у Собора Снарского и Мусакеева.

Дядя Прокоп не забыл своего обещания. Через четыре часа мы увидели их обоих. Они шли к нам, разматывая две бухты тонкого белого провода. Оставив лошадей на площадке, все побежали, стали карабкаться на скалистые выступы, повыше, чтобы увидеть гибель Собора. Прискакал Прасолов и с ним несколько инженеров с участков. Потея, блестя глазами, отшучиваясь, начальник взобрался вместе с нами на самую высокую скалу. Снарский присоединил два провода к маленькому ящику, повернул несколько раз ключ — завел пружину — и, солидно кивнув, передал машинку Мусакееву. Поднялись бинокли. Наступила тишина.

И вот вдали, мощно клубясь и кипя, всплыл, начал расти к перистым облакам белый дымный столб. Горы вздрогнули. Десятки орудийных выстрелов загрохотали вокруг нас. Когда канонада утихла, все посмотрели на Снарского, расступились, и Прасолов, выждав паузу, торжественно пошел к нему с протянутой рукой:

— Поздравляю тебя, Фомич!

Через два дня мы выровняли новую широкую площадку, взорвали все глыбы, и Прасолов приехал с путейцами принимать нашу работу.

Там где был гранитный тупик, теперь открывался вид в глубь ущелья — на его сырые каменные стены и травянистые склоны. Розовые куски Собора лежали теперь внизу под обрывом в кипящем котле реки. И самый большой кусок привалился к противоположной стене ущелья. На нем темнели знакомые нам четыре буквы, написанные синей глиной.

Измерив шагами ширину площадки — от сверкающей розовыми кристаллами стены до обрыва — Прасолов сказал:

— Здесь будет разъезд. Название уже есть, — и остановился на краю, глядя вниз, на остатки Собора. — Хорошее название. Достойное. Кто это догадался?

Прокопий Фомич взглянул мельком на Мусакеева и ответил за всех:

— Это наш секрет.

1949 г.

Избушка Снарского

Когда начались осенние дожди, рельсы были уже уложены до того глухого участка в ущелье, который строители называли «избушкой Снарского». Первый паровоз, оставляя над пропастями облачка пара, пронзительно свистя, медленно поплыл по площадке, вырубленной высоко в скалах. Он толкал перед собой платформу со штабелем шпал и ящиками взрывчатки, накрытыми брезентом. На платформе, прямо на сырых после утреннего дождя шпалах, сидели взрывники в зеленых от паров мелинита сапогах, с брезентовыми сумками через плечо. Трое из них были очень молоды — старшему не больше восемнадцати лет. Зато бригадиру их, Прокопию Фомичу Снарскому, незнакомый человек дал бы лет сорок, а то и все сорок пять. Он действительно был уже в летах — ребята-взрывники знали, что дяде Прокопу давно пошел шестой десяток.

Снарский небрежно полулежал на самой верхней шпале. Он был в твердом брезентовом комбинезоне, желто-зеленом от многолетнего соседства со взрывчаткой. Маленькая голова дяди Прокопа до самых бровей и ушей была накрыта глубокой черной фуражкой. Худое лицо с впалыми щеками, с коричневым блеском на выпуклых скулах, хранило каменное и на первый взгляд даже свирепое выражение, а висячие усы придавали Снарскому сходство с запорожцем. Он курил обгорелую люльку, держа ее рукой, на которой не хватало двух пальцев, и наблюдал сверху за своими взрывниками.

Старший из них — Васька Ивантеев, надев на руку тяжелую бухточку бикфордова шнура, выдавал черный шнур шестнадцатилетнему киргизу Мусакееву — самому тихому и аккуратному ученику Снарского. Мусакеев, сложив ноги калачиком, урезал шнур перочинным ножом на метровые куски. У него все время чесалось за ухом. Иногда с недоверчивой улыбкой он вдруг быстро оборачивался к третьему взрывнику — Гришуке, что сидел на самом краю платформы. И тот сразу же принимал чинный вид, словно все время он так и сидел — болтая ногами над пропастью, любуясь отрезком шнура. Нет, это не он щекотал Мусакеева.

— Григорий! — гремел сверху Снарский, скрывая улыбку.

Васька Ивантеев, как старший, тоже бросал на него строгие взгляды.

— А я ничего, дядя Прокоп, — голос у Гришуки был тонкий и лукавый, и еще лукавее была улыбка, спрятанная в губах. По-детски красны были эти губы, окруженные смуглым кольцом юношеского пуха.

Снарский видел его тонкую шею и голый затылок, как бы накрытый сверху лихой каштановой шевелюрой. (Гришука вчера сдавал в городе экзамен и заодно постригся).

