Анатолий Рыбин - Трудная позиция Страница 4

Надя подумала, что так же вот, наверное, выглядела и та ракета, которую послал навстречу иностранному самолету Крупенин. А еще она подумала о том, какой он все же скрытный человек, Борис Крупенин, ничего не сказал ей о таком важном событии.

3

Вашенцев, нервно дымя папиросой, сидел в своем служебном кабинете у телефона и ждал звонка, с междугородной. Телефонистка уже дважды сообщала ему, что заказанный номер не отвечает. Но он надеялся все же дозвониться и попросил повторить вызов минут через пятнадцать-двадцать.

Настроение у Вашенцева было отвратительное. Почти три недели прошло с тех пор, как он выслал дочери деньги, но дошли они или нет, не знал. Такого еще не бывало. Зинаида Васильевна, мать его бывшей жены, Ирины, обычно писала ему аккуратно после каждого перевода и всякий раз в конце письма обводила карандашом крохотную детскую ручонку, чтобы отец мог видеть, как растет его маленькая Леночка.

Письма Зинаиды Васильевны он складывал в ящик письменного стола и время от времени перебирал их, перечитывал, вспоминая обо всем происшедшем, как о тяжелом и далеком сне, хотя Леночке было всего четыре с половиной года.

Женился Вашенцев ровно через год после окончания академии на энергичной и очень миловидной девушке Ирине Пушкаревой, студентке геологоразведочного института. Женился, можно сказать, тайно, потому что Зинаида Васильевна своего согласия на брак дочери давать никак не хотела.

— Что вы, Олег Викторович, какая женитьба, — удивилась она, когда Вашенцев заявил ей о своих намерениях. — Моя дочь еще ребенок. К тому же учеба...

И как Вашенцев ни старался убедить ее в том, что замужние тоже учатся, и нисколько не хуже, чем другие, добиться своего не мог.

— Нет, нет, — стояла на своем упрямая Зинаида Васильевна, — если у вас любовь, — значит, подождете, ничего не случится. Мы в свое время ждали.

Ирина тоже держала сторону матери и просила Вашенцева подождать с женитьбой до окончания института или хотя бы до перехода на последний курс.

Вашенцев выходил из себя. Ему казалось, что Ирина говорит все это не от души, а просто не хочет обижать мать, и он старался переубедить ее:

— Мы же любим друг друга. А это главное. Понимаешь?

— Я все понимаю, — соглашалась она. — Но ведь институт для меня тоже дорог.

— Ну и учись, пожалуйста. Разве я против? А в случае чего, в другой институт перейдешь. У тебя же будет на это полное право. Да и я помогу.

— Ой, что ты, Олег! — возражала Ирина. — Я хочу быть геологом. Только геологом.

Как-то, прогуливаясь в городском парке, они ушли в самую дальнюю аллею, где не было ни единой души, только в молодом низкорослом ольховнике беспокойно ворковала одинокая незнакомая птица.

— Послушай, Олег, — остановившись, заговорила вдруг Ирина с мучительным волнением. — Я сейчас все объясню тебе. Я родилась в Уссурийске. Мой отец был учителем географии. Но все, кто знали отца, считали его геологом. Он часто ходил в тайгу со своей собакой Альфой и приносил оттуда в рюкзаке для школьного музея образцы ценных пород, найденных в размывах и в обрывистых берегах таежных речек. К отцу приезжали ученые из Москвы, и он водил их по местам своих находок. Однажды он взял меня, и мы прожили в маленькой избушке целых полмесяца. Когда он заболел и уже предчувствовал, что жизнь его скоро оборвется, отдал мне все свои записи и карты. Теперь ты понимаешь меня, Олег?

Был полдень. По аллеям текла жара. В знойной истоме изнывали деревья, и легкий тополиный пух, не шевелясь, лежал на траве и песчаных дорожках. Ирина была в коротеньком сиреневом платье без рукавов, тоненькая, солнечная.

— Знаешь что? — Вашенцев взял ее за руки и посмотрел в глаза. — Ведь и геологи тоже люди. Давай запишемся и никому об этом ни слова?

— И маме? — растерялась Ирина.

— И. маме.

— Как же это?

Вашенцев не отступал:

— Если ты не согласишься, я уеду отсюда. Навсегда уеду.

Ирина молчала, нервно покусывая губы. Налетевший ветер теребил ее коротенькое платье и черные косы.

— Значит, ты не любишь меня, — сказал Вашенцев. — Наверно, не любишь!

Она обвила его шею руками, стремительно, по-птичьи, вытянулась и поцеловала.

— Вот! Теперь веришь?..