Этот третий взрывник, кроме всего прочего, успевал еще готовить запалы для завтрашней работы — на всю бригаду. Не спеша, он брал за конец черный отрезок шнура, надевал на него капсюль — картонную папироску с угрожающей и таинственной красной сердцевиной — и затем быстро прикусывал зубами капсюль вместе со шнуром, чтобы крепче держался.

Паровоз уже второй час осторожно плыл по новым рельсам. Ближние и дальние скалы отвечали свистками на его пронзительные свистки. Пропасти из своих глубин, вымытых дождем, посылали взрывникам прямо в лицо резкие струи ветра. Зима опускалась по склонам и отрогам гор на ущелье. Уже все вершины свежо белели от снега, и первые мутные, растянутые волокна дождевого тумана проносились низко в ущелье вслед за ревущей внизу водой.

— Григорий! — раздался в молчании наставительный голос Снарского. — Испорчу я твои пятерки! Единую книжку не получишь!

Все посмотрели на Гришуку. Тот улыбнулся и опустил голову.

— Дядя Прокоп, — заметил он, не поднимая головы. — Вот ты опять заругался, а сам ведь зубами капсюль прикусываешь. Я видел.

— Что не надо, то и видишь, — Снарский замолчал и, не находя слов, стал с грустью смотреть на Гришуку.

— Себя с дядей Прокопом не равняй, — вступился Васька Ивантеев.

— Видел! Мало ли что ты видел! — Прокопий Фомич поднял трехпалую руку. — А этого не видел? Мог бы ведь и с пальцами ходить, они мне не мешали. Попробуй только, возьми еще раз в рот! Видел… — он сердито усмехнулся и стал смотреть в сторону. — Дядя Прокоп тридцать лет с этой привычкой гуляет, у него это и колом не вышибешь.

— А вдруг подведет привычка? Тебе что — жить надоело?

— Снарский свое дело, уже сделал, теперь ты сумей. Снарскому можно и помирать, — басок Прокопия Фомича стал солидным. — По моим дорогам вон сколько народу ездит. Полстраны!

— Рановато помирать, дядя Прокоп! Небось жить-то хочешь?

— Да что я — хлеба с изюмом не ел? — он с веселой усталостью посмотрел на всех. — Водки что ли не пил? Смотреть на нее не хочется!

— А все-таки посматриваешь! — заметил Гришука, и все засмеялись. — Дядя Прокоп, — сказал он немного погодя и еще ниже опустил голову. — А разве нас ты не любишь? Любишь — значит хочешь жить!

— Люблю! — Снарский скрыл улыбку. — Да если бы я только знал, что мне такого беса, как ты, подсунут! Я ему слово, он мне — два!..

— Ну-ка, сядь со мной, отдохни! — приказал Васька Ивантеев и схватил Гришуку за рукав.

Но тот вырвался и быстро взглянул Ваське прямо в глаза.

— С ним, Василий, не шути теперь. — Снарский строго посмотрел на Гришуку. — Он экзамен на пять сдал!

В это время издалека по горам докатился в ущелье долгий вздох. Взрывники подняли головы. Вздох повторился — громче, резче.

— Большой заряд, — сказал Ивантеев. — Алешка Савельев палит.

Полчаса все сидели на шпалах не двигаясь, ждали новых взрывов.

— Дядя Прокоп, — сказал, наконец, Гришука. — А что, Савельев, наверно, здоровый, а?

— Пять лет назад был точь-в-точь, как ты.

— Вот бы посмотреть!

— Не увидишь. Он от нас, а не к нам движется. Без остановки ломится, в самые горы уже залез.

— Дядя Прокоп, — Гришука вдруг поднял на Снарского карие глаза и сразу же опустил. — А что, Савельев тоже у вас учился?

— Во-он что! — Снарский значительно улыбнулся, и Гришука покраснел. — Вопрос понятный, — сказал Снарский громче. — Глубокий вопрос. Алексей — мой первый ученик из всех здешних. Пять лет назад, когда я сюда приехал, он был землекопом. Заметь это, Гриша.

— Имеешь все шансы, — Васька засмеялся и посмотрел на Снарского.

— А ты чего? — Гришука, красный, обернулся к Ваське. — Тебя-то мы как-нибудь перегоним, хоть ты и книжку имеешь.

И вдруг, взглянув в пропасть, Гришука закричал:

— Река-то! Мусакеев, смотри — была белая пена, а теперь что делается! Кровь!

Все поднялись. Внизу по дну ущелья летел красный, как сурик, поток. Снарский глянул вниз через край платформы и сразу же сел.

— Так и знал. Алешка тряхнул глыбовую осыпь. Молодец.