На следующий день они зарегистрировались в загсе. Вашенцев сразу же нашел маленькую комнату у тихой одинокой старушки на окраине города, и Ирина стала приходить к нему каждый вечер, как только солнце пряталось за пыльными горячими крышами. А после двенадцати, когда улицы затихали, Вашенцев провожал ее домой, стараясь ни единым движением не выдать своих новых с ней отношений. Они очень были довольны тем, что придумали, и намеревались сохранить эту тайну как можно дольше.

Однако вышло так, что через месяц планы их внезапно разрушились: Вашенцеву предложили срочно вылететь на Север, в Заполярье. В тот же день огорченные молодые пришли с повинной к Зинаиде Васильевне. Она сперва приняла их вынужденное признание за дерзкую выдумку и поверила, лишь когда дочь показала ей свой паспорт.

Но возмущалась она, к удивлению Вашенцева, не столько дерзким поступком дочери, сколько своей собственной слепотой и тем, что вышло все не как у людей, без свадьбы и всякой другой торжественности.

— Я ведь и деньги собирала, и приданое, — с грустью причитала Зинаида Васильевна. — Что же теперь делать-то будем?

Но свадьба все-таки состоялась, правда, небольшая и не очень шумная, потому что Вашенцеву нужно было торопиться со сборами, а у Ирины перед расставанием уже не было настроения веселиться.

Улетел Вашенцев через два дня, захватив с собой необходимые вещицы и пачку Ирининых фотографий. Фотографии он развесил в тесном кузове машины, которую вместе с ракетными установками доставили в Заполярье. И когда Вашенцев после служебных дел усталый валился на откидную койку, Ирина была рядом, перед глазами. С одной фотографии она глядела на него ласково, с улыбкой, с другой — хмурилась, как бы упрекая: «За что же ты мучаешь меня, Олег?» Потом рядом с портретами Ирины появился портрет дочери. Дочь лежала на подушке крошечная и глазастая, как мать, и счастливый отец не мог на нее насмотреться. Порой даже ночью, проснувшись, он включал батарейный фонарик и долго, как заколдованный, смотрел на фотографию...

Вашенцев сунул в пепельницу недокуренную папиросу и выдернул из пачки свежую. Пальцы вздрагивали, будто в ознобе. Быстро встав, он чиркнул спичкой по коробку, прикурил и заходил по кабинету. Кольца дыма медленно плыли к потолку, цеплялись друг за друга, утрачивая форму. Тишину взорвал резкий звонок телефона.

— Да, да! — закричал в трубку Вашенцев. — Горск!.. Горск!.. Зинаида Васильевна?

Но в трубке гудел мужской голос. Вашенцев возмутился:

— Кто? Какой Аганесян? Откуда? Зачем перебиваете? — Узнав, спохватился: — Ах, подполковник Аганесян! А я, понимаете, жду... Извините... — И вдруг насторожился: — Что-что? Какой орден? Кому? Крупенину?..

Вашенцев тяжело вздохнул и, опустив трубку, снова чиркнул спичкой по зажатому в пальцах коробку, подумал: «Везет же человеку. Натворил безобразий, запятнал честь училища. Теперь с Красиковым кашу заваривает. И на тебе — орден. Мило-весело! Значит, и выговор снимут. Это уж точно. А мне со своим ходить и ходить еще. Да разве дело в одном выговоре...»

Ему вспомнилось, как вызвал его однажды к себе начальник училища. Было это в середине августа, в нежаркое приятное утро, в самый разгар вступительных экзаменов. Кивнув на лежавшие посреди стола бумаги, генерал сказал с мягкой и доброй улыбкой: «Вот решил представить вас к очередному званию. Полагаю, заслуживаете». И хотя Вашенцев сам знал, что повышения в звании он заслуживает, что непременно получит его, решение генерала обрадовало, и он сразу представил, как в этом же кабинете генерал вручит ему новые погоны и скажет: «Поздравляю, товарищ подполковник». Но поздравления он так пока и не дождался. Генерал привез как-то из штаба округа печальную весть. «Задержали ваше звание, — сказал он с искренним сожалением. — И все из-за истории с Саввушкиным».

Теперь Вашенцев опасался, не получилось бы чего подобного с курсантом Красиковым. Кто знает, может, и его рапорты уже лежат в кармане у Крупенина. Крупенин на такие штучки способен:

...Снова зазвонил телефон — длинно, настойчиво. На этот раз — междугородная.

— Молчит ваш абонент, — с сочувствием сообщила телефонистка. — Может, еще подождете?

— Да нет, уже поздно, — сказал Вашенцев и, сунув папиросы в карман, стал торопливо одеваться.

Из дивизиона он отправился прямо в клуб. Мороз жег лицо. Впереди мигали огни, красные, синие, желтые. Из репродуктора доносилась веселая музыка: кто-то играл на баяне лихо, с переливами. Вашенцев слушал, но думал о своем: «Нет, нет, насчет Красикова он мне напишет, объяснит. Награда наградой, а своего приказа я не отменю ни за что».